Самая темная луна - Тодд Анна

Когда я нуждаюсь в покое, то думаю о ней. С первой нашей встречи. Помогает до тех пор, пока о себе не напоминает реальность. Тогда возникает желание наказать себя за то, что ее больше нет в моей жизни, и я еще глубже погружаюсь во мрак.

Я не успеваю закончить сеанс собственной психотерапии – кто-то барабанит пальцами по микрофону, и звук громко разносится по залу.

– Как только все займут свои места, мы приступим, – мягко и безучастно произносит распорядитель похорон.

Наверное, он говорит это по несколько раз в неделю.

Зал умолкает, и погребальная церемония начинается.

* * *

По ее окончании часть гостей выстраивается в очередь к гробу, чтобы попрощаться, но мы продолжаем сидеть. Сильвин ловит мой взгляд и многозначительно поднимает глаза кверху. Кто-то хлопает меня по плечу. Я совру, если скажу, будто внутри не вспыхивает надежда. Карина?! Хотя я уверен, что не она.

Так и есть. Глория. Стоит за моей спиной, одетая в черное платье с вышитыми по лифу белыми цветами. Я видел Глорию в этом платье раз десять, не меньше. Десять похорон. Сегодня просто день потрясений: сначала Карина, за ней Сильвин, потом проигрыш на торгах – четырехквартирный дом в предместье Форт-Беннинга, шикарная была бы сделка, – а теперь вот Глория, которая всегда наводит меня на мысли о ее муже.

– Привет, Глория. – Я встаю, обнимаю ее.

Она тоже меня обнимает, отстраняется, обнимает вновь.

– Ты как? Я за тебя переживала. Не перезваниваешь. – Глория корчит гримаску. – Сволочь, – шепчет, не отводя взгляда.

– Работы по горло, да и не люблю я телефонных разговоров, ты же знаешь.

Глория закатывает темные глаза.

– Дети скучают, ясно? И постоянно о тебе спрашивают.

Дети. От чувства вины к горлу подступает кислота, жжет.

– Я тоже по ним скучаю. – Я опускаю взгляд к ногам Глории, за которые обычно цепляется младший отпрыск. – Буду звонить чаще, я свинья.

Улыбаюсь, и она кивает, чуть ослабляя натиск.

Я ощущаю тяжесть цепочки на шее. Один жетон мой, второй – мужа Глории. У меня есть обязательства и нет прав прятаться от горьких чувств, от скорби по нему, я должен помогать его детям. Я обещал.

– Самая настоящая свинья, – с улыбкой соглашается Глория. – Дядюшка-свинья все равно должен временами нам звонить.

Она вглядывается в мое лицо.

– Я тебя не сразу узнала. Из-за этого. – Глория пробегает пальцами по щетине на моем подбородке.

– Ну да. Я теперь свободный человек. Пора и вести себя соответственно.

– Вот и хорошо. Рада тебя видеть. Даже в таком месте. И тебя тоже. – Глория поворачивается к маме.

Та, не прерывая разговора со знакомой дамой, обнимает Глорию, целует в щеку.

– Карина выглядит прекрасно. – Глория поджимает губы, смотрит мне в глаза. – Она всегда прекрасна, но сейчас…

Глория умолкает, я отвожу взгляд.

– Сейчас выглядит счастливой. Да, именно, – улыбается она.

Ей Карина всегда нравилась, и я слышал, что они продолжают общаться даже после моего отъезда из гарнизона.

Я обегаю церковь взглядом в поисках Карины. Волосы у нее опять коричневого оттенка. Того самого, который между «каштановым и шоколадным», как она однажды пояснила. Это ее любимый оттенок в те периоды, когда «все под контролем». Менять цвет волос под состояние души – один из ритуалов Карины. У нее их целый арсенал – вроде амулетов на удачу.

– Ага. Рад, что она счастлива. Я виделся с ней утром, – сообщаю я Глории.

Она уже в курсе: это понятно по реакции, ни малейшего удивления.

– Дети с тобой? – меняю я тему.

Глория вновь закатывает глаза, качает головой.

– Нет. В Беннинге, с мамой. Я решила, что хватит с них таких мероприятий.

– Со всех нас хватит.

– Вот уж правда.

Подходит какая-то женщина, обнимает Глорию, вовлекает в беседу. Мама по-прежнему разговаривает, и я опять высматриваю Карину. Почему ее до сих пор не видно? Церковь не такая уж большая. Впрочем, Карина умеет растворяться, прятаться среди людей.

