Общество должников - Николай Константинович Дитятин

меня из своего волшебного озера. Где уселся, там и разлил все, что осталось в нем от дешевого пива. В сумраке темную лужу можно было принять за кровь, но только если проигнорировать бутылки, лежащие «на берегу».

— Честь и отвага, — гаркнул лонгат, подняв руку, в которой сжимал воображаемый меч.

К сожалению, он не поднялся, чтобы соблюсти ритуал приветствия до конца. Я понимал почему. Лестничная площадка была удобным местом для того, чтобы усталый воин мог присесть и восстановить силы.

— Во славу Девяти, — кивнул я.

Просто поразительно как быстро лонгаты расплодились на Немосе. А ведь наши предки приплыли самыми последними. Зрелище это было достойно печального названия, которым была надписана видеокассета. «Идиоты в юбках». Крупным планом заснят берег, на котором выстроился полк ГО Немоса. Или же, в простонародье, «каски». Копы хохочут, бьют себя по ляжкам. Кто-то, присев на песок, обескураженно смотрит в даль. Офицеры в своих гнездах не могут оторваться от биноклей. Пулеметы сонно уставились в небо. А там, вдали, покидают горизонт блеклого моря алые, черные и синие паруса. Они приближаются. Корабли, мать его. Деревянные, как табуретка, корабли.

Потом они спустили шлюпки, и на берег Немоса ступила нога первого идиота в юбке. Сказать, что у лонгатов тогда случился культурный шок, не сказать ничего. Целые фамилии уплывали обратно. Теперь, на родине, они воинствующие луддиты, которые признают только железки. И только в собственных руках. Впрочем, все эти традиционалисты со временем вернулись и понастроили замков на побережье. Для того, разумеется, чтобы не дать скверне демонических наук змеей проплыть до жопы мира, где находится Лонга. Там эта змея непременно укусит лодыжку монархии и единоначалия.

На самом деле лонгатам, — куда деваться, — нужны ресурсы и понимание происходящего в мире. В Лонге много плодородной земли и Шторм в ее направлении глубоко задремал в последнее время. Есть хорошие шансы получить экспедицию с Гарзоны. Такое уже бывало. Гарзонцы и лонгаты — давние друзья.

— Род Трюфаль, — провозгласил мой подмокший соотечественник.

— Род Хин, — отозвался я по-свойски.

Мы с ним — потомки тех «колонистов», которые не сбежали при первом контакте, а стали дешевой рабочей силой, на уровне фугов. Может быть, чуть солиднее. Все-таки нас можно было натаскать, — пусть даже механически, — для выполнение сложных работ.

С того момента прошло, сколько… Сто лет с небольшим? И вот уже население Немоса на добрую четверть состоит из лонгатов. Мы плодимся не хуже фугов, но выживаемость куда выше. Кроме того, у нас сохранилась «История» и «Честь». Нам есть за что сражаться с другими отсталыми. Кто-то еще хранит фамильные доспехи и палаши. О, Леди. Впрочем, это редкость. Смысла многих ритуалов и слов, которые бормочут старики, даже значение фамильного герба мы давно не понимаем. Наша культурно-расовая идентичность, как говорит Хо Хо, сильно просела.

— Нам нужно выпить вместе, друг! Срочно! Прямо сейчас.

Сказал рыцарь Трюфаль и захрапел в луже собственной мочи.

Честно говоря, я бы поступил точно так же, если б не хотел сохранить жалкое подобие жизни.

Нездоровая суеверность шевельнулась в груди. Встретить пьяницу с утра — плохая примета. Еще хуже, если он с тобой заговорит. А ведь так и вышло. Я решил не множить зло, и пошел к шахте лифта. Ее двери всегда были приветливо открыты на всех этажах. Конечно, вниз иногда падали дети, но никто не собирался закрывать такой быстрый, а главное безопасный, — по меркам тысячника, — путь вниз. А иногда и наверх.

Судите сами, на лестнице тебя в любой момент могут гопнуть потомки благородных донов, вооруженные стеклянными розами. Они же горлышки от бутылок. Это — во-первых. Во-вторых, каски постоянно устраивают облавы на парники и ядоварки, блокируя целые этажи. Их совершенно не интересует, что тебе нужно куда-то там пройти. Проще шмальнуть дураку в колено, раз уж он не понимает элементарной идеи о праве сильного. Ну и что тут поделать? Конечно, ты идешь в шахту, цепляешься за длинную проржавевшую лестницу, и, стараясь не думать о гравитации, ползешь вниз. Многие носят перчатки, чтобы ускорить спуск. Слегка расслабляешь хватку и мчишься вниз как маленький поезд по вертикальным рельсам.

Я чуть согнул ноги, спрыгнув на загаженный пол. Он повидал столько струй на своем веку, что воздуха как такого здесь не было. Был только запах. Не знаю, как объяснить. Представьте, что вы пытаетесь дышать в вакууме, который, почему-то, смердит дерьмом. Вы знаете, что это так, но не в силах вдохнуть, чтобы убедиться.

Отвратительно, но со временем привыкаешь.

Потом «вестибюль». Перрон, по-здешнему. Это полутемное пространство, где на разбитых стульях, старых бочках и грязном полу, кучкуются местные. Не просто так, разумеется: они набираются решительности выйти наружу, заранее утомленные предстоящим днем. Кто-то доливает горяченького в остывающую кровь: на работе руки не должны трястись. Кто-то рисует на капитальных колоннах унылые пенисы и графити-сигнатуры. Кружками сидят зевающие дети. Старушки всех разновидностей отсталых продают жаренные семена, домашнюю бражку, газетки и подозрительные леденцы. Детям эти леденцы очень нравятся. Вызывают легкую, детскую зависимость, но, в то же время, делают мелкого говнюка послушным. Родители часто подкидывают четвертинку номинала, чтобы дьяволята увереннее шли в рабочий лагерь, а не пытались сколотить банду или забеременеть просто от скуки.

Сласти потяжелее продают всем известные личности, занимающие разные участки Перрона. В их одежде много карманов, которые невозможно заметить просто так. Каски стреляют в этих ребят без предупреждения, потому что именно распространители делают работу ядоварок осмысленной. Работа опасная, но что поделать? Для работяг фарцовщики — ангелы забвения, которые обязаны рисковать всем ради остальных.

Употребление сластей в тысячниках это не «порок», как говорится в гуманитарных брошюрах аквитаников. Это образ жизни. Отсталым расам, сласти нужны вовсе не для того, чтобы картинно впасть в пучину саморазрушения. Работяге страшно даже подумать о мире, где реальность стоит за спиной, положив руку на его плечо. И рука эта, до самого локтя, воняет его же задницей. Громко, как сержант, реальность орет работяге в ухо, что слово «отдых» придумано не для него, резь он трипперная.

Ох, да, атмосферка тут стоит специфическая. Во всех смыслах. Дым дешевых сигарет с начинкой из старых носков, смешивается со смогом испаряющихся душ. Если присмотреться, можно увидеть, как человечность выходит из глаз нищеты тонкими струйками. Она скапливается под потолком, потому что эти души никогда не знали свободы, и понятия не имеют, что могу пролететь сквозь бетон. Так они и клубятся там, создавая странные рисунки. Словно морозные узоры на стекле.

А потом испаряются навсегда.

Множество отсталых, не успевших умереть