Жена полковника - Федор Кнорре

- Это от нарывов. Ничего. У нас у всех. - И, видя, что его это не успокоило, и думая, что он, может быть, в шуме не расслышал, встряхнула отрицательно головой. - Не болит, честное слово... Уже не болит...

Одна из женщин коротко вскрикнула: "Вот!" или: "Он!" - и все повернули головы вправо, туда, где из-за поворота вставали первые высокие дома города.

Больше никто ничего не говорил, женщины только стояли и жадно смотрели вперед, пошатываясь от толчков машины и держась друг за друга. Вдруг полковник, удивленно подняв голову, услышал, как в воздухе пронесся какой-то слабый, вибрирующий звук, потом раздвоился и стал усиливаться.

Женщины запели тихими голосами. Только Елизавета Макаровна, которой ничего не было видно с того места, где она сидела, запрокинув назад голову, молча смотрела на лица поющих подруг. Но через минуту полковник услышал, как ее слабый, надтреснутый голос присоединился к остальным. Она пела вместе с другими, сидя на полу и бережно поддерживая покачивающуюся голову Каштанцевой...

...Вечером на полутемной, обгоревшей по краям платформе, около готового к отходу поезда, стояли у вагона взволнованные Уля и Елизавета Макаровна и, подняв головы, улыбаясь, смотрели на Шуру, которая, тоже улыбаясь и волнуясь, смотрела на них с верхней ступеньки вагонной площадки.

Полковник стоял внизу, рядом с девушками, и Шура боялась, что он не успеет сесть, если неожиданно тронется поезд.

- Сейчас же напишу, - крикнула сверху Шура, - вот как только приедем на место. И я вам все опишу, как ехали, где остановились, все, все...

- И как здоровье! - крикнула Уля.

- И здоровье. Только вы сразу отвечайте, - слышите? - а то я ничего про вас не буду знать.

Долго молчавший паровоз вдруг ожил и усиленно запыхтел. Шура испуганно крикнула мужу, чтобы он скорей садился, и крепче схватилась за поручень, но вдруг с отчаянной решимостью сбежала по ступенькам и торопливо обняла бросившуюся ей навстречу Улю.

- Ой, девки, какие глупые!.. Ой, дуры-девки... - смеясь, нараспев приговаривала Елизавета. - В честь чего реветь-то? Вот реветь после всего взялись, а?

Смеясь и всхлипывая, Шура обернулась.

- А со мной-то что же? - укоризненно сказала Елизавета, обнимая и похлопывая по плечу Шуру.

Когда состав уже дернулся, весь вздрогнув из конца в конец, и на мгновение замер перед тем, как двинуться вперед, кругом стало шумно от разом закричавших провожающих и от лязга буферов. Елизавета Макаровна, крепко пожимая обеими руками руку полковника, крикнула ему что-то на ухо.

- Что вы? - не расслышав, переспросил он, готовясь уже вскочить на подножку.

- ...доктору... к доктору ее сейчас же отведите...

Поезд за ночь вышел из прифронтовой зоны и теперь, мерно постукивая, уходил все дальше на северо-восток.

Сам еще не понимая, что его разбудило, полковник приподнялся, опираясь на локоть, и тревожно прислушался.

Рассвет чуть брезжил за стеклом вагонного окна, обрызганного каплями дождя.

Сквозь однообразное перестукивание колес слышно было сонное дыхание многих людей, застывших в различных позах на полках жесткого вагона, и совсем близко торопливый, невнятный шепот:

- Встала... встала, встала... иду.

Шура с бледным, мучительно напряженным лицом, сидя на своей полке, торопливо, испуганно бормотала, покачиваясь и, видимо, стараясь встать и сбросить шинель, которой были накрыты ноги.

Полковник осторожно положил ей руки на плечи и полушепотом стал уговаривать:

- Не нужно тебе вставать. Спи, детка, спи... Все это уже кончилось, все прошло. Теперь мы опять с тобой. Мы с тобой, - повторял он на разные лады, и Шура мало-помалу перестала бормотать и покачиваться и наконец замерла в полусне, прислушиваясь.

Потом с усталым вздохом открыла глаза и виновато прошептала:

- Мне показалось, что надо вставать. Я тебя разбудила?

- Ложись спокойно и спи. Не надо вставать. Никто тебя не станет будить.

- Мне приснилось, - сонно проговорила Шура, обводя взглядом полки со спящими людьми и подрагивающими на ходу сундучками, чемоданами и мешками, что все это мне приснилось. Хорошо, что я проснулась. Правда, все спят. Теперь я еще посплю. Господи, как тепло!

Она откинулась на подложенный под голову соседский одолженный узелок и натянула на себя шинель.

Немного погодя полковник осторожно заглянул ей в лицо, и она улыбнулась ему обрадованной улыбкой.

- Раз ты тоже не спишь, давай вместе посмотрим в окно. Хорошо? шепотом предложила Шура.

