Я и Софи Лорен - Вячеслав Верховский

С горем пополам прошел учебный год. Год прошел, а горе – вот оно: экзамен. И экзамен – который только начинается! Я, конечно, выждал: пусть старика Холоденина на отличниках хорошенько разморит – а я уже явлюсь на все готовое.

Холоденин был долгоиграющий – его экзамены тянулись допоздна. Когда экзамен разменял свой третий час – пробил и мой. А в двери у нас стеклянные окошки. Я заглянул и вижу: он уже расслабился, поплыл, – ну, думаю, пора уже и мне…

– Можно?

Он даже не ответил. Значит, можно.

Я демонстративно кашлянул. Холоденин вздрогнул и очнулся, заморгал белесыми глазами:

– Тяните ваш, мнэ, мнэ, билет.

«Мнэ», – это он так жевал губу.

Где он, мой билет. Пусть будет этот. Заглянул в него и… Всё, конец! Я так и знал – не знаю ничего, да и откуда? Ни на первый вопрос, ни на один. Но тосковать мне было уже некогда – и я решаю быть уверенным и бойким…

– Можно отвечать без подготовки?

А почему без подготовки? Отвечаю.

Там был еще спасительный обычай. Если взял билет – и отвечаешь сразу – тебе идут навстречу в виде балла. Если отвечаешь, допустим, на тройку, без подготовки – и на тройку, – тебе ставят четыре; а если на четыре – ты по истории круглый молодец с оценкой пять. Это в виде поощрения за смелость. По итогам многолетних наблюдений – это факт.

Быть круглым мне, конечно, не светило…

Для подстраховки – вдруг старик не пожелает отключаться… Я, прикинув, что если к двум прибавить балл – так это тройка… И вызвался идти без подготовки.

– Можно?

– Что, без подготовки, мнэ, мнэ, мнэ?

Я кивнул, что да, без подготовки.

А ничего ж не знаю, ничегошеньки!

– Ну, давайте, – Холоденин мне. – Пожалуйста.

Вслух прочитал я из билета три вопроса. Очень бодро, очень энергично. Он удовлетворенно закивал: мол, продолжайте в том же духе, хорошо.

Вопрос первый повторил я с выражением:

– Ну, работа Ленина «Уроки московского восстания», 1906 год.

И все.

Он утвердительно кивает:

– Продолжайте.

А что? А как?

Холоденин благосклонно:

– Ну, пожалуйста!

И вдруг как озаренье: мой ответ! Он ведь заключен в самом вопросе! Как в хорошей загадке – разгадка! Я воспрял и, полный ноль, начинаю барабанить Холоденину:

– Так, Ленин! Владимир Ильич! (Бодро? А еще бы! Я барабанщик? Просто экстра-люкс!) Работа Ленина «Уроки московского восстания» (очень уверенно, очень!) вождем мирового пролетариата была написана по итогам московского восстания – о его же уроках (Господи, спаси!)…

Холоденин:

– Ага, угу… – кивает, – продолжайте, – потому что отвечаю я уверенно.

Голова его склонилась как-то вбок, из уголочка рта пошла слюна. Ну, как младенец, даром что профессор.

– …в 1906 году. Сам Ленин родился тогда-то, а умер тогда-то… Итак, московское восстание, оно случилось в России. И не где-нибудь в Саратове или Ростове, нет, конечно! Или в Туле, или…

Холоденин одобрительно:

– Ага…

– Ну и вот…или во Пскове. Тоже нет! Московское – оно могло случиться лишь в Москве. И оно случилось именно там!

Молчать – нельзя! Ни на секунду не смолкать! Так, что дальше, быстро… А, Москва!

– Москва! Как много в этом звуке для сердца русского…

Холоденин заворочался:

– Стоп, стоп! – и, распахнув глаза, в меня как вперился. – Какое сердце?! – и заерзал в своем кресле.

– А, сердце, так… (Я судорожно… Вот!) Всем сердцем народ, отсталый и забитый царским самодержавием…

Холоденин успокоился:

– Забитый. Ну, продолжайте, очень хорошо. И в каком же это месяце всем сердцем?

Тут чья-то добрая душа мне отсуфлировала сердобольно: «В декабре!» Год я помнил, кажется, и сам: 905-й. А, декабрь, ну слава тебе, Господи!

– Декабрьское восстание случилось в декабре. (Теперь могу я развернуть уже подробно.) Так, декабрь. (Мне важно не молчать.) Декабрь – первый месяц зимы, но последний – года, – констатировал я и вдруг отчего-то ввернул: – Мои года – мое богатство.

Вот те на! Даже сам я удивился: что со мной? Холоденин очнулся:

– Какое богатство?

О, какое?! Так, так, так, а ну, не тормозить!

– Богатство богатых в России и бедность бедных – вот в чем причина московского восстания!

Я взглянул на Холоденина. Закрыв глаза, он безмятежно ободряюще кивал. Опасность миновала. И я понял: можно продолжать.

Так, я о чем? А, во, первый месяц зимы! – и я:

– Зима! Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь…

Холоденин дернулся, как от электрошока:

– Что за путь?! – и распахнул глаза.

