Хранительница тайн - Кейт Мортон

– Другими словами, моя мать умирает? – грозно спросила она, предвкушая, как он будет трепыхаться, если загнать его в угол. Впрочем, тут же раскаялась в собственной опрометчивости.

– Да, – коротко ответил доктор.

Самое предательское из слов.

Роуз открыла дверь.

– Посмотри, кого я привела, мамочка!

И у Лорел перехватило дыхание.

Были времена, когда она боялась всего на свете. Темноты, зомби, бродяг, которые, как уверяла бабушка Николсон, затаскивают непослушных девочек в темные углы и делают с ними всякие ужасные вещи. (Какие вещи? У-ж-а-с-н-ы-е. Чем туманнее было описание, тем страшнее становилось). Бабушка говорила так убедительно, что Лорел не сомневалась: рано или поздно ей не миновать участи этих несчастных.

Иногда самые большие страхи собирались вместе и будили ее среди ночи: затаившиеся в шкафу зомби смотрели сквозь замочную скважину, готовясь вершить черные дела.

– Тише, детка, – успокаивала мама. – Это всего лишь сон. Умей отличать реальное от воображаемого. Иногда будет непросто – я сама очень долго не могла научиться.

Затем мама ложилась рядом и шептала ей в ухо:

– Хочешь, я расскажу тебе про девочку, которая сбежала из дома с бродячим цирком?

Трудно было поверить, что бесстрашная воительница, легко прогонявшая ночные страхи, и бледное создание, распятое между больничных простыней, – одна и та же женщина. Лорел думала, что подготовилась. Ей приходилось хоронить друзей, она знала, как выглядит смерть, и даже получила премию БАФТА[4] за роль умирающей от рака. Но здесь все было иначе. Перед ней лежала ее мама. Лорел хотелось развернуться и бежать куда глаза глядят.

Она осталась на месте. Роуз одобряюще кивнула, и Лорел натянула маску любящей дочери, навещающей мать в больнице. Она подошла к кровати и сжала хрупкую руку.

– Ну, вот я и здесь, моя дорогая.

Веки Дороти затрепетали, однако так и остались закрытыми. Ее грудь тихо поднималась и опускалась, когда Лорел поочередно тронула губами пергаментные щеки.

– Я привезла тебе подарок, но до завтра не дотерплю. – Лорел вытащила из сумки коробочку и, выдержав паузу, развернула бумагу. – Это щетка, серебряная. Самая мягкая щетина, думаю, кабанья. Я купила ее в антикварном магазине в Найтсбридже и отдала граверу. Смотри, теперь здесь твои инициалы. Хочешь, я тебя причешу?

Она не ждала ответа – его и не последовало. Лорел осторожно провела щеткой по истончившимся, словно пух, белым прядкам, некогда пышным и темно-каштановым.

– Вот и хорошо. – Лорел положила щетку, чтобы солнечный луч упал на букву «Д». – Вот и славно.

Кажется, Роуз осталась довольна. Протянув сестре альбом, который еще раньше сняла с полки, она знаками показала, что сходит за чаем.

Роли между сестрами были четко распределены. Лорел уселась в прикроватное кресло, осторожно раскрыла ветхий альбом. Девушку в косынке поймали врасплох, и она подняла руку, заслоняясь от фотографа. В улыбке смешались раздражение и удивление. Судя по артикуляции губ, женщина на снимке явно что-то говорила человеку с фотоаппаратом. Лорел привыкла думать, что мама отшучивается от кого-нибудь из бабушкиных постояльцев: мелких коммивояжеров, одиноких отпускников, тихих чиновников в начищенных до блеска ботинках, просидевших в тылу всю войну.

Она положила альбом поперек неподвижного тела и начала свой рассказ:

– Смотри, мам, это ты в пансионе бабушки Николсон. Сорок четвертый год, война заканчивается. Сын миссис Николсон еще не вернулся с фронта, но совсем скоро хозяйка пошлет тебя в город отоварить продовольственные карточки, а когда ты вернешься, за кухонным столом будет сидеть солдат. Ты узнаешь его по фотографии на каминной полке, только теперь он стал старше и печальнее, однако на нем все такая же гимнастерка. Он улыбнется тебе, и ты поймешь, что всю жизнь ждала этого мужчину.

Лорел перевернула страницу, разгладила большим пальцем хрупкий от времени уголок.

– Ты вышла замуж в платье, которое сшила из тюля своими руками. Материал ради такого случая пожертвовала твоя будущая свекровь. Ты молодец, мам, не думаю, что бабушка Николсон легко рассталась с занавесками из гостевых комнат. В ночь перед свадьбой разразилась гроза, и ты беспокоилась, что наутро будет идти дождь. Однако тревоги оказались напрасными. Облака рассеялись, и все вокруг говорили, что это хорошая примета. Тем не менее, ты подстраховалась: на верхней ступеньке церковной лестницы стоял мистер Хатч, трубочист. Папа дал ему денег на ботинки для старшего сына.

