Зеленый дом - Теодор Крамер

Трясинами встречала нас Волынь

Трясинами встречала нас Волынь,пузырчатыми топями; кудани ткни лопатой, взгляд куда ни кинь —везде сплошная цвелая вода.Порою тяжко ухал миномет,тогда вставал кочкарник на дыбы,из глубины разбуженных болотвздымались к небу пенные столбы.

Угрюмый профиль вязовой грядыстволами оголенными темнелу нас в тылу, и черный блеск водыорудиям чужим сбивал прицел.Позиция была почти ясна.Грязь — по колено; яростно дрожа,сжирала черной пастью глубинавсе робкие начатки дренажа.

В нее, как в прорву, падали мешки,набитые песком; и отступил,покуда кровь стучала нам в виски,кавалерийский полк в глубокий тыл.Мы пролежали до утра плашмя,держась над черной топью навесу,и до утра, волнуя и томя,пел ветер в изувеченном лесу.

Мы улеглись на каменной брусчатке

Мы улеглись на каменной брусчаткев потемках очень тесного двора,где фуры громоздились в беспорядке.Вдали угрюмо ухали с утраорудия, — но сколько там ни ухай,однако нас на отдыхе не тронь;и мы лежали, с вечера под мухой,вдыхая застоявшуюся вонь.

А в лоджиях, со сна еще не в духе,лишь наскоро перестирнув белье,почти что нагишом сновали шлюхии напевали каждая свое.И лишь одна — на самом деле пела,да так, что хмель бродящего винавыветривался напрочь; то и делопокачивала туфелькой она.

И, чем-то в песне, видимо, волнуем,пусть ко всему привыкший на войне,вдруг встал один из нас и поцелуемпочтительно прильнул к ее ступне;гром пушек нарастал, но, встав с брусчатки,мы тот же самый повторили жест,смеясь, и вновь легли на плащ-палаткив потемках, растекавшихся окрест.

Винтовки в дыму

В конце дневного переходапо склону вышли мы к селу;на виноградню с небосводаночную нагоняло мглу.Зачем не провести ночевкисредь шелковиц и старых лоз?И пирамидами винтовкипоставил в темноте обоз.

И, отгоняя горный морок,костер сложили мы одиниз лоз, из листьев, из подпорок,из обломившихся жердин.Рыдая глухо, как с досады,на пламя ветер злобно дул,почти лизавшее прикладыи достававшее до дул.

Одну усталость чуя в теле,сейчас от родины вдали,уже не думать мы умелио горестях чужой земли.Мы грелись им, необходимымтеплом обуглившихся лоз,и веки разъедало дымом —конечно, только им — до слез.

Ночь в лагере

Часовой штыком колышет,с хрустом шествуя во мраке;нездоровьем вечер пышет,наползая на бараки.Приближая час полночный,тени древние маячат;у канавы непроточнойс голодухи крысы плачут.

Полночь проволоку ржавит,шебурша ночным напилком;и патрульный не отравитжизни мошкам и кобылкам.Ну не странно ли, что травызеленеют с нами рядом,там, где грозные державыпозабыли счет снарядам!

Слушай, как трещат семянки!Чтоб рука не горевала,тронь винтовку и с изнанкипроведи вдоль одеяла!Чуток будь к земному чуду!Память о добре вчерашнемдорога равно повсюдуи созвездиям, и пашням.

Лошади под Деллахом

У полка впереди перевал, и пришлосьизбавляться в дороге от пушек тяжелых,а купить фуража на какие шиши?Интендант покумекал и стал за грошипродавать лошадей во встречавшихся селах.

По конюшням крестьян началась теснота,ребра неуков терлись о дерево прясел;но в зазимок поди прокорми лошадей, —становились они что ни день, то худейи глодали от голода краешки ясель.

Позабыв о грядущих вот-вот холодах,воспрядали от сна оводов мириады,чуя пот лошадиный, и язву, и струп,и клубами слетались на храп и на круп,сладострастно впуская в паршу яйцеклады.

На корчевку, на вспашку гоняли коней, —словом, жребий крестьянской скотины несладок;но иные сбежали, — идет болтовня,мол, за Дравой к исходу осеннего дняслышно ржание беглых, свободных лошадок.

Демобилизация

На узловой ссадили ополченцауже почти в потемках, как назло;забравши скатку, шлем и всё такоеказенное, оставили в покое:отвоевал, вали к себе в село.

Туда, где свет единственный маячил,поплелся парень — к городской черте:но получил жердиной по макушке —и, не найдя ни торбы, ни горбушки,он оклемался в полной темноте.

В предместье всё закрытым оказалось:стояла ночь, уже совсем глуха.Какой-то дворник сжалился над малым,пустил поспать в углу за сеноваломи разбудил до крика петуха.

За городом земля вконец раскисла,но малый потащился большакомк себе домой, измотанный и хмурый, —он так и не нашел попутной фурыи всю дорогу прошагал пешком.

В который раз на придорожный каменьприсел он много времени спустяи увидал, закашлявшись с одышкой,село родное, крестик над церквишкой —и понял, что рыдает, как дитя.

Художник

Прокорма не стало, обрыдли скандалы,ни денег, ни хлеба тебе, ни угля;покашлял художник, сложил причиндалы —и кисти, и краски — и двинул в поля.Он всюду проделывал фокус нехитрый:пришедши к усадьбе, у всех на видувставал у холста с разноцветной палитройи тут же картину менял на еду.

Он скоро добрел до гористого краяи пастбище взял за гроши в кортому,повыскреб замерзший навоз из сарая,печурку сложил в обветшалом дому,потом, обеспечась харчами и кровом,на полном серьезе хозяйство развел:корма запасал отощавшим коровами загодя всё разузнал про отел.

Порой, уморившись дневной суматохой,закат разглядев в отворенном окне,он смешивал известь с коровьей лепехойи, взяв мастихин, рисовал на стене:на ней возникали поля, перелески,песчаная дюна, пригорок, скирда, —и начисто тут же выскабливал фрески,стараясь, чтоб не было даже следа.

Военнопленный

Он в горы с конвоем пришел, к сеноставу,в мундире еще, чтоб трудился, как все,покуда хозяин спасает державу, —расчистил бы непашь к осенней росе,чтоб истово пни корчевал в непогоду,справлял бы в хозяйстве любую нужду,чтоб в зимние ночи, хозяйке в угоду,по залежи горестной вел борозду.

Однако на фронте поставили точку,хозяин вернулся: такие дела.Хозяйка ему подарила сорочкуи с грушами штрудель в дорогу спекла.Вот тут ему шкуру как раз да спасать бы,не место в хозяйском дому чужаку, —но год, проведенный средь горной усадьбыразвеял по родине дальней тоску.

В капустном листе — настоящее масло,по-щедрому, так, что не съешь за присест;однако горело в душе и не гаслопрощанье, хозяйкин напутственный крест.И странную жизнь он себе предназначил:в единую нитку сливались года,он вместе с косцами по селам батрачил,однако домой не ушел никогда.

Поселенцы

Разрешенье на жительство дал магистрат,и трава потемнела в лесу, как дерюга, —на окраину в эти весенние дни,взяв мотыги и заступы, вышли они,и от стука лопат загудела округа.

Подрядившись, рубили строительный лес,сколотили на скорую руку заборы, —каша весело булькала в общем котле,и по склонам на грубой ничейной землесозревали бобы, огурцы, помидоры.

Поселенцы возили на рынок салат,и угрюмо глядели навстречу прохожим —только голод в глазах пламенел, как клеймо;им никто не помог, — лишь копилось дерьмо,всё сильнее смердевшее в месте отхожем.

В перелоге уныло чернели стручки,корешки раскисали меж прелого дерна,на опушке бурел облетающий бук,где-то в дальнем предместье ворочался плуг, —но пропали без пользы упавшие зерна…

И мороз наступил. В лесосеках опятьподряжались они, чтоб остаться при деле, —пили вечером чай на древесном листу,и гармоника вздохи лила в темноту.Загнивали посевы, и гвозди ржавели.

Контуженный