Жена полковника - Федор Кнорре

- А после операции вы ему все сами передадите, - сказал профессор простодушным тоном.

Шура бросила на него быстрый взгляд, готовая улыбнуться, и увидела, что профессор смотрит уже совсем не на нее, а, вероятно, на то место ее живота, которое он собирается оперировать.

Она замолчала и зажмурила глаза.

- Дышите глубже, - сказал кто-то сбоку.

Шурины пальцы тихонько защипнули простыню. Она насильно вдохнула что-то удушливое, на секунду захлебнулась, но продолжала говорить.

Профессор, который смотрел теперь ей в лицо с видом внимательного и терпеливого выжидания, прислушался.

- Вы ему скажите, что это ничего... скажите... нет, это слишком долго... вы только скажите ему, что все-таки было очень хорошо.

Профессор, склонив голову набок, немного удивленный, спросил:

- Что было хорошо?

- Жизнь! - сказала Шура и минуту молчала.

Потом ее пальцы медленно, как будто нехотя, выпустили зажатую простыню.

Еще немного спустя она прерывисто вздохнула и невнятно произнесла:

- У меня такое чувство... - и, не договорив, замолчала.

Профессор, не глядя, протянул руку назад и, приняв из рук ассистентки блестящий никелированный инструмент, оглядел из-под нахмуренных бровей окружающих его людей в белых халатах, настороженно следивших за его рукой. Убедившись, что все на месте, он, уже ни на кого не глядя, нагнулся и твердо сделал на белой коже длинный, дугообразный надрез.

Полковник, боясь прийти слишком рано, шел не торопясь по широкому асфальтированному проезду между больничных корпусов.

День был пасмурный.

Несколько раненых в халатах прохаживались по дорожкам. Один из них украдкой курил, прислонившись к дереву. Другой наблюдал за ним, ухмыляясь и оглядываясь по сторонам. Одно очень высокое полукруглое окно было освещено изнутри сильным электрическим светом.

Курильщик что-то сказал своему товарищу, чего полковник не разобрал.

Швейцар поздоровался, как со старым знакомым, и подал полковнику халат. Полковник прошел по коридору и там встретил девочку лет четырнадцати из Шуриной палаты. Она приветливо улыбнулась ему и сообщила, что Шуру уже взяли на операцию. Тут же подошла дежурная и сказала, что да, операция уже идет, и провела полковника в библиотеку, чтоб он там мог подождать.

- Теперь уже не долго ждать, вы посидите...

- Спасибо, - сказал полковник, - это недалеко?.. Где она сейчас?

- Тут же, у нас. В конце коридора. Вы немного тут посидите.

Оставшись один, полковник походил по комнате. Машинально прочел на корешках названья книг.

На другой полке за стеклом видны были несколько плакатов: цветная "Схема пищеварительного аппарата", из-за угла которой видно было начало надписи на другом плакате: "Простой..." и во второй строчке: "...подковообр..."

Потом он подошел к двери и стал поджидать, когда мимо пройдет дежурная. Ее не было довольно долго, наконец она пришла вместе с какой-то другой сестрой.

- Как вы думаете, это еще долго будет продолжаться?

- Нет, теперь, вероятно, не особенно долго, - ответила дежурная.

- Сколько продолжается обычно такая операция?

- Ну, это трудно сказать. Смотря какой случай.

- Я понимаю, конечно, но сейчас уже одиннадцать скоро, значит, уже около часу.

- Ну и что ж? Ничего особенного, - пожала плечами дежурная и ушла на телефонный звонок, раздавшийся откуда-то из-за двери.

Тогда полковник спросил у другой сестры, которая тоже собиралась идти дальше:

- Вы не заметили, в котором часу начали?

- С самого утра.

- Когда с утра? С десяти? Но ведь я пришел - еще не было и десяти.

- Почему с десяти? С утра. Часов с восьми, как обычно. Да вы не волнуйтесь.

- Я совсем не волнуюсь. Но разве это бывает, чтоб так долго?

- Отчего же! И дольше бывает. Тут ничего такого нет.

- Бывает? Я не знал. Я просто не думал, что бывает.

Он вернулся в библиотеку и стал опять ходить из угла в угол.

Остановился и перечел заголовок.

Опять попытался мысленно прочесть до конца надпись: "...подковообр..." - и тотчас же позабыл про нее и отошел, и через минуту опять поймал себя на том, что пытается прочесть: "подковообр... Простой..."

Он почувствовал, что ненавидит этот шкаф, и схему пищеварительного аппарата, и надпись. Подошел опять к двери и стал подстерегать, когда кто-нибудь пройдет по коридору. Никто не шел.

Было уже около двенадцати. Невозможно, чтоб операция продолжалась так чудовищно долго. Может быть, он сидит тут в библиотеке, а они про него там забыли?.. Конечно, они просто забыли. Может быть, это не их отделение и у них нет сведений. Конечно так. Странно, что ему раньше не пришло это в голову.

Он вышел в коридор. Там прохаживались или стояли у окон несколько женщин в халатах. Прошла сиделка с подносом, уставленным тарелками.

Санитар подкатил и поставил в угол за двери пустые носилки на колесах.

В самом конце длинного коридора показалась дежурная сестра. Она шла медленно, и полковник ждал, что вот-вот она увидит его и спохватится, что забыла про него, забыла сказать, когда операция была кончена. Но она подошла и даже, кажется, хотела пройти мимо.

- Ну что?

- Что? Ничего, все в порядке. Еще не кончили. Трудная операция, знаете.

- Вы уверены, что до сих пор продолжается операция?

- Я же иду оттуда. Конечно, уверена.

Полковник опять остался один, глядя в конец коридора. Вдруг он вспомнил, что слово, которое он не расслышал, когда проходил мимо курильщика в саду, было "операционная". Полукруглое освещенное окно в конце коридора было окно операционной.

Он проходил мимо в то время, когда Шура уже была там. А вот теперь он стоит, опустив руки, и ничего не может сделать, в то время как они там что-то с ней делают...

Наконец в коридоре показались люди в халатах. Они не дошли до половины коридора и остановились, разговаривая с врачом, который сидел тут же за маленьким белым столиком.

Раз или два полковнику показалось, что они на него посмотрели, но продолжали оживленно вполголоса разговаривать.

Вдруг он увидел, что двое в белых халатах идут прямо к нему. Когда они подошли ближе, в одном из них он узнал профессора. Они подошли и поздоровались по очереди с полковником за руку. Профессор сказал:

- Пойдемте сядем.

И они вошли в библиотеку и сели все трое рядом на стулья, стоявшие у стены.

- Как видите, я не скрыл от вас правды, - сказал профессор. - Мы боролись со всем напряжением три с половиной часа. Мы сделали, что могли, и довели операцию до конца, мы применили все средства, но сердце все-таки сдало. Сердце у нее было хорошее, оно упорно, долго боролось. Но вы знаете, полковник: год такой жизни, какую она вынесла, убивает почти так же верно, как очередь автомата.

Полковник встал:

- Ей не было больно?

- Нет, конечно, вы понимаете, общий наркоз. Было сделано все...

- Я знаю. Спасибо, профессор, - сказал полковник и твердо пожал обоим руки.

Они вышли следом за ним из библиотеки, остановились и посмотрели ему вслед, как он шел по коридору, на ходу стаскивая с плеч узкий белый халат.

Полковник прошел снова по той же дорожке, мимо садовых скамеек. В операционной свет больше не горел.

Он подумал, как ему все-таки было хорошо, когда он шел сюда несколько часов назад. Он шел к ней. Во всяком случае, он думал, что идет к ней. Теперь он идет даже не от нее. Он просто идет из одного незнакомого, чужого места. Ни к ней, ни от нее.

Он остановился посреди дорожки, не зная, куда идти. Сосчитал, что у него остается еще ровно четыре дня отпуска.

...За час до отхода поезда он вошел опять в свой номер, нащупал в темноте выключатель и зажег свет.

Тут он заметил, что в руках у него узелок, который ему у выхода отдала сестра, пробормотав:

- Возьмите, это ее вещи...

Из-под прорвавшейся бумаги видна была знакомая Шурина вышитая салфеточка. Он положил узелок в чемодан, оглядел комнату: кресло все еще стояло, придвинутое к окну так, чтоб можно было смотреть на улицу. Застланный одеялом диван. Диванчик коротенький, но ей он был впору. Полковник медленно оглянулся еще раз, стоя с чемоданом в руке, перед тем как окончательно уйти. Потом поставил чемодан и наклонился, напряженно всматриваясь. Да, как раз в этом месте, которое приходится на стене против глаз лежащего человека, робко процарапаны чем-то острым, булавкой может быть, два косых крестика и маленький овальный кружочек, который вышел сперва, видно, совсем кривым, а потом несколькими царапинками был подправлен поровнее. Наверное, когда она не спала и у нее болело, она лежала тихо, чтоб его не разбудить, и царапала эти крестики...

Он поднял чемодан, крепко сжимая ручку, и, упрямо наклонив голову, не поворачиваясь, вышел.

Неотступное ощущение невозможно туго закрученной где-то внутри пружины не покидало его и ночью в поезде. Ощущение было знакомое, только он не испытывал его прежде никогда с такой силой. Он по себе и по другим знал, что это такое: это страшное внутреннее давление. Это сила, переполняющая тебя, которую хочется выпустить на волю одним рывком, пускай хоть сорвется и лопнет пружина, - все равно. Но этого нельзя. Пружина сейчас должна только заставлять часы идти равномерно. И пассажиры, ехавшие с ним в одном купе, смотрели на него и видели не очень молодого, спокойного, даже медлительного в движениях, только очень уж неразговорчивого полковника.