Луна. Рассказанная вкратце - Мария Фомальгаут

Спускаюсь с крыльца.

Снимаю амулет, – свет луны бросается на моё тело, моя тень наконец-то ложится на мостовую.

Вынимаю из кармана телефон, он обрадованно расправляет крылья.

Диктую шепотом:

– Моему шефу. Моему настоящему шефу: наши опасения подтвердились. Доктор Мор и правда… м-м-м… ладно, шеф поймет, что правда. Завтра вечером… с визитом к доктору…

Телефон взмахивает крылышками, упархивает. Задним числом думаю, как бы ничего не перепутал, а то от него всё можно ожидать, сколько раз на лету врезался в фонарный столб…

– Чему обязан столь поздним визитом?

Мой наставник (доктор Мор всё ещё думает, что он мой наставник) удивленно смотрит на констебля, чует, что дел пахнет жареным.

– Прошу прощения за визит в столь поздний час… преклоняюсь перед вашим талантом…

– Вы имеете в виду мой талант врачевателя или литератора?

– В данном случае говорю о даре литератора. Я читал ваши произведения… это поразительно. Какое тонкое знание человеческой души!

– Да, знаете ли, работа врача позволяет мне встречаться с самыми удивительными людьми. Например, недавно… да мой ассистент подтвердит, вот вчера умер от чахотки один поэт, видели бы вы, как убивалась его молодая жена…

– Но всё-таки, одной наблюдательности недостаточно. Я поражаюсь, как вы видите души, как будто вскрываете их…

Доктор Мор бледнеет.

Блестит парабеллум в руке констебля:

– Вы арестованы.

Ожидаю, что доктор Мор начнет всё отрицать. Нет, медленно поднимает руки вверх.

Открываю подвал. Ключом. Своим ключом. Хозяин дома кивает:

– Значит… умыкнули ключ…

– Сделал копию.

– А вы молодец… Честное слово, я вас недооценивал.

Защёлкиваю браслеты на руках Мора, мысленно говорю себе, что надо держать ухо востро, а то сейчас уболтает он меня, уболтает, а я уши развешу.

Спускаемся в подземелье, торжествующе показываю на стол, залитый кровь… нет, не кровью, непонятной какой-то субстанцией.

– Вот здесь он препарировал души… души людей.

– Вот как, значит… – мой шеф смотрит на врачевателя, – Леонардо да Винчи вскрывал трупы, чтобы познать анатомию человека и придать своим картинам достоверность… А вы, значит, вскрываете души…

– Что же вы хотите… искусство требует жертв.

– Ну что же, в полиции разберутся…

Констебль не договаривает – что-то происходит, сам не понимнаю, как мы оказываемся лежащими на полу, как доктор Мор наклоняется над нами, когда он успел освободиться от наручников, когда, когда, нда-аа, недооценивали мы эскулапа…

Жду какой-нибудь издевательской тирады, что же, теперь ваши души пополнят мою коллекцию, или чего-нибудь в этом роде. Но нет, он молчит, вот это хуже всего, что он молчит, готовит хитромудрые зажимы, скальпели, которыми потрошил души…

Спрашиваю:

– Уж не собираетесь ли вы, друг мой, препарировать наши души?

Эскулап не отвечает.

– А напрасно. Скоро ваше искусство станет никому не нужно.

Молчание.

– Не верите? А между тем я бы на вашем месте следил за новинками техники. Вы слышали о фотоаппарате душ?

Доктор Мор вздрагивает:

– Фото…

– Да, последняя разработка братьев Люмьеров. Можете посмотреть в каталоге, специально для вас принес. Очень рекомендую приобрести.

Врач смотрит на меня. Не верит. Падает в кресло, заливается истеричным смехом:

– Нет… вы… вы меня разыгрываете… это же надо было придумать… фо-то-ап-па-рат! Фо-то-гра-фи-я!

– Друг мой, у меня плохие новости.

Вопросительно смотрю на констебля.

– Я пролистал последние известия… все пишут, что фотоаппарат душ – никчемное изобретение. Он не может передать всей глубины души…

Мне кажется, я ослышался. Конечно, жалко, что очередное изобретение потерпело фиаско, но никакой трагедии я в этом не вижу…

– А это значит, что кому-нибудь опять придет в голову препарировать души.

– Об этом можете не беспокоиться. Доктор Мор умер сегодня ночью.

– Я знаю. Но я знаю и еще кое-что, а именно, обстоятельства его смерти.

– Хотите сказать, смерть наступила…

– …не от естественных причин. Он был отравлен.

– Вот как? И кто же…

– Это нам и предстоит выяснить. Поедемте в дом доктора, я хочу показать вам кое-что.

…выхожу из самоходного экипажа, чувствую, как холод пробирает до костей. Спешу в дом доктора, мечтаю об уютном камне – как бы не так, пустой дом без хозяина встречает меня холодом.

