Шпионы и все остальные - Данил Корецкий

— Где был?

Пуля зашла на кухню, дуя на свеженакрашенные ногти.

— Прошвырнулся по старым знакомым. Обедать когда будем?

— Спроси лучше — где.

Леший про себя выругался.

— Ты о чем? Опять ресторан?

— Я не успела ничего приготовить. Светка с мужем поссорилась, мы сперва в «Чанг Мэй» сидели, потом ей надо было по магазинам прошвырнуться. Сеанс шоп-терапии.

— Какой-какой терапии?

— Шоп, — раздельно повторила Пуля. — По-английски магазин. Шоп-терапия. Но ей все по барабану, ревела всю дорогу, хотела димедрол глотать с горя… — Она замолчала, посмотрела на Лешего. — Блин. Ну, в чем дело? Я что, должна была котлеты тебе лепить, когда моя лучшая подруга вешается?

— Светка? Да какая она тебе лучшая подруга? Ты ее и полгода не знаешь! Познакомились на какой-то распродаже, сходили на пилатес, выпили по коктейлю — и все, капец, теперь не разлей вода, ходите вместе, дурью маетесь!

Пуля картинно выпятила нижнюю губку, сделала задумчивое лицо и присела в глубоком реверансе.

— Пардон, товарищ майор. Я забылась. Опростоволосилась. Совершенно упустила из виду, что хождение по старым знакомым требует дополнительных калорий. Ах, это тяжкое бремя государственных обязанностей! Вы совсем себя не щадите, ваше величество! А я — ах, какая же я дура. Ах, ах, ах. Казните меня, милостивый государь!

Лешему иногда хотелось врезать ей по шее. Но у нее здорово получалось вот так издеваться, ничего не скажешь. Даже рука не поднималась.

— Никакого ресторана сегодня не будет, — сказал он. — И завтра тоже. Деньги закончились.

Между тонкими безукоризненными бровями (идеальный пример осевой симметрии) пролегла складка.

— Ты серьезно?

— Абсолютно. Наличных денег больше нет.

— Какая хрень, однако… И пока не предвидится? Денег, в смысле?

— Не знаю! — рыкнул Леший. — Я голоден! Собери что-нибудь пожрать, в конце концов! Я достаточно ясно выразился?

Пуля воткнула руки в карманы спортивных брюк («Пака Гарсиа», белое и розовое), крутнулась на носках, задумчивым шагом отправилась на кухню.

— О! У нас есть какой-то замороженный кусок чего-то вкусного! — радостно сообщила она оттуда. — И банка с капустой!

— Вот и сообрази что-нибудь! И побыстрее!

Она сообразит, можно не сомневаться. При необходимости Пуля достаточно легко трансформировалась из гламурной дамы обратно в обычную девчонку из «хрущевки». Пока еще трансформировалась…

Леший заперся в спальне, достал телефон, набирая номер, выглянул в окно. Девятый этаж. Он ни на минуту не забывал, что это девятый этаж. Высота. Под ногами двадцать пять метров. Для него, привыкшего к «минусу», вросшего в «минус» по самую макушку, это было все равно что болтаться в воздухе на веревочке… В своей квартире на Сивцевом Вражке он чувствовал себя куда увереннее. Первый этаж, выход в подвал через пол в прихожей. Но Пуля там не смогла жить. Или не захотела. Запах, шум, шныряющие под окнами тени… Да и холостяцкая его хибара, если на то пошло, больше походила на руину, чем на любовное гнездышко… Правда, он даже ремонт сделал, но не помогло…

— Алло, — густо раздалось в трубке.

— Андрей, здоров. Короче, накрылось. Миша отпадает. Надо искать что-то еще.

Андрей Исаков отвечал медленно, заторможенно, как с похмелья.

— Да, вот засада… Жалко… Черт. Я не зна-аю…

— Ты что-то про надежного парня говорил, — сказал Леший. — У тебя есть его телефон?

— А?.. Ща-ас… Не помню. Подожди…

Ждать пришлось долго. Исаков кряхтел и стучал где-то там у себя, потом и вовсе затих.

— Ты уснул там, что ли? — не выдержал Леший. — Алё!

— Я здесь, — отозвался он. — Ищу телефон… Во, нашел, кажись. Нет, не то… Щас, ща-ас…

— Опять на стакан сел, что ли?

— Нет. Все в порядке. Торможу немного… Прикемарил тут как бы… А с чего ты новые каналы ищешь? У тебя же все схвачено было…

— Было, да сплыло! Сегодня пришел к старому знакомому, так еле ноги унес…

— Слушай, я за этого ручаться не могу, — включил заднюю Исаков. — На вид вроде надежный, а как на самом деле — не знаю… Может, внутри он гнилой, как зуб…

— Чего ж ты мне голову морочишь?

Леший отключился. Нельзя сказать, что этот разговор поднял ему настроение. Тем более, хотелось есть… Ладно, сейчас перекусит, жизнь станет веселей.