Лорел сомневалась, что мать ее слышит, хотя участливая медсестра уверяла, что думать так нет никаких оснований. Иногда Лорел позволяла себе фантазировать, не отклоняясь от основной линии, но додумывая детали и боковые ходы. Айрис не одобряла ее фантазий, говоря, что мамина история ценна сама по себе, и Лорел не имеет права приукрашивать. Однако доктор пожал плечами и заявил, что это неважно, лишь бы Лорел продолжала разговаривать с больной.

– Честно говоря, мисс Николсон, от вас я иного не ожидал, – подмигнул он.

Несмотря на поддержку, она возмутилась. Ей захотелось напомнить этому нахалу с неправдоподобно черными волосами и неестественно белыми зубами, что между актерской игрой и обманом есть существенная разница, но что толку обсуждать философские материи с человеком, который носит в кармане рубашки дешевую авторучку в виде клюшки для гольфа?

Лорел листала страницы и видела собственные снимки: крошка Лорел спит в кроватке у стены, расписанной звездами и феями; насупившись, сидит на руках у матери; бодро топает по мелководью, уверенно направляясь к тому моменту, когда пересказы уступают место воспоминаниям. Лорел перевернула страницу, выпуская на волю шумных сестер. Ее первые сознательные воспоминания были связаны с их появлением. Вот они ковыляют в высокой траве, вот машут из окна домика на дереве, а вот выстроились в ряд на фоне «Зеленого лога», причесанные и принаряженные для какого-то давно забытого похода в гости.

После рождения сестер ночные страхи Лорел ушли. Вернее, им на смену пришли новые. Больше она не боялась нашествия зомби, чудовищ или сказочных существ, живущих в буфете. Лорел снились высокие приливы, конец света, войны, и всегда ей приходилось заботиться о младших сестрах в одиночку. Она крепко запомнила слова, которые однажды сказала ей мама: «Приглядывай за сестрами. Ты старшая, ты за них отвечаешь». Гораздо позже до Лорел дошло, что за маминым наставлением скрывалась давняя боль – наверняка она вспоминала младшего брата, погибшего при бомбежке. Детям свойственно зацикливаться на себе, особенно детям из благополучных семей. А Николсоны были образцовым семейством.

– А вот Пасха. Дафна в детском стульчике, значит, это пятьдесят шестой год. Смотри, у Роуз рука в гипсе, на сей раз левая. Айрис корчит рожи на заднем плане, но недолго ей веселиться. Ты помнишь, мам? Айрис залезла в холодильник и умяла крабов, которых папа принес с рыбалки. Папа открыл холодильник – а там одни панцири!

Единственный раз на памяти Лорел отец рассердился по-настоящему. Айрис забилась под диван – единственное место, куда папа, грозивший отшлепать проказницу (пустые слова, но лучше не рисковать), не добрался бы, и долго отказывалась вылезать, умоляя сжалиться над ней и просунуть в щель книжку про Пеппи Длинныйчулок. От воспоминаний на душе потеплело. Лорел успела забыть, какой забавной бывала злючка Айрис.

Что-то выскользнуло из альбома, и Лорел подняла с пола фотографию. Удивительное дело: она видела ее впервые. На старом черно-белом снимке стояли, взявшись под руку, две смеющиеся девушки. Комнату украшали цветные флажки, из окна за кадром падал солнечный луч. Лорел перевернула фотографию; сзади была лишь дата: май тысяча девятьсот сорок первого. Как странно. Лорел изучила семейный альбом вдоль и поперек, а этого снимка ни разу не видела.

Дверь отворилась, вошла Роуз. Две разномастные чашки плясали на блюдцах.

Лорел подняла фотографию.

– Ты видела это, Рози?

Роуз поставила чашки на стол, прищурилась на снимок и улыбнулась.

– Я нашла ее на ферме месяца два назад и подумала, что тебе стоит вставить ее в альбом. Разве не удивительно узнать про маму что-то новое, особенно теперь?

Лорел внимательно всмотрелась в снимок. Начесы на косой пробор, юбки едва закрывают колени. У одной из девушек в руке сигарета. Да, конечно, вот на снимке мама. Но как непривычно она накрашена! Как не похожа на себя!

– Странно, – сказала Роуз. – Никогда не думала, что и она когда-то была такой.

– Какой?

– Молодой. Что она могла беззаботно болтать с подружкой.

– Неужели никогда?

Впрочем, что греха таить, Лорел думала так же. Для них, детей, мама появилась на свет, когда ответила на бабушкино объявление. Разумеется, они знали, что мама родилась и выросла в Ковентри, прямо перед войной переехала в Лондон и что все ее близкие погибли при бомбежке. А еще Лорел знала, как тяжело мама переживала потерю семьи. Дороти Николсон не уставала твердить детям: семья – единственное, ради чего стоит жить. Однажды, после какого-то особенно возмутительного проступка старшей дочери, мать взяла ее за руку и сказала с непривычной твердостью: «Не повторяй моих ошибок, Лорел. Постарайся понять, что на самом деле важно. Иногда твои близкие кажутся тебе несносными, но ближе них у тебя никого на свете нет».