Тьма на ладони - Иори Фудзивара

– Пошли! – бросил он мне и, пригнувшись, засеменил в сторону лифта.

Я наскоро оглядел зал. Завсекциями, вернувшись с совещания, таращились на меня. Все трое. Я был четвертым.

Сакума – по контактам со СМИ. Сумида – по маркетингу. Томидзава – по работе с филиалами. У каждого в глазах удивление. Перехватив мой взгляд, Сакума тут же уткнулся в бумажки у себя на столе. Сумида сделал вид, что включает компьютер. И лишь Томидзава не отвернулся. Ему тоже предложили увольняться по собственному, но он, по слухам, уперся, и ни в какую.

В отделе рекламы напитков-энергетиков – без малого двадцать человек. Четверо заведующих на такую горстку людей – явный перебор. И в целом вся компания скроена по такой же системе. Кризис секционного менеджмента. Больная тема всей пищевой промышленности. По уставу предложение о добровольном уходе должно касаться всех, кому за сорок. На самом же деле в первую голову предлагают уйти таким, как мы, – менеджерам низшего эшелона. Идеологи компании пытаются оправдать это «корпоративной логикой». Но еще немного – и результаты подобной «логики» будут неотличимы от массового увольнения.

А, ладно. Уже очень скоро этот чертов корпоративный мир останется у меня за спиной.

Пока мы дожидались лифта, Санада задал мне вопрос:

– А президент когда-нибудь раньше говорил с тобой с глазу на глаз?

– Нет, – сказал я. – С тех пор как меня перевели сюда из менеджеров… За последние пару лет – ни разу.

По крайней мере, я не соврал. Он собирался что-то добавить, но тут приехал лифт.

Слава богу, в лифте Санада заткнулся. Отчасти из-за присутствия других сотрудников. Но еще больше, видимо, оттого, что принялся лихорадочно восстанавливать в памяти квартальные показатели, производственные планы и прочую бухгалтерскую дребедень. Все-таки президент Исидзаки сам когда-то служил начальником рекламного отдела и уж нашу-то кухню знал как свои пять пальцев. А потому для Санады в эту минуту не было ничего важней, чем привести себя в полную боевую готовность для ответа на любой самый неожиданный вопрос.

Я же стал ломать голову, зачем президенту понадобилось разрушать свою священную ауру и отвлекаться на муравьишек вроде нас с боссом.

Каждую неделю мы отчитываемся директору по рекламе Като. Гендиректор Тадокоро выслушивает нас на собраниях среднего звена. Время от времени мы разъясняем нашу рекламную политику совету директоров. При чем тут президент Исидзаки? Его деятельность сводится к поддержанию отношений с внешним миром – конкурентами, смежниками и финансовыми организациями. А внутри фирмы его обязанности вот уже много лет исполняет генеральный директор.

За каким же дьяволом ему вызывать Санаду? Да еще и на пару с таким карьерным самоубийцей, как я?

В голове промелькнула вчерашняя ночь на Роппонги. А может, то был некий знак? Дзюнко Кагами… Когда-то давно эту женщину, нашего президента и меня свела вместе одна ситуация. Случай, не сыгравший особой роли в наших судьбах. Помнит ли он? Не знаю. Все-таки прошло двадцать лет! Даже в моей памяти от той встречи остались одни обрывки. Да и те всплыли только теперь – потому что я увольняюсь с работы, на которую тогда устроился.

Я зажмурился – и за пару секунд опять пережил, точно страшный сон, день, когда мне было двадцать шесть.

В те годы я служил в «Фудзи-про» – небольшой конторе, выполнявшей рекламный дизайн по заказам крупных компаний. Трудилось в ней человек тридцать. Бросив на полдороге университет, я подрабатывал где придется, в том числе и у них, пока меня не взяли туда режиссером рекламных роликов. Должность по тем временам довольно редкая. Всего режиссеров, включая меня, было двое. Команда у каждого небольшая, большей частью фрилансеры.

Тогда же, по молодости, мне удалось наваять сразу несколько довольно успешных роликов для телевидения. Я подавал надежды и смотрел в будущее с оптимизмом.

Однажды наш второй режиссер заболел и часть его работы – живая реклама в каком-то телешоу – неожиданно свалилась на меня. Работа нетрудная, хотя и с напрягом. Живой эфир как-никак; ошибешься – заново не переснимешь.

Первым делом я написал три сюжета в общей сложности на девяносто секунд. О «божественном», как сейчас помню, йогурте «Рэми-Ю» корпорации «Тайкэй». Той самой, что производит еду и напитки. Это теперь для пущего престижа они пишут свое название катаканой,[12] а раньше прописывали иероглифами. Но уже тогда были достаточно крутыми, чтобы спонсировать полуторачасовые шоу. А потому в моих сюжетах воспевалась продукция сразу трех компаний под одной крышей: «Продукты Тайкэй», «Напитки Тайкэй» и «Сласти Тайкэй».

