Великолепный век. Роксолана и Султан - Наталья Павлищева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Много ли в юности нужно, чтобы почувствовать себя лучше других? Держали в особых условиях, холили, лелеяли, восхищались умом и способностями, явно выделяли даже среди тех, с кем вместе училась… Настя зазналась, легко поверив, что она особенная. Она и была особенной, но только не там, где оказалась. Умная и красивая рабыня все равно рабыня, и никакое знание латыни или персидской поэзии от участи быть проданной не спасет. Этого девушка пока не поняла, а если и говорили, то считала, что ее либо выкупят, либо не продадут вообще никогда.
Но больше всего ждала, что выкупят и домой вернут. Должны же ее искать?
Особенно в это поверила, когда одну за другой выкупили двух учившихся с ними девушек. Одна из них, Александра, и вовсе жила неподалеку от Рогатина, правда, в неволе с Настей почему-то знаться не желала. Не хочет, и не нужно, Настя не навязывалась, хотя так тянуло поговорить о родных краях.
Но, услышав, что за Александрой приехали, метнулась к ней, чуть не в ноги упала:
– Передай в Рогатин Лисовскому, что его дочь в неволе в Кафе. Христом богом молю, передай! Он отблагодарит, щедро наградит. Передашь?
Та сначала шарахнулась в сторону, потом задумалась. Было видно, как она борется с собой.
– Да чего же ты боишься?! Ведь кто-то же сказал о тебе родным. Скажи обо мне, меня выкупят, а тебе заплатят.
– Кому сказать? Повтори.
– Лисовским. В Рогатине их всякий знает. Скажешь?
Александра словно нехотя кивнула.
– Скажешь?! – умоляюще впилась в нее глазами Настя.
И тут Александра зашептала ей горячо:
– Ты дурочка! Чем тебе здесь плохо? Кормят, поят, работать не заставляют.
– Дома же лучше. Ты не хочешь домой?
– Мой Олесь ни за что не простит неволи, не женится на рабыне, пусть и нетронутой. Дома позор.
– Глупости, с Руси степняки часто угоняли женщин в полон, но их радостно встречали, если удавалось вернуться.
– Кто тебе сказал? Ты хоть одну счастливую видела или о такой знаешь?
– Я и тех, кто вернулся, не видела.
– А я видела. У меня тетка вернулась, так что? Всю жизнь и прожила как проклятая, словно она виновата, что мужчины защитить не могли. Родственники, что выкупили, сторонились. Жила бобылкой, так все, кому не лень, стали ходить к ней, словно она гулящая. Знаешь, чем закончилось?
Настя махнула рукой:
– Догадалась. Только не везде так. Знаю, что мне простят, потому как прощать нечего.
– Простят знаешь кому? Тем, кто в море с корабля бросился, от неволи спасаясь. Или под плетьми степняцкими погиб. А нам с тобой, Настя, спасения уже нет. Кому докажешь, что чиста осталась? Не станешь же ходить по улицам и кричать?
Надеяться было на что, она в плену уже почти два года, учится второй год, но пока никто на ее тело не посягал и обращались, словно с драгоценностью. Но ничто не вечно…
Двух девушек из пяти обучавшихся куда-то увели и не вернули. Настя попыталась спросить у Зейнаб, та только фыркнула:
– Не твое дело! Их в гарем забрали.
Это означало, что могут забрать и саму Настю? Тогда можно не мечтать, что выкупят, из гарема никому еще не удавалось вернуться домой, это позор для владельца. Стало страшно, но девушку снова успокоила собственная уверенность – она особенная, значит, с ней будет иначе!
Но случилось другое…
Гюль показала какую-то плошку:
– Это для рук, чтобы кожа была нежная и гладкая. Давай мазать.
– А из чего?
Настя знала, что бывают мази из бараньих мозгов, а то еще из чего похуже, потому сначала интересовалась, что в составе.
Гюль наморщила и без того не слишком высокий лобик:
– Ммм… желток, льняное масло, мед и лимон. Никаких не рожденных барашков!
Они намазали руки на ночь и улеглись, выставив их поверх одеяла и стараясь не выпачкаться медом, чтобы не липнуть. Гюль вдруг шепотом сообщила:
– Тот парень сегодня меня снова встречал…
Она говорила о красивом парне, который прислуживал в доме. Конечно, вне своих помещений они передвигались, только закрыв нижнюю часть лица, но глаза тоже умеют говорить. Гюль явно нравилась парню, как и он ей.
– Его зовут Мюрад, я слышала…
– Он тебе нравится?
– Конечно…
– Гюль, у него нет денег, чтобы купить тебя.
– Я знаю.
Этому разговору бы тем и закончиться, но Гюль неожиданно простонала:
– Лучше в омут, чем в гарем к какому-нибудь старику!
– Разве у стариков бывают гаремы?
– У всех бывают. И не нужны будут эти блестящие газели персидской поэзии!