– Путь, который преодолела партия Ленина. Мне можно продолжать?

– Продолжайте, – умиротворенно, – про декабрьское восста…

И отключился. Холоденин спал сном младенца преклонного возраста.

Я продолжил, по его указке… И при этом думаю: ну что же я мелю?! Но если не молоть – то будет хуже!

Так, «восста…». Я перевел дыхание. Ну что еще там в декабре, ну, я не знаю… Логика! Логика, она была всегда моим самым сильным местом в организме, и я зову ее на помощь: так, зима… А, значит, это птицы! И я:

– Птицы! Они давно улетели на юг!

– Ага, ага… – подтвердил спросонья, благосклонный.

И тогда я взял еще бодрее…

Двери в нашем классе приоткрыты. В тех дверях – стеклянные окошки. А за ними, за дверями, в коридоре… Там творится что-то несусветное: студенты, которые еще не сдали, в ожидании, они сгрудились у дверей. И уже даже не смеялись – просто корчились. Я имел у них такой успех!

– Птицы – улетели! – подытожил.

Так, что дальше? Главное, не медлить, не молчать. Во!

– Ночи все длиннее! Дни – короче…

– Стоп! Что – «короче»?

Холоденин это слово выловил, «короче», встрепенулся. И, разлепив свой левый глаз, на меня непонимающе уставился.

Я чуть не кончился, но виду не подал:

– Короче, без борьбы пролетариат себя уже не мыслил!

Я был красноречивым на язык.

– Молодец! – воскликнул Холоденин.

Кто молодец – я понял без подсказки. И хотя к нему сидел я ближе некуда, пролетариат ему был все же ближе.

– Ну, продолжайте! – вновь погружаясь в спячку.

Что при такой жаре немудрено.

А эти, за дверями, умирали. Что меня, конечно же, подстегивало. Подбивая на все новые свершения. Кажется, еще секунда – я прысну сам, и Холоденин разгадает; но нет, он отдыхает безмятежно. Я такое плел – он:

– Да, да, да…

Чтобы так мне околпачить старика, это было… Ну, невероятно! Как заправский этот самый… Ну, который… Я втирал ему еще минут пятнадцать. Сам процесс, такой опасный и в то же время сладострастно-увлекательный, меня втянул, и от тех «Уроков» получал я просто наслаждение! Я отвечал – и сам же упивался: о, какой я остроумный! О, и ловкий!

Что я плел, что я буровил?! И вдруг почувствовал: я начинаю иссякать. Но молчать нельзя, определенно: Холоденин молчунов у нас не любит. Оглянулся… нет, я все же молодчина! По стенам в кабинете вкругаля висят плакаты с изречениями классиков. Основоположников марксизма и т. д. Вот какой я наблюдательный попался! Вот такой чертовски я находчивый! И по кругу мне остается только их озвучить: «Партия – ум, честь и совесть…», «Пролетарии всех стран…», «Учиться, – и так далее, – учиться…» – цитатами я сыпал очень щедро.

Так же хорошо, в смысле уверенно, я дал ответ и на второй вопрос. Мой экзаменатор Холоденин:

– Так, и третий…

Я и на третий отвечал бог знает что. Но бодро и уверенно. Словом, отбарабанил и на третий. Я был королем словоблудия. Так становятся кумирами толпы.

Казалось, Холоденин мирно спал. Я кашлянул – он своевременно очнулся:

– А на третий?

– Только что! – ну, в смысле, что уже.

И он одобрил:

– Хорошо ответили на третий!

И тут он открывает правый глаз, я помню как сейчас, и говорит:

– А знаете ли что? – и потянулся.

Я с тревогой:

– Что?

– Вы сегодня молодец, студент…

– Верховский!

А ведь обычно я успехов не выказывал.

– Ну что же, – подытожил он, – отлично! – На три вопроса вы ответили отлично. И я вам ставлю… То же самое: «отлично». Молодец!

Ему в лицо я чуть не рассмеялся. А пока он ставил мне «отлично», я смотрел сквозь дверь – а там веселье: во как я уделал старика!

Я вышел как во сне, а эти тут же облепили, как героя:

– Ну что, ну как? Что, неужели пять?! – они своим ушам еще не веря. – Да ну, не может!.. Может, хоть четверка? – уговаривают. – Ты такое нес! Ну, ахинею! Холоденин – полный идиот!.. А ну, покажь!

Зачетку показать.

И действительно, поверить в это трудно!

Даю зачетку, лишний раз блеснуть – не жалко мне! И тишина – как будто я оглох. Тишина такая, что куда же делось оживление? А после – хохот дикий, запредельный. Что такое? Я выхватываю – мама! В зачетке вместо оговоренной пятерки он – не погнушался единицей! Он – цифрой – выписал мне кол, такой кошмар! Но и это еще не было пределом. Чтоб, не дай бог, я кол не переправил на четверку, рядом в скобках Холоденин уточнил, что кол осиновый, в чем и расписался, так размашисто.