Он сел рядом с ней, помог ей приподняться и отдернуть оконную занавеску.

Шура не любила теперь, чтобы он разглядывал ее лицо, и вся сразу съежилась, заметив его пристальный взгляд, и пальцы у нее как-то сами потянулись и начали беспокойно потирать лоб, сползая все ниже, чтобы прикрыть лицо.

Хотя прошло два дня, как они нашли друг друга, ему казалось теперь, что Шура и не изменилась вовсе. Она и теперь не стала похожа на совсем взрослую женщину, хотя и прорезались у нее на лбу эти морщины, и страшно огрубела такая нежная прежде кожа, и какая-то невидимая тяжесть оттянула книзу углы рта... Да, она постарела, не успев как следует повзрослеть. Она стала похожа на немного состарившуюся девочку. Полковник не очень-то хорошо умел говорить вслух такие вещи, но ему хотелось объяснить ей, что она для него сейчас в сто раз красивее и лучше, чем в самые лучшие их прежние времена. Пока он думал, как бы ей это сказать, он заметил, что ее рука уже потянулась ко лбу. Он взял ее руку и мягко пригнул ее книзу, задержав в своей руке, и Шура нехотя покорилась.

- Мы после посмотрим в окно, а сейчас я еще полежу, хорошо?

Она опустила голову на узелок и поежилась, поглубже заползая в нагретое пространство под шинелью.

- Ты мне руку сюда дай. - Шура потянула к себе и подложила под щеку его раскрытую ладонь и закрыла глаза.

Немного погодя она притронулась кончиками пальцев к его руке выше кисти, в том месте, где расстегивается пряжка ремешка от часов, и легко, едва касаясь, погладила.

- Ты что? - наклоняясь к ней, спросил полковник, уловив что-то вроде подавленного, смущенного смешка.

- Не скажу... Никому не скажу-у, - протянула Шура, лежа с закрытыми глазами и улыбаясь.

- Ну, мне-то можно, я ведь никому не передам, - тоже улыбнулся полковник.

- Теперь мне надо старичка себе искать.

- Какого старичка?

- Не знаю, какого-нибудь тихонького, такого вежливого, с палочкой.

- Зачем он тебе?

- Как зачем? За него замуж пойду.

- А куда же меня девать?

- Ну-у, тебя! Я тебе теперь не подхожу. Ты остался молодой, а я ужасно состарилась, вот видишь, у меня какие-то приступы начались. Зачем я тебе теперь нужна! Нет, уж теперь мне старичка нужно себе подобрать.

- Вот и подбери, а я этого старичка по шее.

Шура радостно засмеялась и открыла глаза.

- Он же старенький. Разве его можно бить?

- Пускай не лезет, куда не след.

- Да он же и не лезет, наоборот, это я хочу его уговорить на мне жениться, раз я теперь для тебя стара.

Полковник перестал смеяться.

- Ты очень измучилась и нездорова, но ты совсем не изменилась, просто удивительно, ни капельки. Но если ты действительно изменилась, то мне это теперь было бы тоже все равно. Мы через что-то такое перешагнули, после чего...

- После чего что?.. - жадно вслушиваясь, с нескрываемым наслаждением поторопила Шура.

- ...после чего цвет лица уже не играет роли.

- Нет, цвет лица все-таки играет роль, - вздохнула Шура.

- Может быть, для тебя.

- Да, для меня.

- Ты отдохнешь и поправишься, и все будет хорошо.

- Ты правда так думаешь? - нерешительно спросила Шура, внимательно вглядываясь ему в лицо.

- Тут нечего думать, я знаю это. Разве я мало видел людей, которым было гораздо хуже, чем тебе?

- Нет, ты говоришь просто так, чтобы меня ободрить. Но, может быть, правда, когда я отдохну и схожу к доктору, у меня прекратятся эти боли...

- У тебя часто приступы бывают? - вскользь спросил полковник. - С чего это началось?

Шура недовольно поморщилась.

- Да нет, не очень часто. Это только последнее время. Ведь я всегда была здорова, никогда я не болела ничем. Может быть, еще не поздно, если мы сейчас же пойдем к хорошему доктору. К профессору пойдем, да?.. Эта Каштанцева, помнишь ее? Она все мечтала дойти до города и попасть к профессору...

- А чем она была больна? - спросил полковник.

Шура помолчала, будто нехотя вспоминая.

- У нее были приступы... Только началось у нее гораздо раньше, чем у меня. И потом, она ведь была очень пожилая. Это большая разница, правда?..

Когда поезд с затемненными окнами подполз в темноте и остановился у едва освещенной платформы, они вышли чуть ли не самыми последними и медленно пошли к выходу, отставая от редеющей толпы.

На путях светилось множество разноцветных сигнальных огоньков, ярких, но ничего не освещавших вокруг, а впереди смутно темнели в небе квадраты домов без огней. Это был первый от линии фронта большой областной город, к которому почти год назад рвались и так не прорвались немцы.