Храм Соломона - Александр Аннин

– Какие?

– Ну, коричневые?

– Не-а, черные и такие… Длинные, в общем.

«Значит, это не Лида. Наверно, из собеса».

– А что ж она мне не постучала?

– Мы не знаем. Она вообще калитку не дергала, только письмо тебе в почтовый ящик положила и сразу ушла. Ты не думай, дядя Тимофей, мы не брали и не читали! Честно-честно!

«Точно из собеса. Лида бы обязательно вошла в избу. Я же не запираю дверь. Она знает, что я всегда жду ее».

Тимофей Ильич откинул ржавый козырек почтового ящика, глянул внутрь. В темноте и впрямь что-то белело.

– Это вам ехать на Пуштинский тупик? – раздался голос за спиной однорукого пенсионера.

Надо же, он и не слышал, как подъехало такси. Из желтой иномарки выглядывал пожилой русский водитель.

Психиатрическая лечебница с таинственной приставкой «спец» располагалась на берегу величавой речки Пушта, в сорока минутах езды от Велегжи. Этой речки не найти даже на самых подробных картах Русского Севера, хотя Пушта в этом месте – широка, а кое-где и глубока.

А на песчаном бережку, на пологом, притулился древний монастырек заштатный, позабытый церковными и светскими властями.

Обитель преподобного Никандра, именуемого, согласно названию реки, Пуштским, давно уж не слыхала колокольного звона, раскатов дьяконского баса и нестройного пения черноризцев. Только истеричные выкрики современных «блаженных» да «юродивых», матюги нетрезвых санитаров да изредка – отчаянные оправдания невесть как забредших сюда туристов.

Родственники постояльцев Никандровского дома скорби сюда не допускались, да и не было ни у кого из пациентов никаких родственников – так, во всяком случае, значилось в личных делах и медицинских картах душевнобольных. В том смысле, что, скорее всего, дело обстояло так: с точки зрения самих сидельцев, родичи у них таки были. А вот для родичей спецпациентов… Для них этих «бывших людей» уже не существовало – ни в списках, ни физически. Все они официально были переведены в разряд умерших в определенное для каждого время.

Тимофей Ильич вглядывался в лобовое стекло такси, ковылявшего по истертой бетонке от погоста к сельцу и от сельца – к заброшенным базам отдыха, полуразрушенным пионерским лагерям… А по большей части вдоль дороги шли сплошные леса – что слева, что справа.

– На рыбалку? – безо всякого интереса спросил таксист, траченный жизнью дядька.

– М-да, – ответил Тимофей Ильич неопределенно, однако внутренне содрогнулся от одного только предположения, что он и впрямь мог бы взять и убить рыбу.

Таксист замялся было, но все же не удержался от вопроса:

– Наверно, трудно вот так-то… С одной рукой? Ну, червя насаживать, рыбу с крючка снимать.

– Приспособился, – буркнул Тимофей Ильич.

– А чо корзинку с собой взяли?

– Ну… Если клева не будет, так хоть грибов наберу.

– Это вряд ли. Грибы сошли уж давно, земля холодная, зимой дышит.

Экипирован Тимофей Ильич был и впрямь как для «тихой охоты»: болотные сапоги, завернутые по колена, выцветшая штормовка, брезентовые штаны. А на голове – пробковый шлем, привезенный когда-то приятелем из служебной командировки в Африку.

Лес расступился, и впереди показалась река.

– Пушта, разлилась после дождей… Не будет вам клева, как пить дать.

Бетонная дорога упиралась в нагромождение металлических ферм: когда-то здесь начали было строить мост, да забросили это дело. Так и провисли сварные конструкции над гладью реки, не дотянувшись даже до середины.

– Приехали, – сказал водитель, выключая счетчик.

Тимофей Ильич отсчитал положенные деньги, выбрался из машины.

– Звоните, как надоест на воду глядеть, я быстро за вами приеду, – водитель протянул седоку свою карточку.

Желтая иномарка развернулась и ушла назад, в город. «Рыбак» подождал, пока такси скроется за далеким поворотом, постоял еще немного для верности.

Вряд ли кто-то появится здесь в ближайшие часы. Ну зачем сюда кому-то ехать, скажите на милость? Даже любителям рыбалки и грибов. Клева и впрямь не предвидится, грибы, может, и есть (Тимофей Ильич недавно видел их на базаре), да только вовсе не обязательно переть за ними в такую даль от областного центра.

Тимофей Ильич двинулся по бетонке – в обратном направлении. Складная удочка, рюкзачок с рыболовными принадлежностями термос торчали из корзины.

Он внимательно вглядывался в придорожные заросли, подступавшие к самой бетонке. Вот, кажется, здесь. Ориентир – сосна, раздвоенная и опаленная молнией.

Тимофей Ильич шагнул к череде плотных кустов, сунул руку в прогал между сырыми ветвями. Нащупал холодную, мокрую труба и с силой толкнул ее.

Замаскированный шлагбаум со скрежетом откатился на колесах, и взору Тимофея Ильича предстала еще одна дорога, асфальтированная, ведущая в лес.

