Госпожа Мусасино - Оока Сёхэй

По сравнению со всеобщей нуждой послевоенного времени первоклассная обстановка в доме Оно не ухудшилась. Здесь по-прежнему гостям подавались изысканные блюда, приготовленные из продуктов, приобретенных у спекулянтов. Томико хорошо готовила китайские кушанья, и Оно часто приглашал в дом людей, с которыми вел дела.

Старик Миядзи обычно насмехался над образом жизни Оно, но когда стал продавать ему садовые деревья, больше не высказывался по поводу соседей.

— Этот тип ведет себя по-мужски, — только и говорил он. — Другой бы не смог удержать такую жену, так что семья Томико, особенно ее старшая сестра из Осаки, не может не относиться к Оно если не с уважением, то по крайней мере с благодарностью.

Оно старался соблюсти внешние приличия, а сам украдкой изменял жене с сотрудницами из своей конторы.

С появлением Оно Акияма, помогавший Миядзи содержать дом своими доходами от переводов, начал бояться потерять превосходство над тестем. Поэтому он часто злословил об Оно в присутствии старика, но потом вдруг, неизвестно почему, перестал говорить о нем плохо. Кроме того, он все чаще стал проводить время, прогуливаясь неподалеку от дома Оно, и заходить к соседям в гости. Старик Миядзи, хорошо знавший нрав зятя, прекрасно понимал, что тот поддался чарам Томико, но к мужскому обаянию Акиямы он относился пренебрежительно, а зная расчетливость Томико, нисколько не беспокоился о последствиях этого увлечения.

Старик хотел жить и жить, хотел увидеть, как жизнь в Японии поворачивается в нужное русло, хотел поддержать реформы, но в конце 1946 года неожиданно умер от апоплексического удара.

Митико много плакала. Она впервые поняла, насколько сильно ее жизнь зависела от отца. И совсем не зависела от мужа, Акиямы. Что не осталось у нее родных, на которых можно было бы положиться. Оно погряз в торговле и отношениях с женой. Из других родных оставалась вторая жена дяди, того военного, который покончил с собой, женщина не очень блестящего происхождения, и маленький ребенок от их брака. С ними Митико и ее семья не общались даже при жизни дяди. Живший отдельно сын второго дядьки от первого брака — Цутому часто навещал дом «Хакэ», но и он по призыву студентов в 1943 году в восемнадцать лет был отправлен в Бирму и не давал о себе знать.

Митико вдруг осознала, что она на свете одна-одинешенька. И не было у нее уверенности в том, сможет ли она жить дальше, вынесет ли свое одиночество. Обычно перед лицом смерти люди преувеличивают собственное значение, Митико же была вынуждена признаться себе в том, что до сих пор ее жизнь протекала в тени отца.

Томико утешала Митико и сама плакала. Даже в ее сердце, сердце кокетки, жила признательность к старику.

Похороны прошли скромно. Так как Миядзи давно ушел в отставку, знакомых старика по железнодорожному ведомству было мало, почтить его память пришли в основном сослуживцы Оно, но большинство всё же составили местные жители. Хоть и раздражали всех в округе ирония и спесь Миядзи, но он прожил здесь пятнадцать лет, и его — «господина Миядзи из „Хакэ”» знали все, от крестьян до извозчиков-рикш. Могила на кладбище Тама, расположенном на другой стороне Ногавы, уже была отстроена, по соседству покоились жена и двое детей старика.

Когда прошли похороны и суматоха, сопровождающая их, улеглась, жизнь Митико с мужем наконец-то вернулась в прежнее, тихое русло. Акияма на свои деньги починил изрядно обветшавший дом и стал устраивать банкеты в обновленном жилье, приглашая друзей, число которых постепенно увеличивалось. Он и не думал о том, что оскорбляет этим чувства Митико.

Вот такова была ситуация в «Хакэ» в июне третьего послевоенного года, когда и начинается наше повествование. Акияме исполнился сорок один год, Митико — двадцать девять, Оно — сорок, Томико — тридцать, а их дочери Юкико — девять лет.

Столичные гости, уставшие от беготни за деньгами и продуктами, иногда посещали эти два дома. Одних изумляло, а других поражало то, что посреди жестокого мира еще существует райский уголок. Берега реки Тамагава, которые можно было, разглядывать с откоса, были всегда зелены. Глядя на кроны деревьев, белевших на фоне этой зелени, люди поражались тому, что даже растения здесь выделяются особой свежестью. Но узнав, что это всего-навсего цветут каштаны, быстро разочаровывались, ведь это дерево в пригородах Токио являлось обычным и выгодным для крестьян, каштановые рощи в округе подпитывали влагой все низины.

