Самая темная луна - Тодд Анна

Забывать я научилась мастерски, забыла даже про существование матери, которая сбежала от нас без оглядки. Вот на что я способна. Однако воспоминания о Каэле почему-то не отпускали, изводили меня. Раньше я никогда не считала дни, не таращилась на стрелки часов, умоляя их двигаться. Теперь же циклилась на времени, ощущала его. Боялась стать такой же одержимой, как мама, но доводы разума не помогали.

Не помогали уже давно. Я циклилась на том, чтобы не циклиться, но с завидным постоянством торчала за кухонным столом, таращила глаза на часы и мечтала, чтобы время ускорило ход. Хотела перейти к следующей стадии горевания, к той, которая, по всеобщим утверждениям в «Инстаграме», побуждает встречаться с друзьями, пить вино и смеяться до слез. Поскольку слезы я лила редко и друзей особо не имела, подобное развитие событий выглядело маловероятным. Мне бы просто в ту стадию, где я прекращу разглядывать «Фейсбук» Каэла или вспоминать вкус его пота на губах во время поцелуев…

Я отправилась в кухню. Желудок при виде холодильника заурчал. Когда я ела в последний раз? На столешнице лежал хлеб. Черствый. Ну и ладно, сойдет, все равно аппетита нет. Прошел, наверное, час, прежде чем я вынырнула из воспоминания – Каэл читает стихи на моем крыльце, мы смотрим на звезды, обсуждаем их… Хорошее воспоминание, одно из немногих, которые дарят ощущение легкости и счастья.

Мой взгляд был устремлен вверх, сквозь крышу в небо. Точнее – на трещину в потолке, которая за последнюю неделю расползлась почти на всю кухню и приняла форму гигантской молнии. Неужели вселенная не могла проявить сострадание и отложить появление трещины до следующего месяца, когда прекратятся непрерывные дожди? Я не удивлюсь, если крыша окончательно прохудится. С моим-то везением… А денег на починку нет.

Я подковырнула заусенец. Лака на ногтях давно не было, и теперь я обдирала кожу вокруг. Старалась себя сдерживать, даже пробовала давний мамин совет. Когда я впервые влюбилась и начала заботиться о внешности, мама сказала – приспичит ковырять заусенцы, сядь на руки. Совету я не последовала, но не забыла его.

Еще я помнила, что в тот день мама постоянно улыбалась из-за какого-то письма. Все прижимала его к груди. Мы с братом наблюдали с лестницы: вот мама стискивает бумажный листок, вот мечтательно смотрит в небо. Она так сияла, что мы с Остином старались смотреть не на нее, а друг на друга.

Глава 4

Открыв глаза, я перепугалась до смерти: я лежала щекой на кухонном столе, рядом с буханкой хлеба. Шея болела от неудобной позы. Я покрутила головой, похрустела позвонками и вспомнила свой сон. Я и брат на лестнице, мама готовит вместе с нами лазанью и танцует по кухне под песни Аланис Моррисетт… Потом другой сон, в нем плачет девушка.

Пробудилась я в четыре часа и обнаружила перед носом пакет с хлебом. Закрутила проволочную завязку на пакете, побрела в спальню. Рухнула в кровать, не снимая рабочей одежды.

Наступило утро. Я наконец приняла душ и почувствовала себя человеком. Элоди куда-то собиралась, она дважды говорила, куда именно, но я не могла вспомнить, хоть убей. Мы шутили, что я заразилась от нее забывчивостью беременных. Я вставила кофейную капсулу в старенькую кофеварку и подождала, пока живительная влага наполнит чашку. Прихлебывая кофе и глядя в окно, я ковыряла все тот же черствый хлеб, а солнце по-прежнему пряталось, и небеса продолжали плакать.

– Скоро вернусь. Куплю кое-что в магазине. – Элоди приобняла меня сзади, я ощутила запах фруктов и белья.

– Ты выспалась? – спросила я, вглядываясь в ее нежное лицо.

Кожа была розовой и светилась, но глаза припухли. Элоди нужен отдых.

– Кари, прости. Ты, наверное, слышала ночью нашу ссору.

Элоди встала передо мной, тряхнула короткими светлыми волосами. Я посмотрела в большие голубые глаза с покрасневшими белками, на искусанные губы.

– Филип просто… нервничает, потому что находится далеко. Вот мы и ссоримся часто. Но он в порядке. Все в порядке, – заверила она, нервно стискивая пальцы перед животом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я ни капельки не поверила, но настаивать не стала. Пусть Элоди успокоится. Захочет – сама потом расскажет.

– Ничего я не слышала. – Я пожала плечами. – Я вообще уснула на кухонном столе.

Я хохотнула, стараясь заглушить женский плач из смутного сна. Элоди улыбнулась, милое личико расцвело от облегчения.

– Ладно, я скоро. Мне тоже работать надо. – Она расцеловала меня в обе щеки и убежала.

