Я и Софи Лорен - Вячеслав Верховский

– Выведите ребенка из зала!

Но вместо ребенка сидел сконфуженный старичок, у которого мамы давно уже не было. Народу в зале было немного, человек десять, и дежурная его легко расшифровала. Тут бы: мол, пожалуйста, на выход. Но она почему-то смутилась, а потом, преодолев волнение, сказала:

– Вы извините. И можете даже остаться. А если что – кричите, хорошо?

– Значит, будет еще страшно? – осведомился тревожно старичок.

– Будет, – сказала дежурная по залу. – Страшно будет обязательно. Даже еще страшнее, мы-то знаем. Но вы не бойтесь, я же сяду рядом…

С Лениным в мешке

Кто не мечтает, чтоб их дети были счастливы! Чтоб если сын – так наконец женился. Мои же мама с папой – спят и видят. Чтоб женился. А не спят – так сразу начинают. Узнав, что отправляюсь по России, уцепились:

– Привези уже кого ты хочешь, но только чтоб один не возвращался!

И видит Бог – что я вернулся не один.

А было так.

Я ездил и смотрел, смотрел и ездил, по самую глубинку зарываясь… И однажды, загуляв… Случилось вот что.

Электричка Кинешма – Москва. Ну то, что в российских электричках стихами-песнями обслуживают публику, – известно. Стихи и песни – это еще ладно! В каждой электричке – есть еще и штатный сумасшедший.

Едем – непривычно что-то тихо, что-то я давно не видел психов, целый час! Вдруг из тамбура разносится:

– Ой, убили! Ой, уби-ли! – женщина кричит, стенает, воет. (Вздрогнул я – и, оказалось, не напрасно: эта женщина уже вошла в вагон.) – Ой, уби-ги-ли! Ой же и уби-ги-ли! Ручки оборвали, ножки… – в глазах ее кошмар. – Все тело порубили-порубили, посекли! В землю закопали! – тут ее лицо преобразилось, просветлело, и она продолжила, ликуя: – А сам живо-ой! А сам живехонький! – и тут же спохватилась: – Вы о нем не слышали? Ну что вы! Александр Капралович Матятин! Перламутровые ушки, глазки домиком…

И идет по направлению ко мне. Уже я Бога умолял: пускай пройдет. Пускай не останавливаясь – мимо… Потом я понял: точно остановится. И точно:

– А можно рядом с вами отдохнуть?

Я, обреченно:

– Ну уже садитесь…

У нас в Донецке столько сумасшедших – глаза разбегаются. Но Россия обскакала нас и в этом. И два часа она мне в эксклюзивном исполнении:

– Вы еще не слышали? Что Матятина убили? – доверительно. – Ручки-ножки…

– Оборвали.

– В землю…

– Закопали!

– Это факт! А сам…

– А сам живой, а сам живехонький!

Диалог выписывался чудный: все сходилось. Она видит, неформально ненормальная, рядом с ней – ее единомышленник:

– Послушайте! – схватив меня за руку. – Как же с вами интересно, ну вообще! – и про «убили» повторила раза три. Вдруг спохватилась: – Извините, выхожу!

Бог послал мне этой дамы остановку…

Тут вижу – по проходу движется мужик. И щедро сыплет мимикой лица. Жара, но шапка зимняя, с ушами, а на лбу – очки электросварщика. Все ясно. История болезни – на лице. А за его спиной – большой мешок. Согбенный, он идет и приговаривает (а там все окают, Поволжье там кругом, там без этого нельзя, чтоб не поокать):

– Отдам бюст Ленина в хорошие руки! Отдам бюст Ленина…

И ему же веришь: он отдаст, да так, что ты попробуй не возьми!

Думаю: минуй нас пуще всех напастей… Приближается:

– Отдам… Отдам бюст Ленина в хорошие… – бубнит.

Чую, он сейчас притормозит. Ох, притормозит, я это чую! Я потупился – тупее быть не может! Я уткнулся в книжку вверх ногами. Я старался лишне не дышать. Чтобы быть как можно незаметней. И Бога опять, как с дамой, озадачиваю: чтоб мужик… Чтоб прошел он уже мимо наконец! Бог прошел – мужик остановился. Надо мной. Опустил мешок. Но есть еще последняя надежда: он передохнёт (мешок тяжелый) – ну и пойдет себе опять, палимый солнцем. Я притаился из последних сил…

– А ну покажь мне свои руки.

Это мне!

Я дернулся и замер. Все пропало!

Обреченный, я протягиваю руки. Он одобрил:

– Хор-рошие, – обязательно окая, – руки!

От такого комплимента я затрясся и заблеял сразу о мешке:

– Что там, что там?!

– Ох, та я ж вам говорю, всему составу! Отдам бюст Ленина в хорошие… И ваши – в самый раз! (Я зарыдал.) Та вы ой! Что он без ног, вы это… не волнуйтесь! – снова окая. – Это бюстом называется в народе!

Я, жалобно:

– Не-не-не, спасибо за доверие, но… Я его пока что не достоин!

– Вот! А вы еще и скромный! Значит, вы достоин в самый раз! – поощрил, на всю катушку окая.

Я, со всхлипом:

– Вот спасибо!..

Чертова воспитанность! Почему он выделил меня?!

Я раскрыл мешок и аж отпрянул: навстречу мне блеснула эта лысина! Это он, бюст Ленина, пудом живого гипса! Я содрогнулся – и его немедленно закрыл…

До чего-то там доехал. Разгрузился и, конечно же, смекнул: ладно, где-нибудь забуду.

Вот наивный!

За мной всегда бежали: «Ваш мешок! Вы забыли свой мешок! Алё!» – Россия бдит, она напугана тер-актами.

Взять метро (вернулся я в Москву). Уж полночь близится, и станция пустая. Я так бережно мешочек забываю – и тихонечко на цыпочках бегу. Вдруг свист и крики: «А ну, товарищ! – гулко, на всю станцию. – Немедленно вернитесь! Ваши документы! Что в мешке?» Я думаю: откуда, ну откуда?! А там же камеры наружного обзора!

Мешок меня преследовал повсюду. Впрочем, сюжет уже не нов в литературе: так за Евгением у Пушкина гонялся Петр Первый. Хотя… Нет, все же есть одно серьезное отличие: вождь в мешке не только не на лошади, но и практически без ног. Хотя… А толку? Я от него бежал, а он за мной. Он – за моей спиной – не отставал…

Моя тетечка, живущая в Москве, – верный ленинец не в первом поколении. Значит, вот кому я и всучу! Типа, в знак глубокого почтения… Но и она дала ему отвод: «Свят, свят!» Далеко зашла в своем развитии! Так у нас меняются кумиры…

И опять, гуляя по Москве, я его пытался подзабыть – то здесь, то там. Но окаянного вождя мне возвращали:

– Вы забыли, – подозрительно, – мешочек!

– Ах да, спасибо!.. А хотите? – я, чистосердечно. – Насовсем! Причем совсем бесплатно!

Но местные:

– Не, не надо… – вяло отбояривались.

А поскольку местные встречались повсеместно, мне сбагрить им вождя не удалось. Я понял, что в мешке – моя судьба! И с мешком тащился по России. Этот Ленин, извините, захребетный, меня преследовал повсюду, где я был, неоднократно нарываясь на скандал. Все попытки от него избавиться упирались в терроризм. Международный.

Кто придумал этих гипсовых вождей?!

Делать нечего, везу его в Донецк (кто не помнит, я оттуда родом). На таможне:

– Что у вас в мешочке?

Я, вымученно:

– Господи, Ильич! Собственной персоной, но без ног.

– Ладно шутки! – взяли в оборот. – Мы серьезно: что у вас в мешке? – но я от Ленина не отступаюсь ни на шаг. – Предъявите!

Блеснула лысина. В мешке стоял Ильич.

Они переглянулись с недоверием. Конечно! В советские года его б одобрили! Да тогда и не было таможни. Но сейчас – они увидели подвох: просто так, согласитесь, Ленина не возят.

– А ну, зачем вам Ленин, отвечайте!

Я, конечно, распинаюсь краснобаем:

– Ехал в электричке… – и повторяю досконально свой сюжет: – Шапка и очки электросварщика, «Отдам бюст Ленина…» – и далее по тексту. – Вот какие руки у меня!

Переглянулись с видом: заливает! Моим словам не верят ни единому:

– В общем, ясно: вы темните. Не темните! А лучше признавайтесь нам подробно.

Начинают бдительно простукивать, полагая: что-то там вмуровано. Поезд дернуло (ему пора в дорогу) – и Ленин головою рухнул вниз. В тот же миг оно и откололось. Это гипсовое ухо Ильича!

Женщина, сидящая напротив, – кто бы мог подумать (мне везет) – тоже оказалась с набекренью. И запричитала, застенала:

– Ой, какая срамотища, Боже мой! Голова без уха! Это ж вождь! – и срывая с головы своей косыночку: – А ну перевяжите ему ухо!

Сердобольная!

И мне уже не оставалось ничего. Как ту косыночку в горошек завязать. На голове вождя с отбитым ухом. Прикрывая то, чего там нет. И вдруг мелькнуло: я подобное встречал. Вот только где? Господи, так это же Ван Гог! Автопортрет, где перевязанное ухо! Когда бы вождь еще и стоил столько же, ему бы точно не было цены! Сумасшедшие, я доложу вам, деньги. Как, допустим, сумасшедший тот же Гог…

И вот я наконец уже в Донецке. Мама в радостном неведении:

– Ой, что в мешке, подарочков привез?

– Подарочков, а как же! – и стараясь маму подготовить: – А кстати, мне везет на сумасшедших!

Мама, пропуская это мимо:

– Ладно, пусть они живут, а что привез?

Ей, как всякой женщине, не терпится. У мешочка ниспадает покрывало. Мелькает мне приевшаяся лысина. И Ленин – с ухом, перевязанным в горошек…

Немая сцена. Входит папа с хмурым утром на своем лице:

– Теперь я понимаю, почему! Почему к тебе так липнут сумасшедшие! Да потому, что, Слава, ты такой же!

Сказал – отрезал. Вышел с тем же утром. Я так и опустился рядом с Лениным…

Достали. Ополчились. Довели. И – огульные, язвительно-насмешливые – учинили форменный допрос: