Голос Вселенной 1993 № 3 - Юрий Дмитриевич Петухов

– Встань, паскудина!

Из последних сил рванулся, встал, выпрямился… никого не было передо мною. Лишь вдалеке, во мраке горел крохотный огонек. К нему я и побрел.

Не столько шел, сколько полз да на четвереньках ковылял. Не знаю, много ли дней и ночей добирался, там нет счета, там все иное. Но дополз, рухнул у бревенчатой стены. Издыхающий и слабый.

Лежал долго. И было это мучение для меня после страшных адских мучений отдохновением. Ждал начала новых пыток. Знал, это начало, все еще впереди. И дождался.

Распахнулись ставни над головой. И вылезло существо заросшее желтой спутанной шерстью, с желтыми зубищами и желтыми глазами.

– Сгинь, чертово отродье! – прохрипел я ему. – Сгинь!

Но существо это ухватило меня за шею, встряхнуло. И вылезли из шерсти еще две ручищи, с молотом и гвоздями ржавыми. Прибило оно меня к стене, прямо гвоздями в руки, в ноги, в грудь, в шею… отошло. И смотрит.

От боли кровавые слезы текут, ум смеркается. Но терплю, молчу. Знаю, тут пощады не бывает. И так передышка была, и на том слава Богу!

Когда существо пасть свою раззявило, ничего я в ней не увидал, ни клыков, ни языка, ни зубищ, а только черный провал – будто там космос был, пустота. И изрекло оно:

– Теперь ты, грешная душа, выйдешь наверх. И не в памяти своей. А как есть. Одна твоя половина будет висеть на гвоздях. Другая пребывать там! Но помни…

Оно сверкнуло желтыми глазищами. И пропала глинистая почва, пропала бревенчатая стена. И висел я прибитый к раскаленному медному листу. А внизу полыхало-пожарище, преисподняя. Мука усилилась стократно. Мрак, безысходность. Боль. Но молчу я.

– Готов? – вопросило существо.

Оно висело прямо во тьме, в пустоте. И было самим дьяволом тьмы. Я только кивнул.

И тут же огонь и преисподняя пропали.

Будто вновь очнулся лежащим в гробу. Темно. Сыро. Жутко. Но понял я своим убогим умишком, что за какие-то подвиги, а может, и просто так мне разрешено будет выйти наверх. Надолго ли, не знаю. И стало тяжко дышать. Начал задыхаться я в гробу. И выпрямил руки, уперся. Трухлявые, гнилые доски прогнулись, сломались. Стало засыпать холодной кладбищенской землей, черви и личинки сыпались сверху, просачивалась вода. Но не жалел я ни рук, ни ногтей – в щепу раздирал доски, разгребал над собой землю, выползал, вылезал. Сам ад дал мне нечеловеческие силы, сдвинул я надгробный камень, червем выполз наполовину во тьму ночи. Шел дождь. Могилу заливало. И руки мои отливали зеленью. Лица не видел, но знал – страшно оно, чудовищно. И узрел я вдруг весь ужас происходящего в глазах чужих!..

– Не надо…

Женщина, сидевшая у соседней могилки под зонтиком, окаменела. Лишь губы повторяли тихо:

– Не надо, не надо!

Свидетель! Злоба ослепила меня. Взревел дико. И набросился на нее, ломая кости, подминая под себя. В считанные секунды расправился я с нею, спрятал труп в собственной могиле. Выполз снова. Сбросил с себя полуистлевшие лохмотья. И встал голым под очищающим дождем. И понял, что опять сорвался, допустил ошибку, что не будет мне теперь пощады, что несказанные муки ждут меня. Но пока ни одна тварь не коснулась меня… И выход был открыт.

Зеленой тенью побрел я к кладбищенским воротам. И только тогда осознал – это земля, это мир живых, хоть краешком глаза увижу! Себе не верил. Но шел.

Ночь коротка. И надо многое успеть. За воротами долго ждал, притаившись. Наконец повезло. Подгулявший забулдыга пер прямо на меня.

– Стой, сука! – зашипел я на него. Он в миг протрезвел.

– Нечистая сила! Мертвяк! – чуть не пал со страху.

Но не успел. Я ему глотку сдавил, да дернул на себя. Одним ударом дух вышиб из тела. Но нужна мне была только одежонка его. Труп бросил в кусты, оделся. Мокрый, грязный.

Будь что будет!!!

Хоть ночь, но погуляю!

Это мне навроде увольнения дали. За примерное, хе-хе, поведение? Мать их загробную! Накатило зло да веселье. Дорвусь щас! И сомнение… дорвусь, и все напорчу? и все снова начинать, все сызнова проходить? а какая разница! все одно – муки-то вековечные. Заболела у меня башка от мыслей всяких, а может, от чистого воздуха. Ведь сколько я им не дышал, все в подземельях маялся!

По дороге попалась церковка старая. И решил испытать себя. Сделал шаг к воротам – загудела земля, заскребло на душе. Еще два – и шарахнула с черных небес молния, прямо под ноги.

– Ах, вы суки! – взревел я. – А ежели покаяться хочу?!

И еще три шага. Затряслись стены, глухо ударил колокол на маленькой колоколенке. Жуть! Меня переворачивает, гнетет, от страха волосы дыбом. Но я вперед. И снова – гром, молнии. Все это совпадение, случайность – твержу себе, этого нет. Вот сейчас войду… паду на колени перед Образом, и буду грехи отмаливать, лоб расшибу, но покаюсь, покаюсь во всем! Неужто никогда мне прощения не будет?! И вошел я внутрь. И прогрохотало из-под сводов:

– Изыди, сатана!

И пуще прежнего задрожали стены.

Опустился я на колени, жалкий, дрожащий, немощный. Твержу слова молитв, ищу Лик., и не нахожу. А стены трясутся как при землетрясении. Страх Божий!

– Изыди, исчадие ада!

Нет! Не хочу! Хочу здесь! Хочу замолить грехи!

– Изыди!

И обрушились стены, разом обвалились. Но ни один камень не упал на меня. И осмотрел я развалины. Жуткое это было зрелище, будто не церковь тут стояла, а вертеп языческий, дьявольский.

И понял я – навеки будет проклято это место!

Проклято!

Ползком выполз из развалин. И решил идти к людям. Примут? Или нет? Раскрываться нельзя. Ощупал голову – на затылке, через весь череп жуткий огромный развороченный рубец, это след от удара топора. Так и не зарастает. Куда с таким. Хорошо еще с пьянчуги кепарь снял, не бросил.

Дождь прошел, кончился. И разом высох я, даже горячим стал – будто адское тепло меня согревало. Только так подумал – и увидал свою вторую половину: тело свое изодранное, прибитое к медной жаровне над пожарищем преисподней. И боль непереносимую ощутил, и жар, и пустоту ада. Но тут же все пропало. И опять я был на земле, за версту от кладбища, из которого выполз я. Хотелось тепла. Человеческого.

Набрел первым делом на шалман. Ночь на дворе (может, это был еще