– Пока! – крикнула я в захлопнувшуюся сетчатую дверь.

Ссорятся, значит? Вот черт! Хоть бы у них все наладилось. Если же нет… значит, Элоди с малышом поддержу я. Боже, страшно-то как… Тем не менее Элоди нужны спокойствие и хорошее настроение, чтобы малыш легко появился на свет. Я помогу ей, чем только смогу.

Я загрузила белье в стиральную машину и вернулась в спальню. Она выглядела непривычно большой – с голым матрасом и без подушек в изголовье, переложенных пока на комод. Я провела пальцем по поверхности комода, нарисовала на серой пыли букву «К» и сердечко. Я делала так всегда, если под рукой оказывалась бумага, еще со времен школьного ежедневника. В моем маленьком домике пыль скапливалась очень быстро, я за ней не поспевала. И за стоящим на комоде кактусом. Он засох. Господи, я неспособна поддерживать жизнь даже в кактусе…

Я села на кровать, достала телефон. Упрямо его проверила, хотя мне никогда не звонили. Вытерев экран о пижаму, отложила телефон на комод и взялась за одежду. Пока оделась, взмокла: сквозь трещины в оконных рамах просачивался влажный дождевой воздух. Комната напоминала сауну и выглядела ужасно. Я включила кондиционер в углу. Сразу же выключила, потому что счет за электричество и так неподъемный. Пора убираться из комнаты, иначе я сейчас затею косметический ремонт.

Посуда! Можно вымыть посуду. До работы еще полчаса, а я уже готова к выходу. Нужно убить время. Конечно, если оставить посуду грязной, Элоди потом вымоет, но зачем ей отскабливать от сковороды неудавшуюся лазанью?

Я пустила воду, и тут на экране телефона высветилось имя Элоди.

«Захватить кофе? Я почти у дома».

Я посмотрела на пустую чашку и ответила. Чем больше кофеина я получу, тем лучше сложится день. К обеду стану нервной, но это для меня уже норма жизни.

Может, позвать Элоди потусить сегодня вечером по-настоящему? Я бы заказала столик в единственном городском ресторане, где бронируют места. Элоди любит тамошние стейки. Нам не помешало бы в кои-то веки выбраться из дома. Заодно покажу Элоди, что хочу проводить с ней время, а не быть просто соседкой и торчать рядом на диване, пока мы обе глазеем в телефоны и стараемся не уснуть. Элоди теперь часто пропадает у друзей. Неужели они нравятся ей больше, чем я? Видимо, да, раз она почти всегда с ними.

Впрочем, разве это плохо? Чего я переживаю? С этими дамочками у Элоди куда больше общего. Я с ними не встречалась, но знала, какими бывают компании молодых армейских жен. Одним – душечки, другим – язвы. Помню, как отвергали маму и как она бунтовала против навязываемого ей образа типичной офицерской жены. Папа ожидал от мамы правильного поведения, соответствующего гордому званию носительницы фамилии и хозяйки дома.

Элоди совсем не похожа на маму, да и времена, возможно, теперь другие. Однако я-то росла под мамины возмущенные выступления и верила им безоговорочно. Добрую Элоди было легко обидеть. Она лучилась светом, а милый акцент смягчал все ее слова и поступки, делая в какой-то степени белой вороной. Печально, но факт – люди бывают чертовски грубыми. Прежние подруги Элоди пародировали ее акцент якобы шутя. Одна вообще обвинила Элоди в приставаниях к своему мужу – та по невинной привычке расцеловала парня в обе щеки. Мегеры накинулись на бедняжку, даже опубликовали пост на «Фейсбуке»; перемыли ей косточки, хотя и не раскрыли имени. Нынешняя компания Элоди ничем не лучше. Рано или поздно эти армейские женушки тоже себя проявят.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я давно усвоила: считать людей непредсказуемыми – глупо. Они сами о себе рассказывают, надо только слушать. Этому писательница и активистка Майя Энджелоу учила Опру, которая учила меня. Даже Эстелла, папина степфордская жена, страдала от дурацких слухов, а ведь отец был в Форт-Беннинге важной шишкой. Занимал один из самых больших особняков в гарнизоне и покупал Эстелле в военторге очень красивые сумочки, безналоговые. Она из кожи вон лезла, участвовала во всех распродажах домашней выпечки и групповых поездках в Саванну. Как бы Эстелла ни старалась, о ней и папе продолжали сплетничать. Гарнизонные дамочки рассказывали, как «чокнутая», «вульгарная» папина бывшая сбежала от него без оглядки. Некоторым моя мама нравилась, и они шептали о том, что Эстелла путалась с отцом еще до ухода мамы. Одноклассники повторяли эти разговоры нам с братом. Остин иногда даже дрался с мальчишками из-за мамы и ее загадочного исчезновения. Ладно, хватит думать о собственных ранах, сейчас речь об Элоди. Нужно защитить ее от обидчиц.