А в агентстве, которое подбирало актеров (сегодня это называют «субкастингом»), нам предложили кандидатуру Дзюнко Кагами. Ей-то и выпало сыграть в наших съемках главную роль.

Шесть утра. Я наскоро представляюсь съемочной группе и, пока звукооператоры настраивают микрофоны, вызываю актрису в «музыкальный уголок» обсудить предстоящую съемку. В те годы на каждом ток-шоу обязательно пели звезды эстрады, для чего на краю сцены устраивался специальный уголок. Славные были времена.

Дзюнко Кагами оказывается женщиной чуть за тридцать – в актерской среде, считай, без пяти минут ветеран. Но что приятно – ни жеманства в манерах, ни персонального менеджера за спиной. Открыта, общительна. И даже в столь ранний час излучает очень естественную, почти детскую жизнерадостность. Я вдруг понимаю, отчего она так популярна в сценах с классическим японским интерьером.

Свои задачи она усваивает на лету. Сообщает, что для йогурта «Рэми-Ю» снималась уже раз десять. На обеих репетициях, что мы проводим, укладывается аккурат в девяносто секунд. Фруктом сезона мы выбрали клубнику. Ей предстояло залить йогуртом блюдце клубники, попробовать и произнести: «А с йогуртом – просто класс!» Мою идею разрезать ягоду ложечкой она находит весьма интересной. А отсматривая ранее снятые пробы, мурлычет: «Аж слюнки текут!»

– На то, чтобы резать клубнику ложечкой, времени почти не остается, – инструктирую я. – Поэтому в самой верхней ягодке уже сделан надрез. Не забудьте, это самое главное!

– Не волнуйтесь, я все-таки профи! – заверяет она. – А кроме того, я сама каждое утро пью исключительно «Рэми-Ю». Вы ведь знаете, их конкуренты, «Одзима», выпускают очень похожий йогурт. Только он с «Рэми-Ю» ни в какое сравнение не идет, вы согласны?

– Если честно, понятия не имею! – говорю я. – Я вообще сегодня впервые в жизни йогурт попробовал. И то ради этих съемок.

– Хориэ-сан… Так, кажется?

– Ага.

– Так вы что же, вообще ничего не пьете?

– Ну… Стараюсь ограничиваться алкоголем.

Она заразительно смеется. И, хотя явно старше меня, кажется моей младшей сестренкой.

Ее взгляд случайно падает на мое плечо. Еще миг – и там же оказываются ее длинные пальчики. От неожиданности я таращу глаза, но она продолжает смеяться.

– А к вам ниточка прицепилась!

Она ловит меня за руку. Ничуть не смущаясь, ласково гладит злосчастный шрам. Повернув обожженную кисть, вкладывает в нее то, что сжимала в пальцах, и закрывает мою ладонь.

– Это ведь не от вашего костюма, правда?

Микрофоны настроены. Режиссер объявляет готовность номер один.

– Иду! – кричит она в ответ, заглядывает мне прямо в глаза и снова смеется. – Цеплять на себя женские ниточки с утра пораньше – дурная примета, Хориэ-сан!

И, все еще улыбаясь, возвращается на середину сцены.

Я раскрываю ладонь. И вижу красную нитку.

Начинается съемка. Все идет без сучка без задоринки. Первый ввод рекламы планируется минут через тридцать, но общим ходом передачи дирижирует арт-директор, и мне остается только следить за всем в неподвижный глазок телекамеры.

Проходит полчаса. Дзюнко Кагами появляется в «музыкальном уголке», начинается реклама. После того, что она показала на репетициях, я особо не волнуюсь. Вот и на этот раз все как надо. Сцена с разрезанием клубники отснята безупречно. Арт-директор растопыривает ладонь. Пять секунд до конца. Его пальцы загибаются один за другим. Камера переключается на продукцию фирмы-спонсора. Голос Дзюнко Кагами, уже за кадром, произносит финальную фразу:

– «Рэми-Ю»… Напитки «Одзима». Попробуй! Не пожалеешь…

Вся огромная телестудия застывает, как каменная.

Случилось невероятное. Только что у всех на глазах произошло надругательство над Величайшим Табу Коммерческого Телевещания. Краем глаза я замечаю молодого рекламщика из агентства «Гэндай», замершего в самой нелепой позе. Да и сам я не в силах пошевелиться или издать хоть какой-нибудь звук.

Камеры переключаются на обычную рекламу. Но Дзюнко Кагами продолжает стоять с открытым ртом. «Что-то не так?» – написано у нее на лице. Наконец режиссер обращается к ней, с трудом выдавливая слова: