Последний довод - Леонид Млечин

Президент думал о том, какой линии поведения ему придерживаться. Дуглас — о том, что, если не произойдет чуда, кто-то должен стать козлом отпущения. Но кто? Неужели он, Дуглас?

Но потом их мысли приобрели общее направление: кто вытащил эту старую историю на свет божий? Кто отдал этот материал газетам и начал охоту? Президент взъерошил безукоризненно уложенные волосы (прическа-предмет особого внимания, как это часто бывает у лысеющих блондинов). Такое случалось с ним в минуты крайнего волнения.

Ответы на поставленные вопросы имели решающее значение.

Потому что Америка вступила в год выборов.

Бертис Холл изучающе смотрел на клиента. Перед ним сидел пожилой человек, который вряд ли мог похвастаться отменным здоровьем. Морщинистая шея, худое лицо, толстые стекла очков — старческая дальнозоркость берет свое…

— По-видимому, господин Уэстлейк, — Холл тщательно подбирал слова, — вы не совсем отдаете себе отчет в том, какой неблагоприятный резонанс могут иметь ваши действия. Этот человек сейчас в глазах всей Америки олицетворение зла. Вы уверены, что ваша репутация выдержит любые нападки, которые на вас обрушатся незамедлительно, лишь только вы возьмете под защиту этого человека? Может пострадать ваш бизнес — у вас ведь несколько гостиниц на юге, если я вас правильно понял?

Уэстлейк вовсе не чувствовал себя героем, способным восстать против всех, но он не хотел так быстро сдаваться.

— С ним поступили несправедливо. Он хотел только добра. Он думал, что только таким образом можно заставить людей задуматься над происходящим вокруг. Он часто говорил, что все сошли с ума и мир катится к пропасти. Его поступок-безумие, но не преступление.

Бертис Холл внимательно наблюдал за Уэстлейком.

— Следовательно, вы по-прежнему хотите, чтобы я занялся вашим иском против полиции и постарался как-то оправдать в глазах общественного мнения вашего бывшего служащего?

Уэстлейк утвердительно кивнул головой.

— Когда я услышал по телевизору об этой истории, я сразу позвонил в полицию и сказал, что немедленно лечу в Вашингтон. Вне всякого сомнения, я убедил бы его… Но когда я прилетел, все было кончено. Они не должны были стрелять.

Холл минуту молчал, перекладывая бумаги на столе.

— Хорошо, — наконец произнес он, — я согласен заняться этим делом. Любой клиент, исправно платящий гонорар, вправе получить от адвоката помощь. Теперь вам придется откровенно ответить на несколько моих вопросов. Во-первых, что вас лично связывает с Филипом Никольсом?

Уэстлейк ответил без промедления:

— Он приходился двоюродным братом моей покойной жены.

— Так я и думал, — удовлетворенно кивнул Холл. — Во-вторых, почему Никольс покинул Флориду?

— Работая у меня в гостинице, он накопил немного денег и решил поехать в Вашингтон. Он надеялся изложить кому-нибудь в столице свои взгляды на гонку вооружений. Я-то ему советовал помалкивать. Люди нашего круга уверены: если мы не будем вооружаться, русские проглотят нас. Никольсу изрядно доставалось, когда он высказывался насчет того, что американские стратеги виновны в не меньших грехах, чем Гитлер, и не русские, а мы несем ответ за гонку вооружений. Но в столице, видно, тоже никто не захотел с ним разговаривать.

— Когда он уехал в Вашингтон?

— С полгода назад.

— Где он жил?

Уэстлейк вытащил мятый листок бумаги.

— Он остановился в мотеле “Даунтаун”. Приехал на машине. Зарегистрировался там под фамилией своей матери — Батлер, — добавил Уэстлейк.

Холл вызвал секретаршу.

— Сейчас мы выполним необходимые формальности, — объяснил он Уэстлейку, — и я приступлю к ведению вашего дела.

Рэндольфу Хобсону казалось, что он находится в боевой рубке корабля, который непрерывно обстреливает артиллерия противника. Скандал вокруг похищения документов из штаб-квартиры избирательного комитета президента Грайнза разворачивался с необыкновенной быстротой. В отличие от тогдашнего, никсоновского “Уотергейта”, сонь сразу сосредоточился на руководстве Белого дома Главными мишенями стали Генри Дуглас и Рэндольф Хобсон.

Один из сотрудников избирательного комитета нынешнего президента, в благодарность получивший синекуру — пост председателя Национального фонда искусств и гуманитарных наук, поспешил заявить, что очень хорошо помнит, как ему передали для работы “толстенную пачку бумаг с напечатанным через два интервала текстом”. Это были документы Грайнза Председатель фонда тут же добавил, что получил бумаги от Хобсона.

Председатель одной из подкомиссий палаты представителей Шэдди попросил двух высших должностных лиц администрации разъяснить, каким образом четыре года назад они получили материалы из досье тогдашнего президента Грайнза. Шэдди отметил, что, “возможно, произошло нарушение уголовного законодательства, поскольку могли иметь место кража или сокрытие кражи”.

Хобсон знал, что Генри Дуглас уже подготовил письмо, адресованное конгрессмену Шэдди, в котором признал, что они действительно использовали некоторые материалы избирательного комитета Грайнза. Однако он категорически заявлял, что не знает, как их удалось добыть.

Письмо Дугласа ничего не могло изменить. Скандал разрастался. В Белом доме царила растерянность. Дуглас, который в обычное время железной рукой наводил порядок в хозяйстве президента, чувствовал, как под ним заколебалась почва. Мнения сотрудников аппарата Белого дома разделились. Одни считали, что надо занять глухую оборону и все отрицать. Другие возражали подобная тактика чуть не довела Никсона до импичмента. Все ждали, что предпримет президент, но хозяин Белого дома пребывал в нерешительности.

Хобсон обратил внимание на то, что один Адриан Корт помощник президента по вопросам национальной безопасности, не потерял хладнокровия. История с кражей документов его как будто не беспокоила. Конечно, рассудил Хобсон, персонально Корта это не касается. Бумаг он не видел потому что во время прошлой предвыборной кампании еще продолжал работать в Гуверовском институте войны, революции и мира, — в президентскую команду он вошел после инаугурации. Однако история с бумагами ставила под угрозу переизбрание президента, и это не могло не заботить Корта. И все же Адриан Корт демонстрировал подлинное, непоказное спокойствие. Почему?

Когда профессор Чейз старший сотрудник Совета национальной безопасности, вернулся вечером домой из Белого дома его ожидала оставленная сыном записка: “Доктор Орвил Этвуд, прилетевший сегодня в Вашингтон, хотел бы побеседовать с тобой”. Дальше следовал адрес.

Чейз снова завязал галстук и спустился в подземный гараж. Ехать ему было недалеко. Доктор Этвуд остановился в доме своего старинного друга бывшего министра юстиции, вернувшегося к адвокатской практике — среди его клиентов были в основном калифорнийские корпорации из так называемой Силиконовой долины под Сан-Франциско, которую считают центром американской электронной промышленности.

Кроме самого Этвуда и хозяина дома, в гостиной, обставленной мебелью в стиле Людовика XIV, профессор застал заместителя директора ЦРУ Ральфа Хьюма, сенатора Артура Плиммера из комиссии по делам вооруженных сил и генерала Дэвида Шрайвера — своего бывшего сослуживца, ныне помощника министра обороны. Все они собрались здесь по приглашению доктора Этвуда. Встреча с ним должна была состояться еще неделю назад, но Этвуду пришлось совершить короткое путешествие в Европу.

Светловолосый, мускулистый Этвуд шагнул навстречу профессору. Чейз с завистью отметил, что Этвуд похудел. Помимо обязательного тенниса и плавания, он занимался альпинизмом, был завзятым горнолыжником.

Хозяин дома смешивал гостям коктейли. На отдельном столике были сервированы закуски. От еды Чейз благоразумно отказался — за годы работы в Белом доме он дополнительно располнел и удовлетворился двойным виски. Потом ему принесли кофе сваренный по особому рецепту. Чейз добавил из серебряного молочника сливок, трижды запустил ложечку в сахарницу. Этвуд ни к чему не притронулся. Убедившись, что все присутствующие готовы его слушать, он начал рассказывать о европейских впечатлениях, крайне неблагоприятных. Атлантическая солидарность отнюдь не была такой крепкой, какой ее хотели видеть здесь, в Вашингтоне. Новые американские ракеты отнюдь не радовали европейцев. Этвуда беспокоило не только европейское антивоенное движение, но и настроения американцев. Общественное мнение качнулось в пользу переговоров с русскими с целью замораживания ядерных вооружений Белый дом добился своего “першинги” и крылатые ракеты были установлены на европейской земле, но Этвуд раздраженно процитировал слова одного из американских дипломатов насчет “пирровой победы” Соединенных Штатов: политика Вашингтона вызвала волну возмущения в мире. Глядя прямо в глаза Чейзу, Этвуд спросил: