В двух шагах от дома - Эдуард Бабаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но не могли защитить от качки.
Трюм, с его сундучками, чемоданами, мешками, со всеми его тихими и громогласными обитателями, казался мне недосягаемым.
Чем хорош трюм?
В нём моря не видно.
Не видно, как поднимается корма и весь корабль на высоту трёхэтажного дома, а потом вдруг падает с этой высоты!
Меня мутило, и я боялся выпустить из рук канат.
Два шага, отделявшие меня от двери в трюм, были теперь непреодолимым пространством.
Фукс лизнул меня в лицо и ткнул лапой в грудь.
Я слышал теперь только шум волны, рёв ветра и лай Фукса.
И казалось, что ничего никогда больше не будет…
И вдруг я увидел перед собой дядю Кузю. Он стоял, широко расставив ноги на качающейся палубе и смотрел мне прямо в глаза.
— Я что сказал: Фукса не балуй! — прозвучал его спокойный голос.
Он наклонился, отстегнул цепь и взял меня за руку.
Даже ветер притих как будто и качка стала меньше, пока мы шли от кормы к трюму.
Дядя Кузя швырнул меня по лестнице вниз и крикнул вслед:
— Чтоб я тебя больше не видел!
И дверь захлопнулась.
Рыбак перегнулся через край своей полки, поглядел на меня и спросил:
— Ты чего?
— Шторм, — ответил я, кивнув на лестницу.
— А, — сказал большой рыбак, — это пройдёт. Ты лучше ляг на полку и дыши ровней, вместе с кораблём. Вдох, выдох — вот так. Как корабль…
В трюме мне показалось так тихо и хорошо, что я чуть не заплакал.
XIX
Я долго болел тифом.
Даже доктора не верили, что я выживу.
Когда я в первый раз вышел за ворота, то от слабости тут же свалился в траву.
А потом, когда я окреп немного, меня отправили одного в пионерский лагерь на Тянь-Шане.
Оказали доверие.
И я не мог обмануть этого доверия.
Если бы даже не пришёл дядя Кузя, я всё равно бы сумел вернуться в трюм так же, как я выбрался из него в начале шторма.
Мне просто жалко было Фукса…
И я не хотел оставлять его одного на корме.
Да ещё на цепи…
В это время я почувствовал, что кто-то трогает меня мокрым носом.
Фукс!
То ли он сам проник в трюм неизвестными путями, то ли дядя Кузя пустил его ко мне, не знаю.
Но это был Фукс, с которым мы вместе спасались на корме под канатами.
Шторм утихал постепенно, качка становилась слабее.
Зашевелились пассажиры в трюме.
И я забрался на свою полку, раскрыл рюкзак, чтобы угостить Фукса пирожком.
Но во время посадки, наверное, всё в моём рюкзаке перемешалось. К тому же ещё разломилась коробка с зубным порошком. И соль насыпалась в конверты с марками. Но это не беда.
Я и угощал Фукса, и сам ел куриную ножку с привкусом «Хлородонта».
Большой рыбак поднялся с нар, поглядел на нас и засмеялся.
— Ничего… Бывает! — сказал он. — Однако собирайся. Скоро пристань!
XX
Мой старший брат говорил мне:
— Что первое увидишь в пионерском лагере, то и будешь потом помнить всю жизнь.
Первым, что он сам увидел, когда приехал в пионерский лагерь, была буровая вышка.
Геологи искали воду.
Первое, что увидела моя сестра, когда приехала в пионерский лагерь, было новое пианино, поставленное на свои медные колёсики посреди асфальтовой дорожки, сквозь которую пробивалась жёсткая трава.
Она откинула крышку пианино и стала играть «Итальянскую польку» Рахманинова, которую любила и играла дома.
Мальчишки из старших отрядов катили пианино по асфальту, а она играла и шла следом за ними по асфальту, забросив чёрные косы за спину.
И так она подошла к клубу.
Старшие мальчики подняли пианино по ступенькам, прокатили по коридору, внесли на сцену. А она всё играла.
Это был её первый концерт.
XXI
«Киров» подошёл к пристани Каракола на рассвете следующего дня.
И пришлось мне проститься и с дядей Кузей, и с Фуксом, и с большим рыбаком…
Я поднимался в гору и с первого холма оглянулся и увидел наш корабль в гавани.
И со второго холма я оглянулся и увидел гавань, освещённую солнцем.
А с третьего холма я уже не видел ни корабля, ни гавани.
«Гимназию» я забыл под подушкой, пусть почитает кто-нибудь на обратном пути.
Внизу было озеро — огромный, как море, Иссык-Куль. А впереди был Тянь-Шань, хвойные перелески, альпийские луга, вечные льды.
И вдруг я увидел памятник. Это был он. Пионер Средней Азии.
Сначала я даже не поверил своим глазам.
Это был памятник Пржевальскому. Крутая скала из гранита с бронзовым крестом и бронзовым орлом на вершине.
Я вышел к тому самому камню, где великий путешественник остановился навсегда.
И я вспомнил Курихиных — и сына, и отца.
И ещё я вспомнил Евгешу, который провожал меня в это путешествие.
После всего, что я увидел, я решил подарить ему три испанские марки с каравеллами.
Всю серию!
Прощай, Пржевальский! Я ухожу, мне надо идти вперёд.
И я вошёл в ворота пионерского лагеря, как входят в другую эпоху.
Это был гарнизонный пионерский лагерь для детей военных.
И первый, кого я увидел, был Иван Ефимович Петров, туркестанский полководец. Его знаменитое пенсне сверкнуло на солнце.
Да, это был тот самый генерал Петров, герой Великой Отечественной войны, которая уже была не за горами, а в двух шагах от дома.
Петров приехал в открытом автомобиле, в новом кителе с полевыми защитными петлицами.
И памятник Пржевальскому навсегда остался для меня таинственным знаком времени, пространства и движения.
ЭкспедицияПереходит реку вброд.Путешественник ПржевальскийИдёт вперёд.
За его широким плечом ружьё,Впереди неизвестность,Дымок, жильё…Когда у подножья Тянь-Шаньских горНа последней стоянке горел костёр,А на высях сиял золотой ледник,В последний раз он раскрыл дневник.
Вот здесь он сидел пред своим огнёмВ двух шагах от дома,Где мы живём.
