Карнавал обреченных - Людмила Бирюк

Он взглянул на ларец, провел пальцем по завиткам затейливого узора, но, так и не открыв, снова спрятал его в нижний ящик бюро. Болезненно морщась, провел ладонью по глазам.

«Четверть века беспорочной службы Отечеству, — с горечью подумал Александр. — Солдат служит 25 лет и уходит в отставку. А я разве не заслужил отдых? Мне тяжелее, чем последнему солдату. За него думает командир, а я должен сам принимать решения. У солдата есть товарищи, а я один в целом мире! Не с кем посоветоваться, некому пожаловаться. Так называемые друзья любят меня только в солнечные дни, а случись, как говорит Семен, “непогодь”»…

Отворилась дверь, и от сквозняка распахнулось окно. В комнату ворвался сырой ветер, смахнув со стола бумаги, и в ту же секунду с порога раздался радостный голос Семена:

— Ваше величество! Прибыл!

Царь приложил палец ко рту:

— Тс! Закрой окно и собери бумаги!

Слуга задвинул щеколду на оконной раме и, кряхтя, стал ползать по полу, собирая рассыпанные листы. Александр нетерпеливо остановил его:

— Ладно, потом! Ступай, скажи ему, что сейчас приму. И доложи как положено, старый пень!

Когда Семен убежал, Александр встал, снова подошел к окну, и остановился, глядя, как по Дворцовой площади ветер свирепо гоняет сломанные ветки деревьев. «Нагрянет буря, — продолжал он свою прерванную мысль, — и все тут же отвернутся. Никто руки не подаст, плеча не подставит. Впрочем, один все-таки пришел. Поможет ли? Раньше, помнится, помогал. Бескорыстно помогал и не обижался на опалу. И, видит Бог, если я иногда удалял его от себя, то не со зла, а во имя государственной пользы. Так было нужно. Он тоже понимал это и не таил зла на своего государя. Хотя, как это говорится… “Чужая душа в потемках”? Нет, как-то не так…» Александр всегда путался в русских пословицах.

— Его сиятельство князь Репнин! — раздался торжественный голос Семена.

В императорский кабинет вошел высокий широкоплечий полковник со звездой ордена Святого Георгия на груди. На вид ему было около сорока лет. Густые темно-русые волосы, откинутые назад, открывали строгое мужественное лицо. Выразительные серые глаза смотрели прямо и открыто. На правой щеке возле виска виднелся старый шрам от сабельного удара, а левую сторону лба пересекал совсем свежий, едва затянувшийся рубец. Но эти «боевые отличия» ничуть не портили внешность офицера. Напротив, они свидетельствовали о том, что их обладатель не раз побывал в бою и не привык прятаться от врага.

Вошедший щелкнул каблуками, по-военному вытянулся перед императором, и Александр вдруг с облегчением почувствовал, что он не один на свете.

— Здравствуй, Кирилл Андреевич, — милостиво кивнул он. — Когда прибыл в Петербург?

— Нынче на рассвете, ваше императорское величество.

Царь внимательно оглядел его.

— Всё такой, как и прежде, если не считать новой отметины на лбу.

— Это пустяк, ваше величество. Я еще легко отделался. При штурме крепости Менерик были пролиты реки русской крови.

— Да, Кавказ… Моя вечная головная боль.

Стараясь держаться как можно радушнее и дружелюбнее, Александр сказал без церемоний, как другу:

— Присаживайся к огню. Экая непогода!

Подождав, пока царь усядется у камина, Репнин тоже сел в кресло напротив.

— Сначала рассказывай о себе! Всё ещё холостяк? Кажется, ты собирался жениться на княжне Печерской?

— Да, ваше величество. Дело шло к свадьбе, но тяжело заболел отец Натали, князь Алексей Порфирьевич. Княжне пришлось вернуться в Петербург, чтобы ухаживать за ним.

— Я слыхал, что он умер в прошлом году?

— К несчастью, это так, ваше величество.

— Но теперь ты непременно женишься?

— Не раньше, чем через год, государь.

Александр Павлович понимающе кивнул.

— Ну что ж… Совет вам в любви, или, как это…

— Совет да любовь, — подсказал Репнин.

— И побольше детей! Да минует тебя моя печальная участь.

— Ваше величество, — голос Репнина дрогнул. — Мне известно о безвременной кончине великой княжны Софии. Примите мои искренние соболезнования.

Александр молча кивнул и отвернулся. Ему вспомнилось, как после маневров в Красном Селе он мчался в карете в Петербург, чтобы успеть проститься с умершей дочерью. Она лежала в гробу, юная и прекрасная, в белоснежном подвенечном платье.

Сердце императора заныло от боли. Рана была еще слишком свежа, после потери Софии не прошло и полугода. Поникнув головой, он долго молчал, потом, справившись с собой, поднял на собеседника влажные глаза.

— Ты, как никто, можешь понять меня, Репнин. Ведь у тебя тоже есть приемная дочь?

— Полина — моя родная дочь, узаконенная вами, ваше величество! Она носит мою фамилию и титул.

— Да, да… — задумчиво пробормотал царь. — Я помню… Ее мать — покойная графиня Варвара Ростопчина, с которой ты когда-то был в связи.

Репнин внешне остался невозмутим.

— Ваше величество! После смерти графини девочка осталась сиротой. Я удочерил ее, когда ей было десять лет. Нынче ей уже пятнадцать, скоро станет невестой…

Он осекся, потому что Александр жестом прервал его. С минуту они сидели молча.

— Я знал, что ты придешь по первому моему зову! Никакая буря тебя не остановит!

— Буря — еще не самая большая беда, ваше величество.

— Что ты имеешь в виду?

— Вода в Неве поднялась. Река бурлит, пенится и идет вспять. Думаю, что следует послать вестовых на все военные заставы, чтобы готовили спасательные команды.

Он не договорил, почувствовав недовольство царя.

— Не торопись! Излишняя суета может только зря потревожить горожан. Начнутся беспорядки, паника… Я родился в 1777 году, как раз в год наводнения. Впоследствии мне не раз рассказывали об этом бедствии. Разрушений и жертв было не так уж много, зато слухов — немерено.

Но Репнин был не из тех, кто во всем благоразумно и бездумно поддакивает государю.

— Простите, ваше величество, мне случалось читать в старых хрониках, что погибли все, кто находился ниже второго этажа. Особенно страшная участь постигла бедноту… Я уж не говорю об узниках Петропавловской крепости, которые утонули в своих казематах, подобно княжне Таракановой.

— Ты веришь этой легенде?! — усмехнулся Александр. — В императорском архиве хранится заключение тюремного лекаря о том, что Тараканова умерла в крепости от чахотки за полгода до наводнения.

Репнин промолчал. Ему доводилось слышать, как составляются некоторые государственные документы, но он не стал говорить об этом. Понимал он также и то, что царь вызвал его с Кавказской линии не для того, чтобы спорить с ним о судьбе несчастной княжны. Тогда зачем?