Воспоминания о моей жизни - Давид Полторак

Вскоре наш гость со своей женой уехал в Нью-Йорк. Потом, кажется, через год, а может быть, два, они снова приехали в Одессу. В этот раз с ними была дочь – красивая девушка лет двадцати-двадцати двух, которая сразу проявила интерес к Саше, моему брату. Вместе они гуляли по бульвару, центральным улицам. Саша вроде бы чуть говорил на английском, и этого хватало им, чтобы немного объясняться. Слушая разговоры старших, я понял, что молодые родственники прониклись чувством взаимной симпатии.

Но на этом все и кончилось. Отъезд дяди из СССР положил конец нашему общению с зарубежными родственниками. Правда, в самое тяжелое время – в 1943 году, когда мы жили в эвакуации в городе Джамбуле, неожиданно получили извещения на две посылки из США. Это оказались продовольственные посылки. Их содержимое в то время, когда хлеб и основные продукты мы получали по карточкам, было существенной добавкой к нашему рациону. Помню, в посылке было две банки тушенки, три банки сгущенного молока, конфеты, печенье. Мама распределила все это богатство на несколько дней. Мы еще долго вспоминали вкус этих гостинцев.

Сразу же отправили благодарственное письмо. На этом все закончилось. Надежды на регулярность этой помощи быстро рассеялись, так же как не дали результата и наши попытки в послевоенный период связаться с дядюшкой. Спустя много лет, будучи в Нью-Йорке, я пытался найти наших родственников. Но все это оказалось тщетным: то ли дядюшка умер, то ли его родственники, мало общавшиеся с нами, просто забыли о нашем существовании. Может быть, это было к лучшему – во всяком случае, в анкетах мы уже не писали о том, что имеем родственников за границей, что избавляло нас от множества тревог и неприятностей.

Второе событие произошло летом 1937 года. Вместе с родителями мы отправились в Киев, в гости к родственникам с отцовой стороны. Их было довольно много. Мы остановились у папиной сестры тети Ханы. Тетя Хана со своей семьей – мужем Лузиком, старшим сыном Абрамом (Аркадием) и младшим сыном Арончиком – жила на втором этаже в доме на Брест-Литовском шоссе. Рядом с этим домом был сарайчик, – отдельное помещение, где размещался скот: коровы, овцы, поросята. Рано утром тетя Хана ходила в этот сарайчик доить корову, ухаживать за другой живностью, а уже к девяти утра готовила всем завтрак.

Дядя Лузик работал на мясокомбинате. Он очень хорошо разбирался в достоинствах животных, всегда восхищался хорошо сложенными коровами, овцами. Однажды шли мы по улице, и по мостовой вели корову. И вдруг мы услышали его восторженные слова об этой буренке: «Какие бока! Какое вымя! Какая морда! Какая походка!» И так было всегда, когда ему встречались хорошие коровы.

Тетя Хана была энергичной женщиной, трудилась весь день. Она очень рано похоронила дочь, но двое сыновей были рядом. Один из них – старший Аркадий – стал чиновником, другой (Арончик) – почти мой ровесник (ему тогда было двенадцать лет) – в тот наш визит водил меня по Киеву, показывал городские достопримечательности.

Помню, очень сильное впечатление на меня произвел Успенский собор в Киево-Печерской лавре, парки на правом берегу Днепра. Хорошо запомнил Владимирскую горку, бульвары в центре города, Крещатик, Банковскую улицу с замечательными особняками, Центральный рынок.

Однажды Арончик, с которым я очень сдружился, предложил мне поехать на станцию, где обучали плаванию и гребле. Мы довольно регулярно ездили туда, занимались греблей, обучались плаванию, и вот именно там я всего за месяц овладел навыками и того, и другого. Был очень горд, приехав в Одессу и зайдя на пляж на 10-й станции Фонтана: пошел на глубину и поплыл. Радость была большая. С тех пор я почти ежедневно плавал, испытывая и удовольствие, и гордость.

С Арончиком с тех пор я больше не виделся. Когда началась война и немцы подошли к Киеву, он отказался эвакуироваться с родителями и пошел в ополчение. Сражался и погиб под Киевом.

Другая тетя – Маня – жила со своим семейством неподалеку, на том же Брест-Литовском шоссе.

И эта семья тоже держала животных. Главной среди них была, конечно, лошадь, которую запрягали в пароконную повозку, на которой дядя Зяма (муж Мани) развозил различные грузы. Неоднократно и меня возили на этой повозке.

Одним словом, пребывание в Киеве и общение с родственниками наполнили меня чувством гордости. Я часто потом их вспоминал. Более того, в годы войны в эвакуации мы объединились с некоторыми киевскими родственниками. Они жили в городе Джамбуле, и мы еще больше сдружились.

