Сестра моя, жизнь - Борис Пастернак

Борис Пастернак.

Из очерка «Люди и положения»

«…Борюша вчера слетел с лошади, и переломила ему лошадь бедро; к счастью, тут же был Гольдингер (хирург он), и бережно его уложили и перенесли. Немедленно вызвали хирурга хорошего (ассистента бывшего Боброва) и наложили ему гипсовую повязку и т. д. Слава Богу. Это случилось, когда я писал этюд с баб верхом и, на несчастье, он сел на неоседланную, а та, на грех, с горы стала шибко нести его, он потерял равновесие – вообразите, мы видели все это, как он под нее, и табун пронесся над ним, – о Господи, Господи!.. Сейчас сутки, как повязка сделана. Врачи успокаивают, что все прекрасно и только придется полежать в постели 6 недель…»

Л.О. Пастернак – П.Д. Эттингеру

Из письма 8 августа 1903

Но на следующий день поднялась температура, мальчик бредил. Отец ездил за врачом в Малоярославец. Человек удивительной отзывчивости, которая характеризовала лучших уездных врачей в России, Николай Матвеевич Петров сумел остановить начавшееся воспаление. «Врачом он был от Бога, – пишет о нем его внучка М.А. Тарковская. – У него была замечательная интуиция, которая сочеталась с опытом и знаниями, мягкие и точные руки хирурга».

Отмечая десятилетие со дня своего падения с лошади, Пастернак связал свою вынужденную беспомощность и неподвижность с пробуждением «вкуса творчества» и началом своих занятий музыкой.

«…Вот как сейчас лежит он в своей незатвердевшей гипсовой повязке, и через его бред проносятся трехдольные синкопированные ритмы галопа и падения. Отныне ритм будет событием для него, и обратно, события станут ритмами; мелодия же, тональность и гармония – обстановкою и веществом событья. Еще накануне, помнится, я не представлял себе вкуса творчества. Существовали только произведения, как внушенные состояния, которые оставалось только испытать на себе. И первое пробуждение в ортопедических путах принесло с собою новое: способность распоряжаться непрошенным, начинать собою то, что до тех пор приходило без начала и при первом обнаружении стояло уже тут, как природа…»

Борис Пастернак.

«Сейчас я сидел у раскрытого окна…», 1913

Чудесное спасение стало новым рождением, на мистические переживания наталкивал отмечавшийся в тот день, 6 августа, праздник Преображения Господня, одного из самых вдохновенных событий Евангелия. В память об этом, ровно через 50 лет, в августе 1953 года Пастернак написал стихотворение:

Я вспомнил, по какому поводуСлегка увлажнена подушка.Мне снилось, что ко мне на проводыШли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами,Вдруг кто-то вспомнил, что сегодняШестое августа по старому,Преображение Господне.

Из стихотворения «Август», 1953

Скрябин перед своим отъездом за границу, за несколько дней до нового 1904 года, приходил к Пастернакам прощаться.

Мне четырнадцать лет.ВхутемасЕще – школа ваянья.В том крыле, где рабфак[4],Наверху,Мастерская отца.В расстояньи версты,Где столетняя пыль на ДианеИ холсты,Наша дверь.Пол из плит,И на плитах грязца.Это – дебри зимы.С декабря воцаряются лампы.Порт-Артур уже сдан[5],Но идут в океан крейсера,Шлют войска,Ждут эскадр,И на старое зданье почтамтаСмотрят сумерки,Краски,ПалитрыИ профессора.

Сколько типов и лиц!Вот душевнобольной.Вот тупица.В этом теплится что-то.А вот совершенный щенок.В классах яблоку негде упастьИ жара как в теплице.Звон у Флора и ЛавраСливаетсяС шарканьем ног.

Как-то раз,Когда шум за стеной,Как прибой, неослабен,Омут комнат недвиженИ улица газом жива, —Раздается звонок,Голоса приближаются:Скрябин.О, куда мне бежатьОт шагов моего божества!

Близость праздничных дней.Четвертные.Конец полугодья.Искрясь струнным нутром,Дни и ночиОткрыт инструмент.Сочиняй хоть с утра,Дни идут.Рождество на исходе.Сколько отдано елкам!И хоть бы вот столько взамен.

Борис Пастернак.

Из поэмы «Девятьсот пятый год»

«…Гимназистом третьего или четвертого класса я по бесплатному билету, предоставленному дядею, начальником петербургской товарной станции Николаевской железной дороги, один ездил в Петербург на рождественские каникулы. Целые дни я бродил по улицам бессмертного города, точно ногами и глазами пожирая какую-то гениальную каменную книгу, а по вечерам пропадал в театре Комиссаржевской. Я был отравлен новейшей литературой, бредил Андреем Белым, Гамсуном, Пшибышевским…»

Борис Пастернак.

Из очерка «Люди и положения»

И спящий Петербург огромен,И в каждой из его ячейСкрывается живой феномен:Безмолвный говор мелочей.

Пыхтят пары, грохочут тени,Стучит и дышит машинизм.Земля – планета совпадений.Стеченье фактов любит жизнь.

В ту ночь, нагрянув не по делу,Кому-то кто-то что-то бурк —И юрк во тьму, и вскоре БелыйЗадумывает «Петербург».

В ту ночь, типичный петербуржец,Ей посвящает слух и слогКругам артисток и натурщицЕще малоизвестный Блок.

Ни с кем не знаясь, не знакомясь,Дыша в ту ночь одним чутьем,Они в ней открывают помесьОбетованья с забытьем.

Из первоначального варианта

стихотворения «9-е января», 1925

Сразу после нового года пришли известия о сдаче Порт-Артура, предрешившего исход Русско-Японской войны. О Кровавом воскресенье, то есть расстреле мирной демонстрации 9 января в Петербурге, заговорили в первые дни возобновившихся занятий в гимназии. Волновались учебные заведения. Не ходили трамваи. А.Л. Пастернак вспоминал о потрясшем всех убийстве великого князя, случившемся 4 февраля 1905 года:

«…Утром стоял я с отцом после завтрака у нашего большого окна в столовой. Вдруг в чистом, хрустально-прозрачном… морозном воздухе раздался непонятный, объемный, густой и оглушающий… воздушный удар. Отец, в прошлом артиллерист, сказал, что нет, нет – это не пушка! Скорее похоже на какой-нибудь взрыв, и большой силы… Через несколько часов, не помню как и от кого, мы узнали, что была брошена бомба в экипаж великого князя Сергея Александровича; он был попечителем училища, несколько раз я видел его на выставках, в классах училища… Именно потому, вероятно, он был для меня – да и вообще для нашей семьи… – не абстрактным именем…, а человеком, реально живущим…»

А.Л. Пастернак. Воспоминания

Снег идет третий день.Он идет еще под вечер.За ночьПроясняется.Утром —Громовый раскат из Кремля:Попечитель училища…Насмерть…Сергей Александрыч…Я грозу полюбилВ эти первые дни февраля.

Из поэмы «Девятьсот пятый год»

Город становился центром революционных событий. В гимназии обстановка осложнялась уходом директора, ученики старших классов, начиная с 6-го, в котором был Пастернак, устроили общее совещание в зале, остановившее занятия. С начала октября стало опасно ходить по улицам, и с 15 октября занятия прекратились вовсе. Шли студенческие волнения, забастовки типографий, служащих трамваев, булочников. Разгоны собраний нагайками и выстрелами вызывали ответное вооружение студенческих и рабочих дружин. Вспоминая эти месяцы в поэме «Девятьсот пятый год», Пастернак несколькими штрихами рисует обстановку в гимназии:

Мы играем в снежки.Мы их мнем из валящихся с небаЕдиниц,И снежинок,И толков, присущих поре.Этот оползень царств,Это пьяное паданье снега —Гимназический дворНа углу ПоварскойВ январе.

Что ни день, то метель.Те, что в партии,Смотрят орлами.Это в старших.А мыБезнаказанно греку дерзим.

Ставим парты к стене,На уроках играем в парламентИ витаем в мечтахВ нелегальном районе Грузин.

Привычная жизнь остановилась. К шуму и крикам на улицах примешивался треск выстрелов. Л.О. Пастернак рисовал демонстрации и их разгон, агитаторов, говоривших с балкона Училища. В те же сутки, что был издан «Манифест» 17 октября с обещанием политических свобод, был убит студент Высшего Технического училища Э. Бауман.