Рассказчица историй - Наталья Резанова

Здесь, наконец, вопрос задала Кассандра. Она спросила, приносим ли мы в жертву Богине жизни людей.

Я заметила, что это интересовало ее не из праздного любопытства. Кажется, она спросила это при разговоре о предводителе ахейцев и истории с его дочерью.

Я отвечала ей правдиво, что раньше так было, и на всем полуострове, но вот уже несколько поколений, как обычай этот отменен. Правда, отменен он только в Темискире, окружающие племена продолжают приносить кровавые жертвы по самым разным поводам.

Мы довольно долго говорили об этом и сошлись на том, что человеческие жертвы не нужны.

Хотя она отрицала жертвы, потому что они жестоки (я тогда совершенно не понимала смысла часто употребляемого ею слова «жестокость», да и сейчас, признаться, понимаю его с трудом), а я — потому что они бесполезны.

С Кассандрой мы по этому вопросу соглашались, а с Пентезилеей — нет. Я замечала, что с некоторых пор она замышляет вновь ввести человеческие жертвы, и по мере пребывания в Трое это стремление в ней росло.

Я вовсе не скрывала от нее своих соображений о никчемности жертв — ведь жизнь любой женщины слишком ценна для Богини, а жизнь мужчины вообще ничего не стоит.

Но она — не я. Она была царица, а царская власть, если она дана по праву, гораздо более сопричастна божественной, чем принято думать. И ей потребен был ужас из разряда сверхъестественного, чтобы имя Богини воссияло в той славе, в какой оно было пятьсот, тысячу лет назад. Если бы она могла добраться до бога ахейцев на той горе, где он, говорят, сидит, она бы сбросила его с трона.

Но были и другие причины, не столь величественные. Думаю, она не простила ахейцам оскорблений, которыми они осыпали ее, когда мы впервые пошли против них.

Я никогда не обижаюсь на ругань, это все равно, что сердиться на ворону, за то, что она каркает, когда хочется спать, но — еще раз: она была не я.

А бранились они, визжали и вопили достойно мужчин. Я не хочу повторять здесь всего, но то, что ее стащат за волосы с коня, изнасилуют скопом, а то, что останется, бросят в реку, чтобы знала свое место, — это, кажется, было самое мягкое.

Заткнулись они довольно быстро. Когда Пентезилея оказывалась на поле боя, другим там делать было нечего.

И вскоре те, кто орали громче всех, начали избегать поединков с ней. Разумеется, они во всеуслышание заявляли, что честь не позволяет им драться с женщиной. Но при этом голоса их прерывались от страха.

И существовала еще одна причина для гнева — у нее было слишком много сил, и ни одного достойного противника.

Ну, один-то противник нашелся. Достойный если не по благородству, то по силе. Но он предпочел держаться в стороне. Трусом он, как я уже говорила, не был, но только лучше других знал, что такое Царица в божественной ярости. Недаром мать его в своей стране была верховной жрицей Богини. Он знал. И не хотел связываться.

Когда она это поняла, то безумно обрадовалась. Именно Ахилл своей кровью и плотью должен был напитать Богиню. И Пентезилея вызвала его на поединок, вызвала так, что обладающий хоть малой толикой гордости не мог отказаться.

Гордость у него была, пусть и дикарская. Он вышел по той же причине, по какой отказались другие.

Это был превосходный бой, жаль только, что о нем никогда не будут петь, потому что мы не складываем песен, ахейцы же будут лгать о нем до скончания времен.

Образец этой лжи я вчера уже слышала. А дальше, думаю, будет еще хлеще.

Действительно, все зримые преимущества оказались на его стороне. Он был тяжеловооружен, у него был мощный доспех, а она даже шлема не надела, даже маленького круглого щита не взяла. Лишь царский топор в руках — знак ее ранга.

И дрались они пешими, как принято у ахейцев на поединках, в то время как нас они видели исключительно верхом, и считали, что именно так мы и сражаемся.

Однако в Темискире за тысячу лет выработались такие приемы боя, до которых ахейцам — как до неба, они все больше прут напролом, хотя, говорят, учатся довольно быстро.

Но этот еще недостаточно выучился, чтобы победить царицу Темискиры, которая в рукопашном бою была лучше всех нас. Вдобавок ему мешали доспехи, а ее движений ничто не стесняло.

И еще… Я говорила — она была очень красива. Ослепительно красива. И, если бы он меньше глазел на нее во время боя, может, у него и был бы шанс победить. Был, я обязана это признать. Но он глазел.

И она убила его, раздробила череп, выкликая имена Богини. Но этого ей показалось мало. Я видела — божественная ярость бушевала в ней и требовала выхода. Она сорвала с трупа его прославленные доспехи и швырнула их в грязь. А потом кликнула собак.

Я не упоминала — с нами тогда жили наши боевые псы. Здесь-то они давно все перемерли. А там они были в самой силе, злые и очень голодные. Она их нарочно несколько дней не кормила. Короче, там нечего было потом хоронить. Она добивалась именно этого.

Ахейцы пришли в ужас.

А я была очень недовольна. То есть убить его, конечно, стоило. Но не скармливать труп собакам.

У ахейцев надругательство над трупом врага — обычай почти обязательный, и покойник в нем особенно преуспел.

Мы в своем народе верим в перерождение души, и то, что происходит с телом после смерти, нас не волнует. Ахейцев же почему-то волнует, и очень сильно. Поэтому не стоило опускаться до их уровня.

Может, если бы она так не поступила, в дальнейшем все пошло бы по-другому. Но она поступила именно так. Впрочем, если бы я тогда высказала свои мысли вслух, никто бы ко мне не прислушался.

Троя ликовала. Он очень досадил троянцам, этот Ахилл, больше, чем все остальные. Он убил их главного полководца, человека, говорят, очень достойного, и многих других. Еще у многих знатных троянцев он вытянул отступного.

И теперь город охватила безумная радость. Народ пел и плясал на улицах, восхваляя Пентезилею. Если бы она пожелала им сейчас что-нибудь приказать, они бы пошли за ней, не задумываясь. И многие кричали, что царица — лучше царя, и если бы городом, как встарь, правила царица, ахейцев бы давно сбросили в море.

Кричали об этом громко, не скрываясь, и не сомневаюсь, что к этим словам есть кому прислушаться.

Никто из царской семьи не вышел встречать Пентезилею. Но нас это не насторожило. Да, Пентезилея могла бы в тот день взять власть в Трое, но она не хотела. Она ведь уже была царицей и желала усиления власти Богини, а не собственной.

Только в доме Приама так не считали. Сами склонные к предательству, они хотели видеть его и в остальных. И в тот вечер, когда все горожане, как безумные, носились, распевая, по улицам, в царском доме собрался совет.

Я не знаю, о чем там говорилось — никого из посторонних не допустили. Знаю лишь, что Кассандру после этого посадили в темницу, и больше я ее никогда не видела.