В беседе упоминают имя Мендосы, Глория выдает очередные машинальные ответы. Я слышал ее «спасибо» и «у меня все в порядке» много-много раз. Сочувствую ей, вынужденной жить в прошлом. Жить в нем тяжело, вырваться – еще тяжелее. Я понимаю как никто.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Сквозь приглушенные приветствия и соболезнования прорывается мамин голос:

– Микаэл, напомни, куда хочет поступать твоя сестра?

В маминых глазах растерянность, хотя мы обсуждали данный вопрос сотни раз.

– В МИТ, Массачусетский технологический институт, – сообщаю я маминой собеседнице и узнаю в ней мать Лоусона.

Она лучше своего сына, хотя быть лучше Лоусона не так уж и трудно. Я провел с ним последние четыре года во взводе, потом две операции в Афганистане и узнал его ближе, чем родная мать. Ничто не сближает людей так, как война. И еще смерть. В моем мире они идут рука об руку.

– Точно. В МИТ. В этом году она лучшая в классе, и в прошлом тоже. Еще, конечно, два года ждать, но в МИТ ее примут, они же не идиоты.

Мамины черные волосы выбились из заколки. Я их поправляю. Локоны, которые я помогал ей уложить в прическу сегодня утром, распались.

В памяти всплывает лицо Карины – как она хохотала, пока я обжигался о горячую плойку. Мы заметили на маминых пальцах ожоги, и Карина, само внимание и бескорыстие, предложила научить меня завивать мамины волосы. Иногда по утрам руки у мамы дрожали так сильно, что она не могла делать прическу сама, но помощи не просила – из упрямства.

Я приезжаю домой реже, чем следовало бы, однако каждый раз завиваю мамины локоны. Она это любит. Говорит, я стану хорошим отцом. Карина говорила то же самое – утверждала так, будто предвидела будущее. Оказывается, не предвидела. Ни она, ни мама, которая до сих пор надеется на внуков от меня, на продолжателей рода. Это вряд ли.

Вздохнув, я достаю из кармана телефон, по привычке проверяю сообщения, оглядываю церковь. Людей уже меньше, отыскать Карину будет легче. Либо я пойму, что ее тут нет, либо она вынырнет из какого-нибудь укромного уголка. Если, конечно, не выскользнет тайком из зала, а ведь я ее знаю, она вполне может…

– Я здесь, Дори.

От мягкого голоса Карины я испытываю одновременно шок и облегчение.

– Вот ты где. Все только о тебе и говорят, а ты тут как тут, – произносит мама.

Карина сводит брови, качает головой:

– Слухи, как обычно.

Губы изгибаются в улыбке, Карина обнимает маму за плечи. Пробегает пальцами по ее волосам, расстегивает заколку. Нежно поправляет локоны, закалывает так, как любит мама, – и в тысячу раз лучше, чем умею я. Господи, мама с Кариной будто родные… Я схожу с ума от чувства вины – из-за всего произошедшего мама лишилась Карины. Мама ведь не Глория – та, если захочет, доедет до Карининого дома за десять минут; но мама больше не может водить машину.

– Выйдем на улицу? Здесь душновато, – предлагает Карина.

В ее зеленых глазах отражается витражное окно церкви.

Мама идет за Кариной, они оборачиваются на меня, по-прежнему стоящего столбом.

– Ну? – спрашивают хором.

– Мне с вами? – Я смотрю на Карину.

Губы ее приоткрываются, однако она не произносит ни слова.

Телефон у меня в руке вибрирует, я собираюсь ответить, но ловлю взгляд Карины. Она мечет молнии в мой мобильный, своего злейшего врага. Ждет, что я, как всегда, отвечу, поэтому я игнорирую звонок подрядчика. Не свожу глаз с Карины. Она облизывает губы. Явно удивлена и считает это победой.

– Пойдем? – говорю я, закрепляя успех.

Может, меня еще не скинули с игровой доски? Попробую с нее не вылететь.

Карина кивает и выводит нас на улицу под звон церковных колоколов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Глава 2

Карина, 2017

«Динь-дон». Колокольчик на двери массажного салона звякнул, и я вскочила с кресла на колесиках, в котором лениво каталась по кругу. Клиенты не заглядывали почти час, и на ближайшее время никто не записывался, так что я сидела в салоне одна. Я уже вытерла пыль, пропылесосила, наполнила бутылочки маслом в каждой комнате. Больше занятий не осталось, только интернет-странички в телефоне листать, чего я старательно избегала. Наконец-то потенциальный клиент, он развеет скуку. У мужчины, подошедшего к стойке, был резко очерченный квадратный подбородок, как у питбуля; кепка с флагом штата Алабама закрывала темные волосы и темные же глаза. Незнакомец оказался высоким, безбожно высоким.