Он вернул заграждение на место и зашагал по сумрачной аллее, вдыхая стылый осенний воздух.

По туманной просеке, уходившей направо, к лесному озеру, шел ему навстречу потешный мужичок в довоенном картузе, замызганном пиджаке без пуговиц и штанах, подпоясанных веревкой. Ширинка у мужичка была расстегнута, но не потому, что был он опустившимся неряхой, а по той простой причине, что брючки его не имели ни молнии, ни застежек. Взгляд у мужичка был осознанный, степенный.

– Угостите закурить, уважаемый, – обратился он к Тимофею Ильичу с поклоном. – А то на бетонке весь день простоишь, пока проедет кто-нибудь…

Тимофей Ильич протянул мятую пачку, «стрелок» вышелушил из нее сигарету.

– Мерси. Вчера утром полы во всех палатах помыл, так Люська-санитарка только две «бациллы» и дала. А тут ведь одна радость – затянуться…

«Не признал меня Удав, а, может, прикидывается, – подумал Тимофей Ильич отстраненно. – И как это ему веревкой разрешают подвязываться?»

Лет тридцать назад Удава несколько раз вынимали из петли, пока, наконец, не определили в Никандровскую психушку. А вешался он столь упорно и надоедливо потому, что, будучи стрелочником, от скуки или просто по пьянке пустил лоб в лоб две электрички. Тоже – забава…

Тимофей Ильич, распрощавшись с висельником, брел дальше. Вот и просвет между деревьями, а за ним – речной простор… На гнилых мостках баба полощет белье, напевает:

– Сладку ягоду рвали вместе, горьку ягодку – я одна…

И никакого тебе забора вокруг спецпдурдома, только местами высятся остатки монастырской ограды. Куда отсюда бежать? К кому? Зачем? А те, у кого оставались связи с внешним миром или те, кто каким-то образом обнаруживал стремление к свободе, надежно содержались под замком.

По реке стелется тонкий туман, голос бабы тонет в нем, будто в киселе. Вот на бережку здание кубическое, из полуосыпавшегося кирпича, старинной кладки, над зданием – куполок зелененький, церковный, только без креста. И аршинная вывеска: «БАНЯ». Поодаль – двухэтажный братский корпус бывшей строгой обители, теперь тут – палаты для душевнобольных.

– Капитан! Капитан!

Кто-то взывал о помощи, крик приближался. Тимофей Ильич обернулся и отшатнулся в испуге: прямо на него, размахивая большущим деревянным молотком, набегал странный субъект в длиннополой черной сутане и с картонной черной судейской шапочкой на голове. Длинные кисточки, будто пейсы, мотались на ветру.

За субъектом едва поспевал отъевшийся санитар.

Тимофей Ильич вгляделся, перевел дух с облегчением:

– А, это вы, Магистр… Доброе утро.

– Здравствуйте, капитан, – отдуваясь, затараторил Магистр. – У меня для вас сообщение вселенской важности. Передайте вашим в КГБ…

– Я не служу в КГБ, – выставил вперед ладони Тимофей Ильич, как бы отстраняясь не только от бывшего соседа по палате, но и от всего своего прошлого. – Нет больше КГБ.

– Так вот, товарищ капитан, – продолжал, глотая слова, возбужденный Магистр, будто и не слышал собеседника; санитар меж тем за спиной «длиннополого» подавал Тимофею Ильичу отчаянные знаки – мол, не спорьте, он и так на грани психоза.

Тимофей Ильич смирился, стал слушать покорно и с серьезным, участливым выражением лица.

– Вы не поверите…

– Поверю, поверю.

– Так внемлите же! – торжественно, утробно провещал безумный авгур. – С неба пропали два созвездия – Рыб и Дракона! Их похитили, понимаете? И никто, кроме меня, на это никакого внимания, ну ноль внимания! Вы же, ползающие твари земные, только под ноги себе смотрите…

Тимофей Ильич обиделся на такую очевидную напраслину, потрусил было прочь от Магистра, но тот уже лепетал покаянно:

– Простите, простите, капитан… Постойте, не уходите! Я не сказал главного!

И столько мольбы слышалось в голосе несчастного узника дурдома, что Тимофей Ильич сжалился, кротко покивал убогонькому, дерзнувшему обличать всемогущих космических татей.

В свое время помещение в Никандровскую психушку стало для Магистра избавлением от нескончаемых житейских невзгод. Этот вдохновенный до умопомрачения астроном в начале 90-х загорелся мечтой создать в Велегже то ли планетарий, то ли обсерваторию… Но о каком государственном финансировании столь гиблой с коммерческой точки затеи можно было вести речь в тот период лихолетья? На каких-таких спонсоров надеяться? И астроном, окрыленный своей идеей, продал все, что имел – квартиру, дачу, барахлишко, да и приобрел участок земли на холме за городом, построил там ангар из рифленого железа, купил астрономическое оборудование – далеко не по астрономическим, а по бросовым ценам, благо тогда все это активно распродавалось вымирающими научными центрами.