Позолота - Марисса Мейер

знать не знает, что такое хорошая сказка – и не узнает, даже если та выскочит и укусит ее.

Дети хохотали, пока ветка, на которой висела Анна, не хрустнула, и девочка не свалилась в сугроб.

Ахнув, Серильда бросилась к ней.

– Анна!

– Пока жива! – ответила Анна. Это была ее любимая фраза, и произносить ее приходилось часто. Выпутавшись из ветвей, Анна села в снегу и улыбнулась.

– Спасибо Сольвильде, что насыпала столько снега с небес – мне было мягко падать.

Смеясь, она помотала головой, на плечи ей посыпались хлопья снега. Отряхнувшись, она лукаво посмотрела на Серильду:

– Ты ведь расскажешь нам конец истории, правда?

Серильда хотела нахмуриться, но вышло неубедительно – у нее не очень хорошо получалось оставаться взрослой и солидной с детьми.

– Вот упрямцы. И, вынуждена признать, уговаривать умеете, – она тяжело вздохнула. – Ладно, ладно уж. Коротенькую историю – потому что, сами знаете, сегодня вечером начнется Охота, и мы с вами должны успеть разойтись по домам. Идите-ка за мной.

Она решительно направилась по снегу к небольшой рощице, где землю устилали сухие сосновые иголки, а свисающие ветви хоть немного защищали от холода. Сгоравшие от нетерпения дети расселись вокруг, выбирая места среди корней и прижимаясь друг к другу, чтобы согреться.

– Расскажи нам еще о боге лжи! – попросила Гердрут, подсев к Хансу – вдруг станет страшно.

Серильда покачала головой.

– У меня есть другая история, ее я вам сейчас и расскажу. Она из тех, в которых говорится о полнолунии. – Она указала на горизонт, на только что взошедшую луну, светлую, как летняя солома. – Эта история тоже о Дикой Охоте, которая на черных как ночь скакунах, в сопровождении адских гончих проносится по нашим полям в полнолуния. Сейчас предводителем Охоты стал жестокий Эрлкинг, Ольховый Король. Но когда-то, сотни лет назад Охоту вела за собой его возлюбленная, великая охотница Перхта.

Ее слушали очень внимательно. Дети с сияющими глазами, приоткрыв рты, наклонялись все ближе. Серильда разрумянилась от волнения, несмотря на холод. Она дрожала от предвкушения, потому что, пока слова не срывались с языка, она и сама не всегда знала, какие повороты примет рассказ. Часто она удивлялась не меньше, чем ее слушатели. Отчасти именно поэтому ее так и тянуло рассказывать истории. Она не знала, что будет в конце, не знала, что случится дальше. Для нее самой это было таким же приключением, как и для детей.

– Эрлкинг и Перхта безумно любили друг друга, – продолжала она. – Их страсть могла вызвать молнию, которая обрушивалась с небес. Когда Эрлкинг смотрел на свою свирепую подругу, его черное сердце волновалось – да так, что в океанах начинался шторм, а в горах сходили лавины.

Дети дружно поморщились. Они терпеть не могли упоминаний о романтике и любви – даже застенчивый Никель и мечтательная Гердрут (хотя, подозревала Серильда, втайне им это нравилось).

– Однако у них была одна проблема. Перхта отчаянно мечтала о ребенке, но у Темных в крови больше смерти, чем жизни, поэтому детей у них не бывает. Так что ее желание было несбыточным… По крайней мере, так думала Перхта, – глаза Серильды загорелись, сюжет истории начал разворачиваться перед ней.

– У Эрлкинга гнилое сердце, но даже оно разрывалось, ведь его любимая чахла от того, что у нее не было ребенка. Она так плакала, что ее слезы орошали поля, подобно потокам дождя. Так стонала, что ее крики разносились над холмами подобно раскатам грома. Не в силах видеть ее страдания, Ольховый Король отправился на край света к Эостригу, богу плодородия. Он умолял поместить дитя в утробу Перхты. Но Эостриг, владыка любой новой жизни, увидел, что в Перхте жестокости больше, чем материнской любви, и боги не решились доверить ей ребенка. Никакие мольбы Эрлкинга не смогли их поколебать.

Ольховый Король скакал к себе через пустоши, боясь представить, как огорчится любимая.

Но вот, случилось ему ехать через Ясеневый лес… – Серильда остановилась и заглянула в глаза каждому из детей, потому что эти слова должны были вызвать у них особый трепет. Ясеневый лес был местом действия многих историй, не только тех, что рассказывала она. Он был источником такого множества народных сказок, ужасов и суеверий, что и не счесть – особенно здесь, в Мерхенфельде. Ясеневый лес лежал к северу от их небольшого городка, всего в нескольких минутах, если ехать через поля, и его зловещее присутствие местные жители ощущали с раннего детства. Кого из здешних малышей не пугали существами, живущими в том лесу, – дурашливыми и озорными, а иногда подлыми и жестокими?

Дети слушали как завороженные. История Серильды была теперь не просто еще одной сказкой о Перхте и Ольховом Короле. Она подошла к самому порогу их дома.

– Эрлкинг ехал через Ясеневый лес, как вдруг услышал очень неприятные звуки. Всхлипывание. Рев. Мокрые, хлюпающие, мерзкие звуки, которые чаще всегда бывают связаны с мокрыми, хлюпающими, мерзкими… детьми. И тут он увидел малявку – жалкое крошечное существо, которое едва держалось на коротеньких ножках. Это был ребенок, мальчик. С головы до ног в грязи, весь исцарапанный, он жалобно пищал и звал мать. Тогда-то Эрлкингу и пришла в голову коварная мысль.

Серильда улыбнулась, и дети заулыбались в ответ, они начали догадываться, к чему идет дело. Или так им казалось.

– Итак, Ольховый Король поднял мальчика за грязную рубашонку и сунул в один из больших седельных мешков. И поскакал в замок Грейвенстоун, где ждала Перхта.

Он показал любимой мальчонку, и от ее радости даже солнце засияло ярче. Шли месяцы, Перхта нянчилась с малышом и обожала его, как только может обожать королева. Она брала его на прогулки к мертвым болотам, что лежат в самой чаще. Купала в серных источниках, шила одежду из лучших шкур, добытых ею на охоте – из меха рогатого зайца – кроленя и оперения щетинистого петушка. Она укачивала его на ветвях ивы, баюкала и пела колыбельные. Мальчик даже получил собственную адскую гончую, чтобы ездить на ней – так он мог участвовать в ежемесячных охотах приемной матери. Перхта была очень довольна.

Но через несколько лет Эрлкинг стал замечать, что возлюбленная снова загрустила. Однажды ночью он спросил, что ее печалит, и Перхта с горестным плачем указала на своего малютку-сына – который был уже не малюткой, а поджарым, крепким и сильным мальчишкой – и промолвила: «Больше всего на свете я хотела младенца, своего малыша. Но увы – создание, что сейчас передо мной, больше не малыш. Это мальчик, и скоро он станет мужчиной. Мне он больше не нужен».

Никель ахнул от ужаса при мысли, что мать, которая явно любила своего ребенка, могла такое сказать. Он был чувствительным мальчиком и, возможно, слышал от Серильды не так уж много старых сказок, в которых родители, и родные, и