Вскоре к обитателям дома «Хаю» присоединился новый жилец. Им стал племянник Миядзи — Цутому, к моменту смерти старика еще не вернувшийся из Бирмы. Поступки этого двадцатичетырехлетнего молодого человека, возвратившегося с войны, посеяли смуту среди живших в «Хакэ», особенно среди женщин. Однако обо всем по порядку.

Глава 2 ДЕМОБИЛИЗОВАННЫЙ

Однажды в мае в «Хакэ» произошел следующий случай. Вообще-то он произошел не в «Хакэ», но в некотором смысле событие затрагивало «Хакэ». Младший сын Тёсаку из «Хакэ», Кэндзи, забрался в один из домов у железной дороги и был убит хозяином этого дома.

Произошло это в десять часов вечера. Кэндзи, угрожая ножом для разделки рыбы, напал на хозяйку дома. Но вернувшийся с работы хозяин — в прошлом он был офицером — не растерялся, вытащил из кладовки пистолет и немедля выстрелил в преступника. Пуля не попала в цель. Кэндзи бросился прочь через окно, в то время как хозяин дома поднял оброненный юношей нож и поразил им убегавшего. Десять часов спустя Кэндзи умер в больнице. Против бывшего офицера было возбуждено уголовное дело по факту превышения самообороны и незаконного хранения оружия.

Мужчина сообщил следователю, что выстрелил, только чтобы припугнуть преступника. Однако Кэндзи метнул в него нож, и он не сдержался, возмущенный его поступком. Из-за того, что Кэндзи умер, не успев дать показаний, обстоятельства дела остались невыясненными. Точно не известно, напал он на хозяйку с целью ограбления, ведь у него почти всегда не было денег, или нет. По мнению некоторых, Кэндзи отважился на «предосудительное поведение» из-за самой хозяйки. Дескать, эта женщина, хорошенькая, белолицая, любила без видимых причин прогуливаться в сумерках у ворот.

Во время нападения Кэндзи был в маске. Это обстоятельство дало возможность некоему любителю литературы, зачитавшемуся романом, в котором герой в маске едет выкупать родственницу из притона, вынести вердикт по делу Кэндзи: мол, юноша был влюблен и хотел изнасиловать женщину, притворяясь грабителем.

Мать Кэндзи, О-Хама, конечно, отрицала все толки о грабеже и помешательстве Кэндзи от любви, но было похоже на правду то, что Кэндзи после демобилизации таскался за всеми местными женщинами без разбору со всей мужской страстностью. От его друзей стало известно, что у него были связи с проститутками пампан,[18] число этих связей возросло в последнее время, и он маялся от безденежья. Так это было или нет, не известно. Однозначно судить можно было лишь о факте смерти Кэндзи и факте хранения оружия в доме, куда он проник.

О-Хама часто приходила к Томико, изливала тоску по умершему сыну. Конечно, не должен был этот тихий ребенок решиться на такое. По ее словам выходило, что «сговорились эта бесстыдница со своим офицером-то» и «своим ножом и убили ее сыночка в доме-то ентом».

Было немного странно, что О-Хама повадилась приходить к Томико и говорить с ней о сыне.

— Госпожа очень жалела его, — говорила она и снова заливалась слезами, что раздражало Томико. В качестве благодарности за помощь в закупках риса у спекулянтов и колке дров Томико лишь изредка была любезна с Кэндзи. Правда, она знала, в каком виде воспринимались эти любезности, но…

Как мать О-Хама была чувствительна ко всяческим сердечным треволнениям сына по поводу особ противоположного пола, вот почему ее так тянуло к Томико, которой был увлечен Кэндзи.

Однажды Томико пришла поговорить о деле Кэндзи к Митико. С ее стороны желание поведать Митико, всегда далекой от мирских пересудов, городские слухи было любезностью, но нельзя отрицать и того, что втайне она все же ликовала: «Пусть знает, Кэндзи испытывал ко мне особенный интерес!»

Был светлый вечер. Акиямы дома не было, Митико сидела одна на веранде и чинила летнюю одежду мужа. Обычно, когда Томико навещала Митико, последняя не могла избавиться от мысли о превосходстве соседки перед нею. По сравнению с Митико Томико обладала личной собственностью, а к этому материалистическому чувству превосходства добавлялось и то, что у Томико был любовник. Митико, продолжавшая держаться за бесталанного и скучного мужчину — Акияму, на ее фоне выглядела глупо. К тому же Томико никогда не чинила мужнину одежду.

Томико без умолку щебетала, сидя рядом с не перестававшей шить Митико. У Томико была неплохая память, и разговор она вела искусно.