…Но «замороженный кусок чего-то вкусного», когда Пуля попыталась разморозить его в духовке, вдруг резко задымил и завонял горелой тряпкой.

— Я не знаю, Леш, честное слово! Совершенно забыла! Это мы в «Вог» сидели на Кузнецком, и какой-то урод жвачку на столе оставил! А я прямо локтем!.. — Пуля едва не плакала. — И мне кто-то сказал, что если намочить и на ночь положить в морозильник, то жвачка потом легко отлепится! Ну, я и положила, и — забыла, блин! Полгода, наверное, прошло! Искала же, искала потом его, всю квартиру перевернула, чуть не руки на себя не наложила… Это же Брунелло Кучинелли, не хрен собачий! И, главное, сложила так аккуратно, ну, блин, чисто кусок фарша, представляешь?! Ну, как нарочно!

— Ничего не понимаю, — сказал Леший. — Так что это было-то? Брунелло… Как его?

— Брунелло Кучинелли! Итальянский модельер!

Леший посмотрел на дымящийся обугленный сверток в мойке.

— Здорово же ты его уделала.

— Ручная вязка, Лёш! Мне Поплавская его из Милана привезла!

— Кого? — никак не въезжал Леший.

— Свитер, кого! Свитер, блин! — У Пули по щекам натурально текли слезы. — Ты что, издеваешься?

Он подошел к окну, открыл раму, чтобы выветрился дым. Это та самая Пуля, думал он, которая когда-то через весь город ночью летела ко мне на Сивцев Вражек после ссоры с матерью… Та самая, которая просила показать ей тайный подземный город, где дома крышами врастают в небо, где сутки напролет горят разноцветные фонари и горожане танцуют медленные танцы и никуда не торопятся. Сколько разного вздора они тогда несли!..

Нет, та девчонка из «хрущевки» определенно куда-то делась, никакими обратными трансформациями ее уже не вернуть.

И когда же это произошло?

Леший точно не знал. Постепенно, исподволь. Незаметно. Ведь все сначала было здорово. Он чувствовал себя двадцатилетним… Ну, ладно, пусть двадцатипятилетним. Молодым. Казалось, начинается новая жизнь. Рядом дорогой человек, с которым готов шагать до самой последней черты. Какие-то общие точки, интересы, разговоры до утра, планы на будущее… На совместное будущее.

И вот все расползается в стороны, рвется. Сейчас, здесь. В этот самый момент, когда он, хоть убей, не может подрубиться, кто такой этот хренов Брунелло-Хуелло, как можно реветь из-за какого-то свитера, и почему вместо того, чтобы спокойно сесть и пообедать, как нормальные люди, они стоят над этой вонючей дымящейся тряпкой?

— Будет тебе обед, успокойся! — обиженно всхлипнув, сказала Пуля. — Ровно через пятнадцать минут! Я маме позвонила!

— Когда? Зачем? — удивился Леший.

— А что мне было делать, по-твоему?

— И что? Мама тебе рассказала, как приготовить жаркое из подгоревшего свитера со жвачкой?

Она выдохнула через стиснутые зубы.

— Нет. Она приедет к нам, привезет пельменей и салатов каких-то. Она сказала, у нее полный холодильник…

— Ты что, с ума сошла?! — заорал Леший. — Твоей мамы нам здесь только не хватало!

— Что поделать, ваше величество, что поделать! — Пуля опять пошла в атаку. — Маменька моя, простая женщина из народа, не может допустить, чтобы ваш монарший желудок испытывал какие-то неудобства! Летит сюда на крыльях всеподданнейшей любви! Простите ей великодушно этот порыв!

Нет, когда-нибудь он ей все-таки врежет по шее…

Леший с необычайной ясностью вдруг понял, что а) пельмени будут магазинные, б) весь обед ему будут вкручивать мозги и в) лучше бы он остался совсем без обеда.

Линия сбыта золота

Москва. Плюс тридцать, мутно и липко. В подвальном помещении на «Новокузнецкой» еле дышит кондиционер. Пахнет метрополитеном. Охранник в углу. Длинная стойка. Надпись из грубо нарезанной пленки:

Скупка! Лом, юв. украшения, драг. камни!

У нас выгоднее!

Припудренный пылью кассовый аппарат. Кабинка, как в пункте обмена валюты. Если бы вместо матовых стекол в ней были густо зарешеченные окошки, она напоминала бы исповедальню в католическом храме. Тем более что разговор в ней идет глубоко доверительный: кто-то открывает израненную душу приемщику. Он старается говорить тихо, интимно, но просительный шепот то и дело срывается на требовательный фальцет.

— Нет, я без претензий… Обычный лом, это ясно… Я ж не говорю, что это ювелирное изделие или там кусок от скульптуры, я ж понимаю… Хотя сейчас такие скульптуры пошли, что и не разберешь, где у нее лицо, а где… Я и цену прошу по нижней ставке… Сто грамм лома!