В поисках прошлогоднего снега - Светлана Мосова

– Если ты художник, – не сдавался сосед, – то тебе хватит и окна: вон Вермеер всю жизнь рисовал окно – и ничего, люди довольны.

Симон постучался к Вере Петровне.

– Вам нужны деньги? – спросил Симон.

– Да как ты смеешь?! – размечталась Вера Петровна, вообразив, что Симон делает ей непристойное предложение, покушаясь на ее честь. – Да я вдова офицера!.. Да я…

«Дура ты», – идя к себе, думал Симон.

Никому не нужны деньги, недоумевал Симон, сам себе не верю.

Он снова заходил к Егору – трижды получил отказ, вновь стучал в дверь художника – безрезультатно.

А может, все же поехать в Райск?.. Город моих снов? Но этого города нет, он остался у Симона внутри: «Во мне самой, во мне самой – узнаешь ли меня?» К тому же в Райск он ездит и так, причем каждую ночь и совершенно бесплатно.

Симон метался. Перестал спать по ночам, трамвай не являлся по расписанию, все полетело в тартарары.

И однажды Симон решился. Взял паспорт, деньги и двинул в турфирму.

В турфирме его уже знали. И уже хотели куда-нибудь отправить: так он всем надоел. Как на грех, Симон поспел аккурат к обеденному перерыву. Он потоптался на месте, поглядел на часы, почесал свою красивую прическу…

И пошел Симон по базару посмотреть кой-какого товару. А навстречу ему Балда – идет, сам не зная куда.

И Балда ему говорит:

– Ну и денек сегодня! Ну просто светопреставление!.. Или карнавал будет?

– Вы меня спрашиваете? – удивился Симон.

– Нет, это вопрос, так сказать, риторический. – И Симону понравилось в устах обшарпанного незнакомца это литературное слово.

– А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором приличным? – весело спросил Балда, и что-то показалось в нем Симону знакомым.

Симон, стесняясь, стал искать по карманам мелочь.

Балда с достоинством отвел руку Симона с рублем, покачал головой и с укором сказал:

– Вы меня не поняли, сударь. Я чувствительного и образованного человека ищу…

– Извините, – покраснел Симон, приятно удивленный антикварностью речи незнакомца, похожего ликом на дворянина, но обедневшего. Но – дворянина. Но – обедневшего. Но – дворянина.

Незнакомец тем временем распахнул плащ, и Симон узрел у него за пазухой бутылку водки.

– Не понял, – растерялся Симон.

– Не обижайтесь, сударь, я хотел вам поведать историю… Не откажите в удовольствии пригласить вас на трапезу.

– Я не пью, – виновато сказал Симон.

– Извините, – незнакомец запахнул плащ. – Но я не нашел предлога подойти к вам. У вас такое хорошее лицо.

«Как у Онегина, – подумал Симон. – И лица жаль».

– А зачем вам мое лицо? – спросил Симон.

– Сейчас объясню. Вам говорили, что вы похожи на Бальзака? Мой любимый писатель, представьте, да. Я как увидел вас!.. Сударь, может, пива?

А почему бы не выпить пива? – вдруг подумал Симон.

– Только я куплю, – сказал Симон.

– Хорошо, – согласился незнакомец, – но сначала выпьем-ка это. – И незнакомец вновь распахнул плащ.

– Все свое ношу с собой, – усмехнулся Симон, узрев под плащом незнакомца и пиво.

– Omnia mea mecum portо, – перевел на латынь Балда, опять приятно удивив Симона, тем и купив его с потрохами. «А жить интересно!» – решил Симон.

Они уселись на скамейку, глотнули пива, и незнакомец сказал:

– Чудная история, сударь. Вы позволите вас так называть?

Симон позволил.

– Пью, ибо сугубо страдать хочу. Бедность не порок, это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это тем паче. Но нищета, милостивый государь, нищета – порок-с, – так, кажется, начинал свою исповедь Раскольникову Мармеладов?..

Симон вздохнул с облегчением: ну конечно же! Мармеладов!..

– Я не Мармеладов, я только учусь, – продолжал незнакомец. – И я не буду сейчас укачивать вас историей своей жизни, хотя она занятна, поверьте, а расскажу вам случай, который произошел со мной давеча… Сижу я, значит, в кафешке, очень приличной, кстати, там даже барышни мороженое едят, и не только барышни, – таинственно подмигнул не-Мармеладов. – Пью, значит, пиво, не чуя беды, когда вдруг за столик ко мне присели – в смысле, спустились с небес! – защебетав, две девушки – это я по голосам определил, погруженный еще душой и зрением на дно бокала. Осушив его, я поднял глаза и… остолбенел! Вы не поверите, сударь, но это чистейшая правда: передо мной сидели Пушкин и Гоголь.

«Сколько ж, однако, ты выпил!» – подумал Симон, но вежливо промолчал.

– Да-с, Пушкин и Гоголь! – насладившись эффектом, продолжил не-Мармеладов. – И вы поймете мое смятение, сударь, если узнаете, что это были не просто Пушкин и Гоголь, а Пушкин и Гоголь в женском обличье!

А жить интересно! – с удовольствием опять подумал Симон.

– Я зажмурился, как полагается в таких случаях. – И не-Мармеладов показал Симону, как он это сделал. – Покрутил головой в надежде стряхнуть дурман и как-то урезонить расшалившуюся действительность, но тщетно: классики не исчезли – напротив, как ни в чем не бывало ели пирожное со сливками.

Тогда я строго сказал (а я всегда после пива бываю очень строг):

– Девочки, вы кто?

– А вы? – с вызовом спросила девушка справа: открытый лобик, косой пробор, длинненький острый носик и, если приглядеться (и даже если не приглядываться!), усики над губкой; и все аккуратненько так, по-женски, тонкой кисточкой, невыразимо!..

– Я? – сказал я. – Ну, тогда я – Кюхельбекер.

Классики рассмеялись.

– Не похож, – сказала другая – смуглая, кудрявая и юная, как Пушкин в лицее.

– Да? – сказал я. – Ну, тогда – Анна Керн.

Классики опять рассмеялись: настроение, значит, хорошее.

– Что? – говорю. – Тоже не похож?

– Ну, не очень, – ответила Пушкин.

– А вот вы – так о-очень!.. – говорю я.

– Что – о-очень? – передразнила меня Гоголь.

– Похожи, – отвечаю я.

– На кого? – спросила Пушкин.

– Да на самих себя.

Великие писатели посмотрели друг на дружку и усмехнулись.

– Очень остроумно, – сказало солнце русской поэзии и откусило пирожное, измазавшись сливками.

Я опять пропустил бокальчик, закусил для смелости другим и так прямо (а я человек прямой!) заявляю:

– Я узнал вас: вы – Пушкин, а вы, конечно, Гоголь!

Классики расхохотались, притворно бурно, а пуще Гоголь, смущенно прикрывая усики над губкой.

– Жизнь, значит, вечна? – продолжаю я. – Душа в заветной лире ваш прах пережила…

– Вы сумасшедший? – спросила меня Гоголь и, обернувшись к подруге, сказала: – Нам пора, Шурочка.

– Идем, Ника, – ответила Пушкин.

Заметьте, Ника и Шурочка! А? Каково?! Как вам понравится эта история, сударь?

– Очень нравится! – искренне ответил Симон.

Я, значит, за ними, мол, коль посчастливилось, такая честь, сподобился и все такое, позвольте вас спросить… А Пушкин мне орет:

– Отстань, теребень кабацкая! – и тростью, тростью!..

– А трость-то откуда? – удивился Симон.

– А догадайтесь с третьего раза.