Движимые - Кристи Бромберг

Господи Иисусе, вашу ж мать!

Мне придется уничтожить ее абсурдной ложью, чтобы заставить уйти. Чтобы защитить себя от извинений и уберечь ее, защитить от того, чтобы открыть все, от чего я всегда оборонялся.

— Еще как всерьез, черт возьми! — кричу в отчаянии, бросая полотенце через ванную комнату и опрокидывая какую-то дурацкую вазу.

Она упрямо вздергивает подбородок и смотрит на меня. Просто уходи, Райли! Облегчи ситуацию для нас обоих! Вместо этого, она удерживает на мне взгляд. Делаю к ней шаг, стараясь выглядеть как можно более угрожающе, чтобы заставить ее отступить.

— Я трахнул тебя, Райли, и теперь с тобой покончено! Я говорил тебе, милая, это всё, на что я способен…

Первая слеза скользит по ее щеке, и я заставляю себя дышать ровно, делая вид, что меня это не трогает, но раненый взгляд этих аметистовых глаз убивает меня. Она должна уйти… сейчас же! Взяв со столешницы ее сумку, швыряю ей в грудь. Съеживаюсь, когда от силы броска ее тело дергается назад. От этого желудок сводит еще больше.

— Вон! — рычу, сжимая кулаки, чтобы не дать себе потянуться к ней и коснуться. — Ты мне уже наскучила. Разве ты этого не понимаешь? Я получил, что хотел. Развлекся по-быстрому, чтобы скоротать время. Теперь всё. Убирайся!

Она смотрит на меня в последний раз, полные слез глаза по-прежнему со спокойной стойкостью молча изучают меня, прежде чем из ее горла вырывается рыдание. Она поворачивается и спотыкаясь выбегает из комнаты, я прислоняюсь к дверному косяку и просто стою, сердце колотится, в голове стучит, пальцы болят — так крепко я цепляюсь за дверной косяк, чтобы не кинуться вслед за ней. Услышав, как хлопает входная дверь, делаю протяжный судорожный выдох.

Какого черта я только что натворил?

Всплывают образы из моего сна, и это единственное напоминание, которое мне нужно. Они ударяют по мне одновременно, и я, пошатываясь, иду в душ и включаю воду горячее, чем могу вытерпеть. Взяв кусок мыла, яростно тру тело, пытаясь стереть мучительное ощущение его рук на мне, пытаясь смыть внутреннюю боль как от воспоминаний о нем, так и о том, что оттолкнул Райли. Когда кусок мыла кончается, я поворачиваюсь и выливаю на себя бутылку какого-то средства, и начинаю снова тереть, неистово двигая руками. Кожа саднит и все же она недостаточно чистая.

Первые вырвавшиеся из горла рыдания застают меня врасплох. Бл*дь! Я не плачу. Хорошие мальчики не плачут, если любят своих мамочек. Плечи трясутся, когда я пытаюсь сдержаться, но всё, что случилось за последние несколько часов — все эмоции, все воспоминания, боль в глазах Райли — это слишком. Шлюзы открываются, и я больше не могу сдерживаться.

ГЛАВА 1

По мере того, как рыдания, терзающие мое тело, медленно стихают, покалывание в коленях возвращает меня в настоящее. Я понимаю, что стою на коленях на грубом булыжнике перед дверью в дом Колтона, и на мне ничего нет, кроме его футболки. Ни обуви. Ни трусиков. Ни машины. А мобильный телефон остался на полочке в ванной. Качаю головой, боль и унижение сменяются гневом. Первый шок от его слов прошел, и теперь мне хочется вставить свои пять копеек. Не позволю так со мной обращаться или разговаривать. От внезапного прилива адреналина поднимаюсь с земли и распахиваю переднюю дверь. Она с глухим стуком ударяется о стену. Может, он со мной и покончил, но я еще не высказала своего мнения. Слишком много всего смешалось в моей голове, о чем, вероятно, у меня не будет шанса снова высказать. А сожаление — это одна из тех эмоций, которую мне не следует добавлять к списку вещей, заставляющих меня раскаяться.

Поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, меня больше не волнует, как мало на мне одежды и что прохладный утренний воздух пробирается под футболку, достигая обнаженной плоти. Плоти, которая слегка припухла и болит от многочисленного секса прошлой ночью, и от более чем пристального внимания и мастерства Колтона. Дискомфорт добавляет тихую печаль к моему бушующему адскому чувству гнева. Бакстер приветствует меня ударами хвоста, когда я вхожу в спальню и слышу звук льющейся воды в ду́ше. Сейчас мои вены горят огнем, когда его слова воспроизводятся у меня в голове, каждое из которых хуже предыдущего. Каждое ведет от боли к унижению, а после к гневу. Приступим, я небрежно бросаю сумку на столешницу рядом с моим мобильным.

Сердито шагаю в направлении душевой кабины, готовая извергнуть на него свой яд. Мне все равно, какое положение в обществе он занимает, выскажу ему, что такие засранцы вроде него не заслуживают таких хороших девушек, как я. Сворачиваю за нишу, в которой располагается душевая и останавливаюсь как вкопанная, слова замирают у меня на губах.

Колтон стоит в ду́ше, опираясь руками о стену. Вода струится по его плечам, водопадом стекая вниз. Голова свесилась вперед, безжизненная и побежденная. Глаза крепко зажмурены. Четкая и всегда решительная осанка, которую я знаю, исчезла. Сильного, уверенного мужчины, которого я знаю, нет. Он полностью исчез.

Первая мысль, которая мелькает у меня в голове — так этому засранцу и надо. Он должен быть расстроен и раскаиваться из-за того, как он обращался со мной и какие отвратительные вещи сказал. Никакие извинения не исправят боль, которую он причинил своими словами или тем, что оттолкнул меня. Сжимаю руки в кулаки, держа их по бокам, внутренне борюсь с тем, как действовать, потому что теперь, когда я здесь, я в недоумении. Проходит какое-то время и я решаю уйти незамеченной — вызвать такси — уйти, не сказав ни слова. Но как только делаю шаг назад, отступая, приглушенное рыдание срывается с губ Колтона и дрожью проходит по его телу. Этот утробный стон, который настолько дик по своей природе, что кажется, будто он отнимает каждую каплю его силы, чтобы суметь сдержаться.

Замираю от этого звука. Смотрю, как этот сильный, мужественный человек срывается, и понимаю, что причиной боли, разрывающей его, является что-то гораздо серьезнее, чем наша ссора. И именно в этот момент, будучи свидетелем его агонии, я понимаю, существует столько различных вариаций того, как человек может страдать. Я не осознавала, сколько понятий может содержаться в таком простом слове. Мое сердце страдает от боли и унижения, которые Колтон причинил своими словами. От того, что я открыла его ему после столького времени, чтобы он снова растерзал его с такой жестокостью.

Голова