После войны я часто ездил в Киев и там бывал в гостях и у тети Ханы, и у тети Мани. Тетя Хана приезжала к нам в Москву, жила в квартире Аркадия и помогала ему. Моей жене и всем нашим она запомнилась не только как энергичная, но и веселая женщина, всегда была заботливой и смешливой. Похоронив мужа и старшего сына Аркадия, она сохранила жизнестойкость, любовь к близким. В конце концов она осталась одна.

Поскольку многие ее родственники уезжали в эмиграцию в Америку, тётя Хана решила ехать с ними. Я специально ездил в Киев уговаривать ее не ехать в Америку. Увы, она решила этот вопрос положительно и уехала. В Лос-Анжелесе жила с внучкой (дочкой Аркадия), дожила почти до ста лет, оставила хорошую память о себе.

Когда я бывал в Киеве, то часто останавливался у Гриши, папиного брата. Он был фронтовиком, воевал под Ленинградом. В 1943 году его нашел мой брат Аркадий и вывез на материк, спасая от голодной смерти.

После войны он вернулся в Киев, работал директором завода. Был он крупным человеком, но здоровья крепкого не имел. Где-то в возрасте пятидесяти пяти – шестидесяти лет дядя Гриша умер. Осталась его жена Клара, с которой мы поддерживали родственные связи много лет. Она приезжала к нам. Детей у них не было. Как-то было печально сознавать, что киевские Полтораки завершили свое существование на Родине: кто рано ушел на тот свет, а кто уехал за рубеж.

Продолжаю поддерживать родственные отношения с дочкой и внучками тети Мани. Они тоже живут в Америке. Иногда переговариваемся по телефону, по Скайпу. Поражаюсь внешнему виду Розы, которой уже далеко за восемьдесят, но которая, несмотря на сломанные ноги, сохраняет хороший внешний вид, ясное сознание.

Война

В то лето мы жили на даче. Весть о войне распространилась после двенадцати часов дня. Кто принес – не помню. Это было в выходной день.

Начались разговоры: что делать? Решение – ехать в город.

Не было коллективных сходок соседей, каждый обсуждал в своей семье.

К вечеру мы поехали в город. Дома шли разговоры о получении денег в сберкассе.

Наш сосед по фамилии Зеленый слушал зарубежное радио. Странно было, что Сталин молчал, не выступал, а говорил по радио Молотов.

К вечеру, в девять часов тридцать пять минут, первые сигналы воздушной тревоги. От соседа к соседу передавали сведения о бомбоубежище на углу бывшего здания монастыря. По сигналу сирены многие туда направились.

Спустились в подвал – стены бетонные, прохладно. Часа два там сидели, потом вышли, пошли домой. Пацаны рассуждали о немецких самолетах. В вечернем небе светили прожекторы, грохали зенитки. Перекрещенные лучи, казалось, высвечивали фашистские самолеты.

Настроение бодрое. Казалось, скоро мы начнем наступление.

Наутро распространились разные слухи. Во дворе соседи говорили, что вечером был налет, разбомбили несколько домов.

Днем пацаны сговорились идти смотреть результаты налета в Малый переулок, что у начала Гаванной улицы. Шли туда по Пушкинской, дальше – по Ланжероновской, по дороге разглядывали, как многие горожане фанерой заменяли оконные стекла.

Подошли к дому, где упала бомба, и картина предстала необычная. Сразу вспомнили кадры кинохроники о войне в Испании. Бомба, видимо мощная, – таких обычно в кинофильмах было много – как бы срезала угол четырехэтажного дома, и нам открылся вид комнат со всей обстановкой внутри: кровати, пианино, столы, шкафы. Несмотря на то что подобные картины уже видели в документальных фильмах про испанскую войну, тем не менее охватывало ощущение необычности произошедшего. Чувства страха пока не было.

Вечером опять с мамой и соседями пошли в бомбоубежище, сидели там на скамьях, слышали через толстые стены приглушенные звуки выстрелов зенитных орудий и страшились прямого попадания сбрасываемых бомб. И тогда вспоминали вид разрушенного дома в Малом переулке и думали: а вдруг в здание над мощным бетонным подвалом попадет бомба? Глухие звуки от выстрелов зениток проникали в подвал, где мы находились.

Утром вместе с пацанами разбежались по окружающим улицам, недалеко. Повсюду в группах собирающихся возле домов людей слышали разговоры о пойманных шпионах, которые якобы светили немецким летчикам фонариками, показывали, где лучшие цели.

На протяжении почти месяца немецкие самолеты ежевечерне прилетали в девять часов тридцать пять минут, когда уже смеркалось. К этому времени жители прятались: кто в бомбоубежищах, кто уходил в парки. Где-то уже начали рыть щели, и туда набивалось много людей. Стрельба зениток, гул немецких самолетов, сигналы воздушной тревоги – становилось страшно.