Наклоняюсь над ковром, где уже очертили мелом тело убитого, но шеф ведет меня дальше, в подвал.

– Взгляните.

Смотрю на стол, где препарировали души. Вздрагиваю, чтобы не видеть очередной растерзанный экземпляр, отворачиваюсь – но успеваю узнать то, что было доктором Мором.

Констебль поворачивается ко мне:

– Как вы думаете, кто мог сделать с ним такое?

– М-м-м… тот, кто его знал.

– Думаете?

– Ну да. Он же открыл дверь этому человеку… пил с ним вино…

– Но ведь это мог быть и незнакомец, который представился больным…

– Нет-нет, этот человек знал, чем занимается доктор Мор…

– У вас есть какие-то предположения?

Усмехаюсь:

– Если так рассуждать… получится, что это я сделал. Всё сходится…

Констебль смеется. Я тоже смеюсь.

На выходе из дома замечаю свою перчатку, которую оставил в свой предыдущий визит час назад. Ничего, пусть лежит, если что, скажу, что бросил её здесь только сейчас…

Так бывает

Ночь не спал.

Совсем.

Бывают такие ночи, когда черта с два уснешь, хоть сколько ворочайся с боку на бок, хоть сколько повторяй про себя какие-нибудь мантры и заклинания, и чему там еще учат на тренингах.

Голова болела, ну она у меня еще с вечера болела, а тут вообще виски сжало сильно. Надо было встать таблетку выпить, да это же какой труд…

Потом печень прихватило, ну это давно уже печень прихватывало. Как осень, так начинается. Надо бы врачу показаться, только у нас такие врачи, что лучше им не показываться.

Уроды какие-то всю ночь под окном орали, ну это не проблема, окно закрыл, спи дальше.

А вот спина чесалась, это да. Мне сказали, это всегда так бывает, когда крылья режутся.

Ближе к Рождеству пройдет.

Сколько лет вселенной

– Что вы хотите знать?

Смотрит на меня. Презрительно. Он всегда смотрит презрительно, как бы ни прятал свое презрение под маской вежливости.

– Так что вы хотите знать?

Спрашиваю. Наугад.

– Возраст нашей вселенной. Можете?

Кивает. Уже научился у меня кивать в знак согласия.

– Можем.

Я знаю. Они могут. Они все могут. Объем вселенной. Возраст вселенной. И не только нашей. А всех.

Он уходит куда-то в темноту ночи. Уходит, громко сказано. До сих пор не знаю, как он перемещается. Одно чувствую – голова, руки, ноги – это не настоящее. Это для меня. Не более.

Осторожно спрашиваю:

– Как возраст определять будете?

Он фыркает.

– По годовым кольцам.

– А серьёзно?

Не отвечает. Шутит. Ладно, это хорошо, когда шутят, мы тоже пошутить любим.

Он замирает перед громадиной нашей вселенной. Отсюда я её вижу всю, от и до, внутри вселенной такую картину не увидишь. Это нужно покинуть пределы нашего мира, встретиться с такими, как он…

– Вы действительно хотите… узнать возраст вселенной?

Смотрит на меня. Презрительно. Сколько бы ни прятал презрение под маской вежливости.

– Действительно. Хочу.

Он рассекает вселенную, показывает кольца на месте среза.

– Вот… пожалуйста. Пятнадцать миллиардов лет.

Вымученно киваю. Прячу свое замешательство под маской вежливости. Смотрю на разрезанную вселенную.

– Вы хотели идти домой, – напоминает он.

Осторожно возражаю:

– Уже нет.

Не говорю, что идти мне больше некуда.

Наш выпускной

Сегодня был выпускной.

Долгожданный.

Уже и не думали, что доживем, ну да, до выпускного мало кто доживает. Кто разбился, у кого сердце не выдержало, кто и вовсе повесился потихоньку, понял, что не видать ему диплома, как своих ушей.

А мы вот дожили.

Собрались в большом зале, пришли пораньше, украсили крылья кто в что горазд, я золотые монеты на крылья прицепил, меня цыганским бароном обозвали, Лика серебряную пыль на крылья присыпала, ее сахарной пудрой обозвали, Тимка красные звезды на крылья прицепил, его все обозвали советским истребителем, а-а-а, разбегайся, кто может, щас на таран попрет…

Рассаживались. Расправляли крылья, хвастались, у кого длиннее, ну и что, что у тебя длиннее, а у меня зато крылья больше за лето выросли, да-а…

Учителя говорили торжественные речи. Те самые учителя, которые еще вчера орали, да что из тебя вообще выйдет, толк из него выйдет, бестолочь останется. Теперь обнимали нас крыльями, милые вы мои, хорошие… Большому кораблю большое плавание, Человек создан для полета, как птица для счастья, мы все как один в этот знаменательный день…