Алая радуга - Сергей Иванович Черепанов

— Высокого полету человек! А ведь, поди-ка, из нашего же брата, наит, вышел. Умственная у него голова и сердце, наит, горячее.

— Партейный, потому и такой, — назидательно ответил Фома Бубенцов. — Всякий человек должен своему делу соответствовать. К примеру, возьми меня. Кто я таков? Сельисполнитель! Мое дело бегать по дворам, под окнами палкой стучать, вызывать мужиков по приказанию начальства. А и то мне без умственности нельзя. К иному прибегаю, стучусь: «Дома хозяин?» — «Нету! На поле уехал!» — «Когда возвернется?» — «Не знаю. Может, сегодня, а может, и завтра». Но я спрашивать-то спрашиваю, а сам в оба глаза смотрю. Ага, во дворе свежего конского помету не видать; сбруя на крюке висит, лагун с паровым дегтем на рундуке. Без дегтя в поле не поедешь. Ну, и говорю: «Пусть-ка хозяин из закуты вылазит. Без него не уйду». Так оно и есть. Поматерится хозяин-то, но все ж таки выйдет.

День разгорался. На крыльце, залитом палящим солнечным светом, стало невмоготу, и Якуня с Бубенцовым перебрались под навес пожарного сарая. Прошел на службу председатель сельсовета Федот Еремеев, вслед за ним — избач Федор Балакин, человек заводской, приехавший в Октюбу по комсомольской путевке просвещать людей. Был он еще совсем молодой, безусый, с ярким девичьим румянцем на щеках и удивительно синими глазами. Октюбинские девки перед ним смущались, бабы и старухи, любившие писать письма, не чаяли в нем души. Под их диктовку писал он письма всегда ласковые, трогательные, а самое главное — был терпелив. В это лето для просветительной работы у него оставалось очень мало времени. Он участвовал в комиссиях по хлебозаготовкам, ходил громить самогонные аппараты. Тут он становился неузнаваемым: поступал сурово, ни в чем не уступал, никому не делал поблажек. За это первоулочные богатые, мужики открыто не любили его, зато бедняцкая часть Октюбы ставила его на один уровень с Роговым.

Потом начали подходить к сельсовету бедняцкие активисты и вообще бедняки, узнавшие о поездке Белошаньгина в Калмацкое и не менее Ивана Якуни заинтересованные в исполнении решения комитета бедноты. Стало оживленно, как случается обычно на сходках. Одни мужики стояли за супряги, доказывая, что в складчину лучше работать, другие, наоборот, признавали эти супряги негодной затеей и предлагали всех коней, которых пригонит Белошаньгин из Калмацкого, раздать по дворам. Третьи относились к поездке Белошаньгина скептически, не верили в успех дела, по которому он уехал, и ругали спорщиков. Несколько мужиков степенно обсуждали самые свежие факты кулацких выпадов против заготовки хлеба. В коридоре сельсовета молодые парни забавлялись игрой с Платоном Черенковым. У Платона была неестественно большая голова, шишковатый лоб, и он на спор открывал лбом с размаху плотно закрытую дверь.

Около полудня мужики отрядили Ивана Якуню на колокольню, наказав ему зорко смотреть на Калмацкую дорогу и при появлении Белошаньгина сразу же подать сигнал.

Высокая, крутая лестница вывела Ивана сначала на чердак, загаженный птичьим пометом, заваленный всякой церковной рухлядью, затем по узкой и темной башне колокольни он добрался до звонницы. От непривычной высоты у него закружилась голова. По звоннице гулял верховой ветер, чуть-чуть слышно пели колокола.

Когда слабость прошла, Якуня осмотрелся по сторонам. Октюба лежала перед ним, как на ладони, со всеми ее улицами, переулками, гумнами, поскотиной, вплоть до дальних лесов Черной дубравы. Вправо, между пологих песчаных берегов, ослепительно сверкало на солнце Октюбинское озеро, с заозерной стороны все заросшее камышами и черноталом. В поскотине на бурых буграх, где обычно пасутся стада, было пустынно: коровы, телята и овцы спасались от зноя и овода в тени навесов и хозяйских дворов.

Здесь, на колокольне, Иван Якуня прежде никогда не бывал. Поэтому, рассматривая родное село с высоты, он с удивлением отметил, что оно как бы разделено улицами на три разные части. Первая улица, протянувшаяся по берегу озера верст на пять, состояла из обширных богатых дворов с пятистенными и крестовыми домами под железными крышами. Вот неподалеку от церкви двор Прокопия Юдина, бывшего волостного старшины, а теперь церковного старосты. Дом у него крестовый, в ограде стоит еще один дом-пятистенник, где живут работники, а за ним — маслобойня. Дальше по порядку дворы Тимофея Саломатова, Мирона Кузнецова, торговца Брагина, а еще дальше — серый мрачный двор Максима Ерофеича Большова.

На Второй улице — или, как ее называют, Середней — дворы помельче и постройки значительно хуже. Здесь живут те, кто уже оторвался от бедности, но еще не разбогател и живет, не прибегая к займам у первоулочных богачей и не одалживая ничего третьеулочной бедноте. Улица эта не такая прибранная и чистая, как Первая. Тут виднеются кое-где сброшенные в зимнюю пору навозные кучи, кочковатая с глубоко выбитыми колеями дорога, купающиеся в пыли куры. Крестовых домов нет ни одного, пятистенники встречаются редко. Через переулок от церковной площади в одном из них живет октюбинский поп, отец Никодим. Да вот и он сам: в одном исподнем белье гоняется в огороде за курами, машет руками и, по-видимому, отчаянно лается, хотя сюда, до звонницы, звук его голоса не доходит.

Между Середней улицей и гумнами, как гнилые грибы, торчат из земли давным-давно состарившиеся, покосившиеся бедняцкие избы. Хотя это место и называется Третьей улицей, но в действительности никакой улицы здесь нет. Избешки раскиданы вдоль проезжей дороги без всякого порядка, вокруг навозных куч растут непроходимые заросли крапивы, полыни и лебеды, цветут лягушачьи болота. Некоторых избешек с колокольни совсем не видно: их крыши, крытые дерном, заросли высокой травой и слились с общим фоном.

Внимательно вглядевшись, Иван Якуня нашел свой двор. Крыша над избешкой совсем провалилась, один угол подгнил, отчего изба стала похожа на хромую старуху. Нынешним летом нужно было привезти бревен и поднять угол, но с тех пор, как пал конь, все домашние дела пошли на развал.

— Эх ты, жизня! — вздохнул Якуня. — И отчего это, наит, так: одним доля, а нашему брату никакой доли нет! Пошто это, к примеру, Макся Большов че-ло-век и ему все есть, мне же, наит, выпадает один голый кукиш? Что у меня, наит, руки не те, голова не та, брюхо супротив Максима больше, что ли? Куда же бог смотрит?

При этом он бросил осторожный косой взгляд на колокола и, вспомнив, что находится на колокольне, откуда к богу ближе, чем с земли, более ничего не сказал.

На Калмацкой дороге все еще было пустынно.

Внизу, на площади перед сельсоветом, толпа мужиков росла. Фома Бубенцов, торопясь и помахивая палкой, пошел куда-то вдоль Первой улицы, очевидно,