Судьба в руках твоих - Ена Вольховская

посох, и этот крайне заинтересованный вид вновь всколыхнул едва утихомирившиеся сомнения.

Сун смотрел на подрагивающие в предвкушении кончики пальцев Мессии, и в его голове раз за разом всплывали безрадостные картинки монастырского прошлого. Прошлого, превосходно показавшего, что Сун ничего не значил для окружавших его людей. Людей, которым должен будет отдать всего себя, если возьмет на себя роль Мессии. Великого, мудрого, непостижимого, всепрощающего…

Протянув руку к посоху, Сун ни на секунду не отводил взор от своего предшественника. Он не готов. Он не согласен на это! Почему он должен жертвовать всем ради общины, которая смотрела на него, как на мерзкого зверька? Почему-то никто из этих людей за все «десять лет скорби» даже не попытался вознестись во благо общества! Так чего ради он должен был отказываться от «сути своей и всего мирского»?

Рука его дрогнула, но не опустилась на древко.

Сун смотрел на Акари и понимал, что лишь страх неизвестности не позволял ему уйти. Провалившиеся избранные не возвращались, и что с ними происходило, Сун не знал. Но и взваливать весь груз на себя лишь из страха…

В это мгновение где-то на грани зрения мелькнула тень, вырывая Суна из размышлений. Краем глаза юноша поглядывал за тенью, мельтешившей за спиной призрака. Неизвестный, в ответ наблюдая за Суном, двинулся вокруг залы, тени которой как-то умудрялись дать укрытие гостю.

— Во мне нет сострадания к моим сородичам, — тихо заговорил Сун, опустив взгляд на поблескивавший в тусклом свете посох, — но и зла я им не желаю. Согласись я сейчас, и я стану худшим Мессией из всех. Я устал служить и богам, и людям, я хочу лишь покоя. Неужели нет никого иного, кто мог бы принять эту ношу?

— А ты видишь здесь кого-то еще? — раздраженно спросил Акари.

Застигнутый неожиданным вопросом Сун заколебался, но тут же вспомнил о странной фигуре. Кем бы ни был незваный гость, он человек, каким-то образом дошедший до алтаря, а значит имел полное право испытать судьбу с Рактаасом. Сун замер с едва заметной улыбкой на губах. Он не слышал шагов гостя, но каждой клеточкой своего тела ощущал его присутствие. Совсем близко.

— Да, — наконец ответил Сун практически одними губами, — здесь есть еще кое-кто.

В следующую секунду холодное лезвие коснулось шеи Суна, и низкий глубокий голос с издевкой произнес:

— Прости, дружище, но это, кажется, мое.

И не подумав сопротивляться, Сун поднял руки. Вор ловким движением подхватил посох с постамента, будто не заметив, как сияющая нить прошила руку в тонкой перчатке.

— Приятно было с вами поработать! — усмехнулся вор. — Надеюсь, больше не свидимся! — с этими словами он отнял клинок от шеи Суна и припустил к выходу, пару раз с опаской обернувшись в залу.

Переведя взгляд со скрывшегося вора на ныне пустующее место, где стоял Акари, Сун с облегченным смешком опустил руки и сел на пол рядом с постаментом. Что ж, он не Мессия и по-прежнему оставался жив, не такой уж плохой исход. Быть может, ему даже позволили бы уйти с миром.

Сун вновь взглянул на коридор. Отчасти ему даже было жаль вора.

Откуда же он взялся? Неужели, мародер? Обычный ворюга, решивший поживиться на священной земле? Хотя, какой обычный вор полез бы в этот жуткий храм? Есть места подоступнее и побогаче, здесь же и брать толком нечего! Однако единственное, в чем был уверен Сун, что вор не из общины. Темные одеяния, похожие на городские, четко говорили об этом. К тому же местные про храм только болтать горазды!

— Надеюсь, он достаточно быстр, чтоб сбежать от разъяренных священников, — устало улыбнулся парень. — Хотя, Акари, похоже, все устроило… Вот только увидят ли в нем Мессию остальные?

Ослепительная гордыня. Часть 2

В разгар пригожего летнего дня отнюдь не каждый житель города Илинк спешил оказаться на улице, под ласковыми лучами солнца. Рабочий люд был вынужден трудиться на благо себя и города, и лишь бездельники да дети шастали по округе. Впрочем, был и еще один сорт людей, которые могли себе подобное позволить. Один из таких, поигрывая краденой монеткой, сидел за стойкой в уютном, но почти пустом в это время кабаке «Роза чайная». Красивый, крепкий парень с мягкими чертами лениво потягивал малиновое вино, по вкусу больше напоминавшее компот, направив пустой взгляд куда-то в сторону.

В зале, подготовляя тот к вечернему наплыву гостей, суетилось несколько девушек, иногда бросавших на парня томные, но быстро затухающие взгляды. Йозэль буквально прописался в кабаке тетушки Нэны последние лет пять, а то и больше, но до сих пор не ответил никому взаимностью. Да что там о взаимности? Даже в постель резко робеющего наглеца удалось затащить всего пару раз самым крепким и бойким барышням, которые скорее задавили воришку авторитетом, нежели соблазнили. Впрочем, не так уж сильно красавицы сожалели. Йозэль, мягко говоря, завидным женихом никогда не был. Выросший среди бродячих артистов, он не имел за душой ничего, кроме смазливой мордашки и пуда обаяния.

Осознание сего печального факта накатило на парня и опрокинуло с ног на голову, подобно шторму, переворачивавшему рыбацкие лодки. Двадцать два года жизни лежали за спиной и напоминали руины, поросшие репейником. Еще мальчишкой он заявил матери, что в это «дурацком цирке» у него нет никакого будущего, собрал ничтожные пожитки и ушел, решив осесть в городе и научиться чему-то путному.

Передернувшись от неожиданной горечи вина, Йозэль презрительно фыркнул. Ага! И осел, и научился! Десять раз! Если б мать ему тайком не положила денег да поесть, окочурился бы еще на полпути к ближайшему селению. Хорошо хоть карту взять ума хватило! А в городе… в городе Йозэль столкнулся с жестокой реальностью. Оказалось, малолетняя бродяжка из трубадуров никому не нужна, никто не спешил давать ему еду и кров, и посвящать в тайны своего мастерства. Если в передвижном городе из шатров и кибиток он всегда мог к кому-то обратиться за помощью, то среди «порядочных людей» можно положиться только на себя. И остались ему только сладкие речи да ловкие руки.

Йозэль даже не заметил, когда им перестала руководить нужда и он начал красть из интереса. Быстрее, сложнее, искушеннее! В какой момент прилавок с хлебом превратился в охраняемую сокровищницу наместника, а слова преисполнились лживым медом, снимающим драгоценности с изголодавшихся по лести богачек?

За несколько лет нахальный юнец прославился по всему острову и все равно оставался неуловимым, сотрудничая ли со стражей, скрываясь ли среди простого люда, потешающегося над сильными