О кино. Статьи и интервью - Карл Теодор Дрейер

Среди тех работ, на которые возлагаются большие надежды во Франции, – фильм «Кармен» режиссера Жака Фейдера (до этого он поставил «Кренкебиль») и «Наполеон», которого ставит режиссер Абель Ганс – безусловно, величайший мастер французского кино. «Наполеон» станет не просто лучшим фильмом, когда-либо созданным во Франции, но, вероятно, лучшим фильмом во всем мире, поскольку эта грандиозная киноэпопея состоит из восьми больших серий, представляющих важнейшие события из жизни Наполеона, начиная с его юности и до ссылки на остров Святой Елены. Невозможно подсчитать, сколько миллионов будет стоить этот фильм, но известно, что он выйдет на экраны не раньше, чем через два-три года. Этот масштабный проект финансируется компанией Société géné rale de Films, президентом которой является кинопромышленник Шарль Пате, а также несколькими патриотически настроенными богатыми людьми, которые вложили свои деньги не ради прибыли (для со стоятельных датчан это пример, достойный подражания).

Я очень хотел посмотреть, как работает Абель Ганс, и пресс-атташе Хельге Вамберг совершенно бескорыстно помогла мне и художнику Адольфу Халльману попасть на киностудию Ганса в Бийянкуре. Я не жалею об этом визите. Мне говорили, что французские киностудии с технической точки зрения очень скромные, но, по правде говоря, киностудия Ганса по технике ушла далеко вперед даже по сравнению с лучшими студиями в Берлине и уж точно стоит на одном уровне с Америкой.

Всего я был на трех съемках, все три дня снимались массовые сцены, в которых было занято от 500 до 800 статистов. В первый день Ганс снимал сцену в клубе Кордельеров (события июня 1792 года), где Наполеон впервые услышал Марсельезу, исполненную Руже де Лилем. Это очень эффектная сцена, но все же она не дает полного представления о потрясающем таланте Ганса. Возможно, он плохо себя чувствовал, ведь незадолго до этого был ранен при взрыве и все еще ходил с перевязанной рукой.

Во время вторых съемок несколькими неделями позже Ганс показал себя абсолютным виртуозом как техник и организатор. Должна была сниматься сцена одного из сражений Наполеона. Вся киностудия представляла собой дикий и пустынный лесной ландшафт. Из камней и земли была создана холмистая местность, из леса привезли высоченные ели, на переднем плане было устроено небольшое болото с настоящим тростником. Несколько офицеров держат совет на холме, напротив которого на другом холме Ганс с кинооператорами разбили свой лагерь. Невероятное количество камер напоминает каких-то странных больших насекомых. Сам же Ганс сидит среди них на складном стуле и негромко раздает приказания, которые его ассистенты тут же выполняют. Спокойный и величественный, он сам напоминает Наполеона. Наконец-то все готово к съемке и Ганс подает знак, что можно начинать. Все действия были настолько четко продуманы заранее, что хватило одного-единственного дубля. Здесь все взаправду! Огромные ветряки создают «бурю», и от их шума лошади встают на дыбы; из оросителя, поднятого над съемочной площадкой, льет проливной дождь, так что за несколько секунд офицеры промокают до нитки. К третьим съемкам ландшафт изменился. Холм должны штурмовать и захватить. Все поле боя, где будет происходить сражение, усеяно «мертвыми» солдатами и «мертвыми» лошадьми. Так же как и во второй съемочный день, Ганс подготовил все настолько тщательно, что «сражение» можно было снимать сразу, без многочисленных дублей. В сражении задействовано не меньше 800 человек, офицеры, стоящие на холмах, вскакивают на коней. Знамена развеваются, генерал падает на землю, пушки из дальнего укрепления изрыгают огонь, а в самой гуще битвы знаток может разглядеть солдата с замаскированной на животе кинокамерой. Спрятанный провод соединяет камеру с мотором за пределами «поля боя» – этот мотор вращает съемочный механизм, который обычно приводит в движение оператор при помощи рукоятки. Сцену заливает сильный искусственный ливень, ветряки раздувают пороховой дым над массой людей, которые бьются между собой с переменным успехом, сверкают молнии – все это просто ошеломляет.

