Том 14. М-р Моллой и другие - Пэлем Вудхауз

— Да, сэр.

— У меня несколько документов, которые должна подписать мисс Лейла Йорк, чье имя, возможно, покажется вам знакомым. Окажите любезность, отвезите к ней эти документы после обеда. Адрес ее таков: Клэйнз Холл, Луз Чиппингс, Сассекс. Вам следует приобрести железнодорожный билет на вокзале Виктория, сесть в поезд и сойти на станции Луз Чиппингс. До Клэйнз Холла можно быстро дойти пешком. Все ли вам понятно?

— Да, сэр.

— Превосходно, — сказал мистер Шусмит. — Спасибо, мистер Виджен.

Маститые адвокаты крайне редко уделяют достаточное внимание мускульным сокращениям своих подчиненных, особенно тех, кто рангом пониже, и потому мистер Шусмит, выдав все необходимые инструкции, не заметил, как при упоминании Клэйнз Холла (Луз Чиппингс, графство Сассекс) его юного коллегу передернуло; и однако его именно передернуло, причем совершенно недвусмысленно. Голос хозяина произвел эффект мощного электрического разряда — зрачки завертелись, в глазах на мгновение потемнело. Нечеловеческим усилием воли он смог удалиться, не прыгая на одной ножке, — столь глубокий след оставила в его душе мысль о том, что он вскоре сможет увидеть Салли. Последние часы утра и все время скудного обеда в «Трутнях» размышления о грядущей встрече неотступно преследовали его, заставив испытать, скажем так, всю гамму переживаний.

Поначалу все в нем бурлило и ликовало, словно сама Судьба подмигнула ему из небесной пучины и незаметно поманила пальцем, напомнив, что все к лучшему в этом лучшем из миров;[4] но через какое-то время закралось сомнение. Радость, вопрошал он себя, или все-таки гадость предстоит ему в Луз Чиппингс? Поможет ли свидание унять жгучую тоску, или оно, как иногда говорят в таких случаях, только повернет в ране клинок? Вопрос был неоднозначен, и неудивительно, что те члены клуба, которые швырялись в него кусочками сахара, журили его за рассеянность и недостаточную остроту реакции.

Несмотря на всю запутанность вопроса, Фредди склонялся к тому, что радость вероятней гадости. Что говорить, мука адова смотреть ей в глаза и думать о том, что все могло устроиться иначе, но, с другой стороны, оставался шанс, что время, величайший целитель,[5] уже изготовило свою настоечку, которая смягчит ее сердце и поможет возобладать благим устремлениям.

Словом, состояние его, пока он добирался до вокзала и покупал билет, можно было считать оптимистическим. Известны случаи, говорил он себе, когда девушка, с пылу, с жару решившая сделать ручкой возлюбленному, после бессонной ночи, проведенной в долгих раздумьях, приходила к выводу, что поступок, за которым ей виделось твердое, обдуманное намерение, был ни чем иным, как одним из неизбежных в этой жизни проколов. Угрызения и раскаяние не заставят себя ждать, и когда отвергнутый, сбросив невольничьи узы, однажды, посреди бела дня, вырастет перед ней, она сделает большие глаза, она подергает носиком, она откроет ротик и крикнет: «Фредди, милый!», кинется в его объятия, ну, а потом — сплошной шик и блеск.

Была пятница, самый неблагополучный день для любых передвижений, и, ожидая поезда на Луз Чиппингс, бочка вокзала испытывала нешуточные перегрузки, раздуваясь по всем швам от путешествующих селедок. Фредди был поставлен перед выбором: одно купе, битком набитое взрослыми людьми солидных масштабов, и купе другое, где более маневренные взрослые собрались уместиться вместе с детьми: и предпочел первое. В этом смягченном подобии Черной дыры[6] оставалось лишь стоячее пространство, и вот, он стоял, используя возможность разглядывать сверху попутчиков в подробностях и в целом.

Всего их было восемь человек — трое похожих на фермеров мужчин, три похожих на жен фермеров женщины, человек в черном, скорей всего, владелец небольшого дела, и маленькая опрятная девушка, которая сидела в самом дальнем углу и почитывала журнал. Ей-то и удалось молниеносно завладеть вниманием Фредди. Чем-то эта девушка напоминала ему Салли. Просто диво какое-то, до чего она была похожа на Салли; но через миг-другой он нашел объяснение столь разительному сходству.

Девушка эта и была Салли. Когда поезд тронулся, она оторвала взгляд от журнала, и глаза их встретились.

У нее, отметил он, глаза были все те же, голубые, а кончик носа по-прежнему слегка двигался. Рот, как и в прежние времена, был чуточку великоват. Насчет зубов он не смог прийти к твердому заключению, поскольку Салли в тот момент не улыбалась, зато что касается волос, без труда опознал волшебный бронзовый отлив, глубоко въевшийся ему в память. Словом, милый облик, с каким бы измерением к нему ни подойти, был точь-в-точь таким, каким он запомнился ему со времен прошлой жизни, и, лаская его взором, Фредди пришел в такой восторг, что не будь рядом троих фермеров, трех фермерш и одного владельца своего дела, он бы захрапел, как тот конь, который, заслышав трубный звук, издавал, как известно, голос: гу! гу![7] — хотя в наше время это кажется немного странным.

