За что? - Лидия Чарская

Мне самой надоело волноваться и плакать. Я уже давно забыла про буку и снова счастлива у родной груди. Я только изредка всхлипываю да прижимаюсь к «солнышку» все теснее и теснее.

Теперь я слышу неясно, как в дремоте, что он бережно заворачивает меня в голубое шелковое одеяльце и песет в свою комнату, помещающуюся на самом конце длинного коридора. Там горит лампада перед образом Спасителя, и стоит широкая мягкая постель. А за окном шумят деревья парка сурово и печально.

«Солнышко» бережно опускает меня, сонную, как рыба, на свою кровать и больше я уж ничего не соображаю, решительно ничего… Я сплю…

ГЛАВА IV

Подарок. — Первое тщеславие. — Детский праздник. — Снова прекрасный принц и Коля Черский

Прошел месяц. Зеленые ягоды смородины стали красными, как кровь, в нашем саду, и тетя Лиза принялась варить та них варенье на садовой печурке. Няню Грушу отказали и вместо нее за мною ходила добрая, отзывчивая, молоденькая Дуня, родная сестра краснощекой кухарки Маши.

Стоял знойный полдень. Мухи и пчелы с жужжаньем носились над тетиной печуркой, и тетя сама, красная — раскрасная, с потным лоснящимся лицом копошилась у огня. В ожидании обычной порции пенок, я присела неподалеку с моей любимой куклой Уляшей и занялась разглядыванием Божией коровки на соседнем листе лопуха.

Вдруг странный звук за забором поразил мой слух. Чье-то легкое ржание послышалось у крыльца.

Это не был голос Размаха, нашей вороной лошади, ходившей в упряжи, нет, — то было тоненькое ржание совсем молоденького конька.

В уме моем мелькнула смутная догадка. В одну минуту и смородинные пенки, и Божья коровка — все было забыто. Я несусь, сломя голову, из сада на террасу, откуда выходит парадная дверь на крыльцо. В стеклянные окна террасы я виду… Ах, что я вижу!

Боже мой! Все мое детское сердчишко преисполнено трепетом. Я задыхаюсь от восторга, и лоб мой делается влажным в один миг.

— Пони! Пони! Какой миленький! Какой хорошенький! — кричу я не своим голосом и пулей вылетаю на крыльцо.

Перед нашим подъездом стоит прелестная гнедая шведка, запряженная в высокий шарабан. Шерсть у нее отливает червонным золотом, а глаза так и горят и горят. Козел в шарабане нет, а на переднем сидении сидит мое «солнышко», держа в одной руке кнут, в другой вожжи и улыбается мне своей милой, чарующей улыбкой. Нет, положительно нет другого человека, у которого было бы такое лицо, такая улыбка!

— Ну, что, довольна подарком, Лидюша? — слышен мне милый, ласковый голос.

— Как? Это мне подарок? Этот чудный пони мой? И шарабан тоже? О!..

От волнения я ничего не могу говорить и только, сжав кулачишки, подпрыгиваю раз десять на одном месте и тихо визжу.

— Довольна? — спрашивает папа, и глаза его сияют.

Потом он спускается на землю из высокого шарабана, и я висну у него на шее.

— Папа-Алеша! Добрый! Милый! Я тебя ужасно люблю!

В особенно счастливые минуты я называю отца «папа-Алеша».

— Ну-ну, лисичка-сестричка, — отмахивается он от меня, беги скорее одеваться к тете Лизе. Я беру тебя сейчас в Павловск на танцевальное утро.

Тут уж я не знаю, что делается со мною.

С визгом несусь я в дом, вся красная, радостная, возбужденная.

— Одеваться! Скорее одеваться! Дуня! Дуня! Дуня! — кричу я.

Тетя Лиза бросила варение и спешит из сада. Дуня бомбой вылетает из кухни. Маша за нею. И все это разом сосредотачивается вокруг меня. Меня причесываю, моют, одевают. Потом, когда я готова, из простенькой Лидюша, в ее холстинковом затрапезном платьице, превращаюсь в нарядную, пышную, всю в белых кружевных воланах и шелковых бантах девочку, она крестит меня и ведет на крыльцо. Там уже ждет меня «солнышко». Он тоже принарядился. Его военный китель блестит серебряными пуговицами и сверкает ослепительной белизной. И волосы он расчесал так красиво и пахнет от него чем-то острым и вкусным вроде сирени.

— Ты прелесть какой красивый сегодня, папа-Алеша! — с видом знатока, окинув всю фигуру «солнышка», говорю я.

— Ах, ты, стрекоза! — смеется папа и подсаживает меня в шарабан.

Вокруг нас собирается толпа ребятишек и, разинув рот, смотрит на меня. Это дети казенных служащих, которые живут в нашем дворе. Мне и приятно видеть их восторг, и отчего-то стыдно. Мне стыдно быть такой великолепной, нарядной девочкой и ехать на «собственном пони», когда у этих малышей рваные сапоги на ногах и грязные рубашонки… Но хорошее побуждение недолго гостить в моей душе. Через секунду я уже чувствую себя владетельной принцессой, а всю эту рваную детвору моими покорными слугами. Сердце мое преисполнено гордости. Я точно вырастаю в собственных глазах и милостиво киваю головой оборванным ребятишкам, хотя никто из них и не думает кланяться мне.

Пони трогается, шарабан за ним, и рваные ребятишки остаются далеко позади…

— А вот и Воронской со своей малюткой! Что за прелестное дитя! — слышится за мною чей-то ласковый голос, едва мы появляемся в зале Павловского вокзала, уже полной народа — взрослыми и детьми.

— Ничего нет и особенного, — отвечает другой. — Разрядили как куклу, поневоле будет мила, — Взгляните лучше на Лили. Вот это действительно прелестная девочка! Сейчас видно, что она из аристократической семьи, — не унимаете голос.

Я хочу оглянуться и не успеваю, потому что мы входим в эту минуту с «солнышком» в огромный зал.

Музыка гремит на эстраде, где сидят музыканты. Какой-то длинноусый человек машет палочкой вверх, вниз, вправо и влево, перед самыми лицами музыкантов. Мне становится страшно за музыкантов. Я боюсь, что длинноусый человек непременно побьет их своей палочкой. Я хочу выразить это мое опасение отцу, но в ту же самую минуту к нам подбегает, подпрыгивая на ходу, стройненькая, огненно-рыжая девочка в шотландской юбочке, с голыми икрами (чулки едва-едва доходят ей до щиколотки) и вскрикивает радостно, приседая перед моим отцом:

— Monsieur Воронский! Здравствуйте. Папа прислал меня к вам.

— А, Лили! Очень рад вас видеть. А вот и моя дочурка. Познакомьтесь с нею, — ласково отвечает ей мое «солнышко».

Рыжая девочка едва удостаивает меня взглядом. Ей лет 7–8 на вид, но она старается держать себя совсем как взрослая. Это уродливо и смешно.

Мне эта рыжая девочка совсем-совсем не нравится. У нее такое гордое лицо. И шотландская юбочка, и голые икры, все, решительно все мне не нравится в ней. И поэтому меня злит, что «солнышко» так ласково разговаривает с нею.

— А мы и не поздоровались с вами как следует, Лили, — говорит «солнышко», — можно мне поцеловать вас?

Что? Или я ослышалась?

«Солнышко» хочет поцеловать чужую девочку? Нет! Нет! этого нельзя, нельзя! Или он, «солнышко», не знает, что ему можно ласкать одну его Лидюшу?

И прежде чем он успел приблизиться к рыжей головке, я бросилась к нему с громким криком:

— Не хочу, не надо! Не надо, папочка!

Позади нас кто-то рассмеялся.

— Хорошенькое воспитание дают ей ее тетушки! — слышится поблизости язвительная фраза.

— Сиротка! Что поделаешь!.. Без матери всегда так бывает, — говорит другой, уже знакомый мне голос.

Живо обернувшись, я вижу сухую старушку с черепаховым лорнетом у глаз.

Прежде чем «солнышко» успевает остановить меня, я быстро вырываю мою руку из его руки, мелкими шажками подбегаю к старушке с лорнетом и, дерзко закинув голову, кричу ей в лицо:

— Неправда! я не сиротка!.. У меня есть «солнышко», тетя Лиза и тети: Оля, Лина и Гуляша. А у вас их нет…

И мой голос звенит слезами.

Папа очень сконфужен. Он бросается к старушке с лорнетом и извиняется, расшаркиваясь перед нею.

— Лидюша, Лидюша, — испуганно шепчет он, — что с тобою?

— А потому, что она злючка! — очень громко и отчетливо говорю я так, что ехидная старушка с лорнетом, наверное, слышит мои слова.

Я еще хотела добавить что-то, но тут предо мною внезапно выросло светлое видение с белокурыми локонами.

— Прекрасный принц! Здесь! — широко раскрывая свои и без того огромные глаза, удивленно вскрикиваю я.

— Да, прекрасная принцесса!

И Вова Весманд, он же и мальчик с ослом, с самым забавным видом расшаркивается предо мною и тут же прибавляет:

— Хочешь, я буду твоим кавалером?

— Вова! Вова! — кричит, пробегая мимо нас как раз в это время, рыженькая Лили, — идем танцевать со мной.

Но уже поздно: мы взялись за руки и кружимся по залу, — я с моим прекрасным принцем. Но — ах! — что это был за танец! Вероятно, нечто подобное пляшут дикие вокруг костров! Как ни болтала я ногами, как ни старалась попасть в такт музыка, ничего не выходило. Другие пары кружились, как бабочки, кругом нас в то время, как я и мой кавалер бессмысленно топтались на одном месте, поминутно натыкаясь на другие пары. Наконец, окончательно потеряв терпение, Вова разом остановился посреди залы, тряхнул своими длинными локонами и, топнув ногою, вскричал: