В трех шагах (СИ) - Романов Герман Иванович

— Спасибо, Григорий Иванович. Честно тебе скажу — уже не думал, не верил, не надеялся…

— А зря, Яков, как видишь, удалось настоять. Хотя врагов там, — маршал настолько характерно дернул подбородком, что и без слов стало ясно, что хотел сказать, — врагов нажил немало. Дело ведь сам понимаешь, какое опасное — давать им против себя материалы нельзя. Хотя на меня самого расстрельное дело давно заведено, только пыль смахнуть им нужно, а там…

Маршал недоговорил, только кадык дернулся, словно судорожно сглотнул. Лицо мрачное, глаза красные от постоянного недосыпания, вид смертельно уставшего человека. Но взгляд тяжелый — чувствовалась решимость с суровостью, непреклонной волей. Однако прозвучавшие слова оказались неожиданными, не думал авиатор, что маршал о том скажет.

— Ты никак скоростной истребитель освоил, Яков — сам ведь прилетел в Хабаровск, и в Благовещенске еще приземлился. Как тебе самолет?

— Побольше бы таких, — Смушкевич моментально встрепенулся. — На И-185 даже Паша летать смог, хотя у него…

— Что осекся, Яков? Знаю я все — ему ведь барабанную перепонку разорвали, но как видишь, летать смог, как и ты. И зла на тебя не держит, иначе бы не говорил с тобой. А ведь не мог понимать, что рискует. Да и ты тоже, рискуешь многим. Но я тебе так скажу, прямо — пока я главком, вы в полной безопасности, только ваши полеты угрозой являются, если японцы собьют, или на огонь зениток нарветесь. Да не журись, нас сейчас никто не подслушивает — на охране мои егеря стоят, охотники, у них слух и зрение волчье. А наша встреча для многих объяснима — я не то, что с командующими армиями встречаюсь, с множеством командиров дивизий и полков говорю как с тобой, даже по кораблям порой хожу, и в небе летаю.

Кулик усмехнулся, достал из желтой пачки с нарисованным на ней верблюдом сигарету, закурил. Потом негромко заговорил, причем, не столько спрашивая, а вроде как повествуя.

— Тебя и других ведь Влодзимирский избивал резиновой палкой, вернее его костоломы. И показания в прямом смысле из вас всех «выбивали», и вы друг друга оговаривали. Да не дергайся — мою жену ведь на улице похитили, вроде как «потерялась» — ты ведь это знаешь, как и другие. Ее привезли в Лефортово и расстреляли там же, через четверть часа, без суда и следствия. А потом «всесоюзный розыск» объявили, для вящего надо мной издевательства, думали, что я не узнаю, как они ее пристрелили и в крематорий засунули. Видишь, что творят, ни стыда, ни совести. Ничего им прощать я не намерен — горло рвать буду, и кишки на голову намотаю.

Яков Владимирович окаменел — лицо маршала Кулика исказилось такой гримасой лютой ненависти, что стало на секунду страшно. Но отступать он уже не мог, понимая, кому многим обязан, самой жизнью обязан. И жена, и дочь «генералом Купером» спасены, как и другие женщины и дети других арестованных авиаторов, пусть и не все — со спецпоселений ведь их «выдергивал» маршал, пользуясь немалой властью. А такое о многом говорило, вряд ли бы кто рискнул против всесильного НКВД так пойти.

— Знают они об этом, хорошо чувствуют, при их занятиях, весьма предосудительных именно вот в таких случаях, нос по ветру держать надобно. Что ты об этих арестах сказать можешь, Яков, не может же быть, чтобы не размышлял о том, особенно когда тебя в камере держали.

Возникла пауза — маршал спокойно курил, искоса поглядывая на Смушкевича. Яков Владимирович молчал, но не страх был причиной, генерал все тщательно обдумывал. А будучи умным человеком от природы, не торопился с суждениями. И вскоре заговорил, тщательно подбирая слова — их взгляды встретились, разговор теперь пошел открытый.

— Знаешь, что меня настораживает больше всего, Григорий Иванович, ведь аресты начались до начала войны, но стоило немцам напасть, как все руководство ВВС и фронтовое командование авиацией было тут же арестовано. И причины наших огромных потерь в матчасти, то, что побросали массу самолетов на приграничных аэродромах, именно побросали, и целыми полками поспешно уходили в тыл, связанно именно с этим. Ведь считай — на Северо-Западном взяли Ионова, на Юго-Западном Птухина. В одночасье два фронта обезглавили, именно в тот момент, когда по-настоящему воевать начали. Копец в Минске застрелился, как сказывают. Сменивший его Таюрский передо мной на допросе сидел с выбитыми зубами.

Смушкевич замолчал, лицо исказила страшная гримаса, но генерал быстро взял себя в руки. Речь его стала спокойнее, однако прорезался характерный для белорусских «местечек» акцент:

— Не просто так все это, Григорий Иванович. Нас ведь о войне не спрашивали, все больше про троцкистов, по которым дела шли, пока мы с тобой в Испании были. А война их не трогала, не интересовала, хотя «измену» всем таки «подшили». Торопились они, очень торопились…

— Еще бы не торопиться, ведь начни разбираться всерьез, к ним самим бы сразу главный вопрос возник — «вы на кого работаете». А такой вопрос возник бы, да что там — им уже задались. Так что шлепнули бы вас всех в спешном внесудебном порядке — я ведь все уточнил уже, прокуратуру никаких санкций не давала. Вот так то, Яков — убивать вас нужно было всех чохом, но кое-кого отпустить, вроде Мерецкова и Ванникова, чтобы лишних вопросов не возникло. Так что я вовремя вмешался, но так за мной в то время Ленинград был, ведь блокировать город я не дал немцам. И Ворошилов со Ждановым, и другие маршалы…

Смушкевич все понял, особенно зацепило последнее слово. По одному каждого маршала можно «выдернуть», но когда их пятеро, тут руководство НКВД уже ничего сделать не сможет, даже допросить «по вновь открывшимся обстоятельствам» — тут вначале «персону» разжаловать нужно. А сейчас тем более, когда они все члены Ставки, а двое в ГКО. К тому же секретарь ЦК Жданов сейчас возглавляет главное политическое управление РККА, а прежний начальник снова стал наркомом государственного контроля. А вот это уже более чем серьезно — мощнейший противовес НКВД создан, и Смушкевич, «поварившийся» до войны в «верхах» все моментально осознал. И все принял как должное, когда Кулик снова заговорил:

— Мне ведь авиакатастрофу подстроили, мои летчики с техниками в этом твердо убеждены. Самолет ведь разобрали чуть ли не по винтикам, и все следы ведут на аэродром, к трем механикам, один из которых и устроил все это. И возможно, с санкции и по настоянию «особиста», так что сам понимаешь, их к следствию привлекать нельзя, потому действовать предстоит негласно, благо у нас есть немалые возможности…

После того, как советско-китайские отношения не просто резко «охладились» после ХХ съезда КПСС с его «осуждением» так называемого «культа личности», но стали откровенно враждебными, на Амуре снова началось массовое строительство мониторов, находя их «полезными» в будущей войне с соседней коммунистической державой. Удивительные идеи «возврата к прошлому» порой рождаются в головах адмиралов…

Глава 5

— Мой фюрер, единое шасси Geschutzwagen для этих двух самоходных орудий создано еще прошлой весной на базе двух наших танков, с целью унификации производства. И это верное решение, которое позволило бы значительно сократить расходы, при этом существенно нарастить выпуск бронетехники. Однако установив на Pz-IV «длинную руку», необходимость в создании «единого танка» отпала — слишком малые он имел преимущества при том же вооружении и лишь чуть лучшем бронировании за счет наклонной брони во лбу корпуса. И главное, пришлось бы снизить с таким трудом наращиваемый выпуск «четверок». Но производство шасси Geschutzwagen продолжалось, и было решено скомпоновать их по иной схеме, переместив боевое отделение в корму, в легко забронированную рубку, поставив там тяжелые орудия. В противотанковом варианте «ахт-ахт» с длиной ствола в 71 калибр, и 15 см гаубицу для огневой поддержки наступающих на врага танков. Теперь, мой фюрер, вы можете в полной мере оценить эти «самоходки», что значительно усилят панцерваффе.