На равнинах Авраама - Джеймс Кервуд

Тонтер знал об этом и в глубине своего честного сердца проклинал женщину, связанную с ним брачными узами, проклинал ее холодное аристократическое лицо, ее пудреные волосы, ее драгоценности и наряды, ее платоническое неведение истинной любви; и одновременно благодарил бога за то, что маленькая Мария-Антуанетта с каждым днем, пролетающим над ее головкой, все разительнее отличается от матери. Мария-Антуанетта — несомненно, истинная аристократка — была горяча и порывиста, как отец, но ее мягкий и добрый нрав сглаживал этот недостаток, за что Тонтер тоже благодарил судьбу, которая так подвела его с женой.

Идя за мужем и сыном, Катерина думала о Тонтере и о его жене — надменной аристократке Анриетте. Она давно знала о ненависти мадам Тонтер, однако второе открытие сделала только сегодня, поскольку, несмотря на героические усилия, Тонтер выдал себя. Она поймала его взгляд и, словно туманные очертания истаивающего в воздухе призрака, прочла тайну Тонтера в его глазах. По дороге она многое вспомнила, многое взвесила, и, наконец, тонкая женская интуиция открыла ей мысли Тонтера. Но она не испугалась, не усомнилась в его честности и порядочности. Напротив, она еще острее почувствовала всю глубину своего счастья и поняла, за что именно следует вознести ей благодарственную молитву. Мужчина, который шел в нескольких шагах от нее, неся стофунтовый мешок с мукой, напевал французскую мелодию, и она видела, что он француз, француз до мозга костей. Катерина любила французский дух еще больше, чем английский, который был ей родным. Как она стала француженкой, так и Анри всем сердцем стал англичанином. Он не уставал клясться, что не променяет и каплю крови Катерины на все луга и леса своей любимой Новой Франции.

А Катерина, хоть она и свято хранила в памяти все, связанное с ее предками, занималась с мальчиком и на французском, и на английском языках, пела английские песни, берегла английские книги, любила Новую Францию, как никогда не любила свой суровый дом в Новой Англии, любила ее сердечный, улыбчивый народ с той теплотой и преданностью, пробудить которые способно рождение, но не привычка.

И тем не менее мадам Тонтер ненавидела жену Анри Булэна. Не веря доброй молве о Катерине, она ненавидела ее прежде всего потому, что считала смертельным врагом своей нации, ненавидела за то, что та осмеливалась ходить с гордо поднятой головой, словно баронесса, наконец, за то, что у жены какого-то ничтожного фермера хватало дерзости быть самой красивой женщиной во владениях Тонтеров.

Более того, насколько это было в ее власти, мадам Тонтер разжигала такую же ненависть в сердце и мыслях своей гордой дочери Марии-Антуанетты и настолько преуспела в этом, что даже ее супруг, обычно не замечавший кошачьего женского коварства, стал задумываться, отчего это его обожаемая дочь проявляет столь явную враждебность к Джимсу.

Глава 2

О том же думал и Джимс, шагая впереди родителей. Картины бурной схватки проносились в его голове. Мысленно и чуть ли не физически он переживал разнообразные перипетии кровавой битвы. За время утомительного перехода через Тонтер-Хилл он уже раз шесть одерживал победу над задыхающимся и выбившимся из сил Полем Ташем, и в минуты его триумфов Мария-Антуанетта с изумлением и ужасом смотрела, с какой яростью он атакует ее красавчика кузена из большого города Квебека3.

Но даже в угаре воображаемых побед сердце Джимса грызла тоска, тень которой и заметил Вояка, заглянув в глаза хозяина. С тех пор как Джимс увидел Марию-Антуанетту — тогда ей было семь, а ему девять лет, — он постоянно думал о ней и неделями и месяцами ждал, когда отец, отправляясь в Тонтер-Манор, возьмет его с собой. Когда выдавались такие дни, он с детским обожанием следил за каждым движением маленькой принцессы, дарил ей цветы, перья, орехи, кленовый сахар и другие диковинные сокровища, собранные им в лесу. Но никакие знаки благоговения так и не помогли Джимсу перекинуть мост через пропасть, разверстую между ним и дочерью владельца поместья.

Равнодушие Марии-Антуанетты причиняло мальчику боль, но он продолжал думать о ней, поскольку на многие и многие мили вокруг не было ни одного ровесника, который помог бы Джимсу забыть ее.

Однако с прошлой осени, после приезда в поместье сестры мадам Тонтер и ее сына Поля, над мечтами Джимса стали сгущаться все более и более темные тучи, пока, наконец, в прошлый четверг их окончательно не вытеснили картины будущего мщения молодому человеку, который насмеялся над ним, унизил его и, забыв об элементарном приличии и такте, купался в лучах благоволения Марии-Антуанетты.

Хотя надежды Джимса на дружбу с Туанеттой в значительной степени пошатнулись, теперь у него появился повод обвинить в своей неудаче богатого, высокомерного юнца с презрительно-самодовольными замашками, кичившегося зелеными и розовыми бархатными костюмами, кружевными манжетами, шитыми золотом воротниками и шпагой с серебряным эфесом. Вражда Джимса к племяннику мадам Тонтер родилась не на пустом месте: Поль Таш, сын офицера квебекского гарнизона, замешанного во все интриги интенданта, окончательно разбил его и без того слабые надежды произвести впечатление на дочь владетельного сеньора. С приездом Поля, который был на два года старше и на голову выше Джимса и щеголял манерами, каким обучают в Квебеке молодых джентльменов, Туанетта стала выказывать своему соседу еще большее пренебрежение, чем прежде. Не далее как сегодня она даже не попыталась скрыть удовольствие, когда Поль с ехидной усмешкой на смуглой физиономии спросил: «Ты, наверное, очень устал, малыш, пока пешком добирался сюда из своего леса? Неужели твоя матушка позволяет тебе заряжать это длинное ружье порохом и пулями?» Джимс застыл на месте — кровь бросилась ему в лицо, язык словно одеревенел, сердце едва билось; а тем временем Поль, надутый как индюк, смерив его презрительным взглядом, удалялся, уводя Туанетту. Вся эта сцена теперь ожила перед глазами Джимса, доставляя ему невыразимые мучения. Самое ужасное было то, что он не сумел ничего ответить или предпринять, а как последний дурак проглотил оскорбление, словно воды в рот набрав. Джимс понимал, что потерпел полное фиаско, и оттого на душе у него скребли кошки.

Джимс очень обрадовался, когда родители устроились отдохнуть на огромном камне, невдалеке от того места, где начинается тропа. Теперь у него появилась возможность продолжить путь одному и без помех, в свое удовольствие, отвалтузить кузена Туанетты, не смущаясь близостью тех, кто шел за ним по пятам. Но к тому времени, когда Вояка подвел хозяина к кромке высокого плато, густо поросшего развесистыми каштанами и сочной травой, его жажда мщения поостыла.