Настя хотела сказать, что они едва ли нужны и Мюраду, тот тоже вряд ли силен в поэзии, но покосилась на Гюль, которая тихо плакала в тишине, и промолчала. Что она могла сказать подруге? Утешить, но чем? Их в любой день могли забрать вот так же, как подруг, и кто знает, что ждет дальше? Действительно, пригодится ли когда-нибудь то, чему учат?
Желая чуть развеселить подругу, Настя принялась читать газели. Ее память всегда была великолепной, а запоминать то, что нравится, вообще могла, услышав впервые. Настя не раз поражала учителей способностью делать это. Например, услышав четверостишье Саади, вдруг заявляла Ниязу, что он уже читал его в позапрошлый раз!
– Как читал? Не читал.
– Ну да?
И Настя слово в слово повторяла услышанное, заставляя Нияза застывать с раскрытым ртом в недоумении. Позже он понял, что золотоволосая полонянка просто схватывает все с первого слова, и перестал поддаваться на Настины уловки.
Она знала множество самых разных стихов, конечно лирических.
– Я болен был, к себе врача позвал.Но тот, едва взглянув, мою болезнь назвал:«Ты не меня, глупец, а милую зови!Твоя болезнь, поверь, всего лишь жар любви».
Но вместо успокоения Гюль разрыдалась окончательно, словно предчувствуя что-то недоброе.
– Я с ним сбегу!
– С ума сошла?! Поймают и убьют.
Настя забыла, что совсем недавно сама твердила, что лучше быть убитой, чем покорной рабой. Но время лечит, вылечило ее и от этой уверенности. Возможно, только потому, что до сих пор девушке ничего не грозило. Кто знает, что сказала бы и как повела себя Настя, случись ей быть проданной, как все, может, и попыталась бы сбежать, а пока девушка с удовольствием постигала премудрости образования.
Прошло еще несколько дней, и Гюль куда-то увели. Она вернулась сама не своя, бросилась на матрасик, рыдая.
– Что, Гюль, что?!
– Показывали какому-то старому, страшному… Он разглядывал меня голой, трогал тело, чмокал губами. Завтра к нему отведут.
Следом пришла Зейнаб, накричала на Гюль за слезы, велела поутру идти со служанками в хамам, чтобы быть готовой к отправке в гарем старика. И Гюль, которая столько твердила Насте, что гарем богача – это удача, теперь лила слезы от ужаса. Настя подозревала, что дело не только в том, что будущий хозяин стар, но и в существовании Мюрада.
Когда Зейнаб ушла, Гюль вдруг произнесла фразу, озадачившую Настю:
– Только не вздумай за меня заступаться, слышишь?
– Заступаться? Но Зейнаб не так уж сильно ругалась. Она всегда так.
Позже Настя поняла, что подруга совсем не ругань Зейнаб имела в виду.
Ночью Гюль тихо скользнула из комнаты, но это неудивительно: по нужде они ходили в специальное помещение. Настя повернулась на другой бок и заснула снова.
Разбудили ее крики, причем девушкам запретили выходить из своих комнаток, а к Насте и вовсе приставили служанку. Она поняла – что-то случилось с Гюль. Утром бросилась к Зейнаб:
– Где Гюль? Что с ней?! Она?..
Настя боялась произнести страшное: «повесилась».
Зейнаб зашипела, брызгая слюной:
– Твое счастье, что не знаешь, где она! Шайтан на ваши головы! Такие деньги потерять! Дрянь безмозглая!
Она еще долго ругала Гюль, но так и не объяснила, что произошло. Сжалилась старая служанка, рассказала, что Гюль не пыталась повеситься или утопиться, она не пожелала доставаться старому развратнику и сама отправилась туда, где спят слуги, чтобы предложить себя Мюраду. Они не сбежали, понимая, что все равно поймают, но Гюль действительно отдалась парню прямо в маленьком садике и была застигнута, потому что один из слуг поднял шум.
Конечно, обоих ждал незавидный финал, над несчастными издевались долго, но Гюль умерла с улыбкой на устах, она все же досталась только своему возлюбленному!
Учеба прекратилась, никого из комнат не выпускали, даже в хамам не водили, и есть приносили прямо в комнаты. Настиной комнаты сторонились, словно в ней мог витать дух казненной Гюль. Самой Насте временами казалось, что так и есть.
Ее собственный дух был смущен, спокойствия больше не осталось, учеба не казалась важной, а жизнь хорошей. Ведь так и ее завтра могут продать старику, разве что у нее нет Мюрада, вместе с которым захотелось бы погибнуть.
Кто знает, что было бы дальше, но в Кафе вдруг снова засуетились, и в их доме тоже.
– Зейнаб, что случилось?
– Султан Селим умер.
Настя вспомнила, что это султан Османской империи, которой почти подвластен Крым, но при чем здесь они?