— Луз Чиппингс, — прогудел кондуктор, когда поезд подобрался к маленькой деревенской станции, и Салли, перейдя в брод через море ног и колен, ступила на платформу.

Она была вне себя от ярости — как ей казалось, небеспричинной. Ценою колоссальных психических затрат она сумела выбросить из головы этого человека, ибо, по благому разумению, он был ненадежным и неустойчивым, и как же чудовищно обнаружить, что он утайкой выследил ее, что он снова рядом и что она все еще его любит! Душа ее опять находилась под властью тех переживаний, которым положено было давным-давно отмереть.

Готовя себя к неминуемой встрече, она припомнила ту роковую вечеринку, когда с глаз ее упали шоры и она увидела его в подлинном свете.

И ведь у самого порога ее ждало предостережение. У дверей стояла группа молодых людей, и когда она проходила мимо, ей послышались такие леденящие душу слова:

— Ей-богу, если бы взять всех девиц, которых любил Фредди Виджен, и приставить их одну к другой, они бы протянулись от Пиккадилли до Гайд-парка, а может и дальше, иные из них довольно крупные.

И вот когда она, не желая пачкать свой слух, решительно зашла внутрь, перед ней выросла парная композиция Виджен-Бантинг, запечатленная на лестничной площадке в тесном сплетении объятий. Образы эти придали ей силу. Она взглянула в его сторону: он сиял перед ней, как свеженачищенный торговый автомат, и она едва не задохнулась от пронзительного желания хорошенько смазать по этой глупой роже.

— Фредди, — проговорила она, выцеживая слова сквозь стиснутые зубы, — отправляйся, откуда приехал!

— Как-как?

— Я же говорила тебе, что не хочу тебя больше видеть.

Разве ты не понял?

— Ну, более или менее, это ясно.

— А тогда зачем ты меня преследуешь?

Фредди насупился. Он угас. Ему было горько сознавать, что он переоценил способности времени, величайшего из целителей, и что платформе Луз Чиппингс не быть декорацией к сцене нежного примирения, но праведный гнев взял верх над горечью. Только что, впервые в жизни, на него возвели ложное обвинение, и это крайне уязвило его. Влюбленный, ищущий примирения, уступил место мужчине с ледяным взором, который сам может цедить слова через стиснутые зубы.

— Преследую? — удивился он. — Я здесь по делу.

— Кто, ты?

— Да, я. Мне нужно встретиться с мисс Лейлой Йорк. Насколько мне известно, она свила себе гнездышко в некоем Клэйнз Холле. Полагаю, ты не откажешься указать мне дорогу.

— Я отведу тебя туда.

— Ты готова появиться на людях с человеком, пользующимся столь темной репутацией?

— Не стоит прибегать к таким напыщенными оборотам.

— Нет, стоит. Даже необходимо. Почему бы мне не быть напыщенным? Преследую тебя, удачней не скажешь! Да когда я увидел тебя там, в поезде, ты могла бы ткнуть меня мизинцем, и я бы рассыпался. Что ты делала в Лондоне?

— Мне нужно было поговорить кое о чем с агентом мисс Йорк.

— Ах, вот оно как! И часто ты выбираешься в Лондон?

— Очень редко.

— Тебе везет. Паршивое место. Зловонные казематы. Человек там жить не должен, скотина тоже. В нем нет ни одной живой души, за исключением удодов с портфелями и дятлов в котелках.

— А куда же подевались все девицы? Эмигрировали, наверное?

— Девицы! Я к ним равнодушен.

— И решил мне об этом сказать?

— Да, решил тебе об этом сказать. Ты мне не веришь?

— Нет, не верю. Ты, знаешь, чем-то похож на леопарда.

— На леопарда как такового я совершенно не похож. Возможно, ты имела в виду какую-то конкретную особь?

— Ту самую, которая не умеет менять окраску.[8]

— Совсем не остроумно. Даже грубо.

— Прости, я нечаянно. Ну так, мы идем?

— Пожалуйста, как хочешь.

Они вышли на Главную улицу Луз Чиппингс, «числен, насел.» которого, как уведомляет нас путеводитель, четыре тысячи девятьсот шестнадцать человек, из коих Фредди за время пути обвел безрадостным взором самое меньшее двести четыре. Тем же глубоким и безрадостным взором он обвел бы и оставшиеся четыре тысячи семьсот двенадцать, попадись они ему на глаза, ибо состояние у него было прескверное. Вот он идет по этому городку, бок о бок с ним движется Салли, но идут они так, словно их разделяют десятки миль. Отчуждение, вот как это называется. Она стала далекой и чужой. Ни малейшего следа прежней Салли, Салли тех времен, когда они льнули друг к другу, как обои к стенке! А сейчас, хорошенькое дело, она вообще не обнаруживает интереса к его персоне, как будто ее провожает докучливый родственник. После того как они ступили на Главную улицу, она не проронила ни слова, если не считать краткого упоминания о статуе, воздвигнутой на Рыночной площади покойному мировому судье Энтони Бриггсу, многие годы представлявшему в парламенте интересы местного избирательного округа, и желчный рассудок подсказал Фредди, что среди всех монументов толстобрюхим слугам народа в мешковатых брюках ничего более омерзительного еще не ставили.