Выходя в нервном возбуждении из киностудии, я вижу в фойе всех собравшихся «раненых». Пыл сражения настолько захватил солдат, что у многих – царапины, порезы и глубокие раны. Здесь льется кровь. Две медсестры ходят между ранеными и накладывают повязки, в одном из кабинетов директора врач осматривает пострадавших. Сам же Ганс, похоже, даже не думает о них. Помню, однажды я читал рекламную брошюру к фильму Гриффита «Нетерпимость». После долгих перечислений, сколько именно миллионов долларов было потрачено, сколько километров декораций было построено, сколько сотен тысяч метров пленки было израсходовано и сколько десятков тысяч статистов было задействовано, в конце коротко говорилось: Во время съемок никто не пострадал.

И только после описанной выше сцены лазарета эта фраза приобрела для меня глубокий смысл.

1926

«Пер Гюнт» в кинотеатре «Палас»

Немцы сняли фильм по гениальному произведению Генрика Ибсена[6].

Что это за картина?

Когда я вчера вечером сидел в кинотеатре «Палас», я вспомнил рефрен Оффенбаха, вот этот:

Я слышу топот сапог, сапог, сапог…[7]

Больно слышать звук всех тех сапог, которые тяжело шагали и топали, с трудом шли и ковыляли по всему произведению Ибсена, вытаптывая все психологические тонкости и ломая каждый маленький цветок поэзии.

Где был Пер Гюнт Ибсена – тот Пер, который не способен к действию и поэтому убегает в свои мечты… мечтатель, любящий фантазировать, и который врет и сочиняет, не зная, где начинается одно и заканчивается другое.

Ханс Альберс, человек, проживший по крайней мере не менее полувека, конечно же, не мог хорошо сыграть в сценах, где герои молоды, так же как и Мария-Луиза Клаудиус не обладала тем истинным очарованием, без которого Сольвейг – не Сольвейг.

Нет никакой необходимости говорить дольше об этом фильме, у которого с бессмертным творением Ибсена общее лишь название, да некоторые отрывки из мелодий Грига.

«Я слышу топот сапог, сапог, сапог…»

1936

«Гулливер»

Чтобы дать справедливую оценку этому русскому фильму[8], о котором так много говорят, следует рассматривать форму и содержание по отдельности.

Давайте сначала поговорим о содержании.

В России все находится под контролем государства: фабрики, сельское хозяйство и… искусство. Время от времени можно услышать о советских деятелях искусства, которые, шагая не в ногу, вызывали недовольство руководства. Режиссеру этого фильма, господину Птушко, в этом смысле бояться нечего: он изрядно покрасовался, высказав надежду, что создал фильм, который понравится людям (при этом, конечно, никто из зрителей не заметит, что его в то же самое время пичкают советской пропагандой).

Фильм основан на ядовитой и желчной сатире Джонатана Свифта, в которой он высмеял современное ему английское общество. Он не пощадил никого, ни высоких, ни низких. Русские вновь разлили яд и желчь по сюжету, но на сей раз желчь скорее «красная», чем зеленоватая.

В отличие от сатиры Свифта, направленной против общества в целом, фильм обращен против монарха, парламентаризма и граждан и прославляет рабочих, из которых одни – благородные, другие же представлены слабоумными или же бездельниками и дармоедами. Рабочие в картине словно высечены скульптором Константином Менье, а все остальные словно бы сошли с рисунков замечательного графика Георга Гросса.

Такое одностороннее искажение несовместимо с требованием объективности, которое предъявляют к любому виду искусства. Господин Птушко тем самым заранее дисквалифицировал свое собственное творение, сколь интересным оно бы ни было по другим параметрам.

А теперь перейдем к форме.

Сначала мы видим ряд увлекательных иллюстраций к жизни русского бойскаута: советскому мальчику Пете, члену морского отряда пионеров, снится, что он, подобно Гулливеру, оказался в стране лилипутов, и тут начинается часть фильма, снятая без участия актеров. Мы видим лишь кукол с двигающимися частями тела и меняющимися мимическими выражениями лица. Надо откровенно признать, что таким прогрессивным методом Птушко добился нового и совершенно поразительного эффекта, который указывает путь к совершенно новому типу кино.

Почему эти сцены действуют столь ошеломляюще и так волнуют зрителя? Не потому ли, что любой жест или движение человека, заставляющие нас подумать о механической кукле, сами по себе вызывают смех? И чем дальше, тем лучше мы чувствуем невидимую механику! Чем более совершенна комбинация человек-кукла, тем более комичным выглядит действие.

В этом секрет искусства Чаплина-комика. Его движения, позы и жесты суть движения механической куклы – он человек, но вместе с тем и кукла.