Большая книга ужасов – 90 - Мария Евгеньевна Некрасова

него был чудаковатый: чуб из седых волос дыбом над блестящей плешью, футболка с олимпийским мишкой, Настя только в кино такие видела, даже у деда не было, разве что очень давно. Синие растянутые треники с дыркой, потрёпанные, какие-то жёсткие на вид кроссовки и совсем нелепый здесь и сейчас наброшенный на плечи грязноватый медицинский халат.

Старичок увлечённо перебирал что-то у себя на коленях и, кажется, напевал или бормотал под нос. Мамаша напротив не обращала на старичка никакого внимания: уткнулась в свой телефон, будто нет его здесь. Настя забегала глазами по площадке: где-то должен быть внук, за которым он присматривает, хотя откуда-то знала: нет здесь никакого внука. Старичок как будто явился из прошлого, не как все на свете старики с их старомодной одеждой и словечками, по-настоящему. Этому не хватало только шапочки-треуголки, сложенной из газеты. Тогда бы Настя точно сказала, что его вырезали из старого советского фильма и зачем-то посадили сюда.

Старичок провёл кулаком по скамейке, будто разглаживает бумажку, поднял голову и подмигнул. Что-то внутри Насти шевельнулось, какой-то мелкий прохладный страх, он пискнул: «Беги!» Старичок опустил глаза к своей невидимой бумажке, а Настя ещё слышала, как колотится сердце где-то в голове и почему-то в горле… «Чокнутый», – решила Настя. Она не могла сказать, почему она так решила, что-то было в его мимике, в лице, даже если не смотреть на старую одежду. И, да: смотреть на таких неловко и страшновато. Но как же трудно оторваться…

Мамаша на секунду подняла глаза на Настю, мол: «Чего тебе?» – и тут же опять уставилась в свой телефон. На старика она по-прежнему не обращала внимания: может, привыкла? Может, он здесь всегда, этакая местная достопримечательность?

– А ты так умеешь? – старичок сказал это себе под нос, будто ни к кому не обращаясь. А Настя всё равно вздрогнула. Голос был высокий, какой-то не стариковский… Захотелось сорваться и убежать, но как-то неловко. Не то чтобы Настя робела перед стариками, но невежливо убегать, когда к тебе обращаются.

– Иди, чего покажу! – он поднял голову и поманил Настю пальцем.

Миллионам девчонок и мальчишек миллионы взрослых по миллиону раз талдычат: «Не разговаривай с незнакомыми, не подходи, если зовут. Особенно, если эти незнакомые сидят на детской площадке без детей». Настя уже большая. Она всё это слышала не миллион, а два миллиона раз. Она у себя во дворе, пусть и новом. На эту площадку выходят окна, наверное, тысячи квартир окрестных домов. У неё свидетель – мамаша с коляской. И ещё какое-то странное любопытство, которого нельзя ослушаться.

Настя подошла к старику и присела рядом на лавочку. В лицо пахнуло стиральным порошком и цикорием. Настя хранила этот дедов пакетик в шкафу со своей одеждой. Наверное, сама же…

– Смотри, какая красота. – На лавочке перед стариком лежала стопка разглаженных фантиков от конфет. Рядом – те же фантики, но свёрнутые в узкие полоски. Старик брал полоски по одной и, чудно переплетая, сгибая, где надо, собирал причудливое лоскутное одеяло, полоску пошире, состоящую из десятков маленьких, перегнутых-перекрученных между собой: будущую закладку для книги.

В горле встал ком. По вечерам, не в этой квартире, а далеко и давно, за лесом, в прошлой жизни, когда все дела переделаны и ужин давно съеден, а ночной дожор только просыпается, они садились пить чай. Мать ворчала, но заваривала несколько маленьких чайников, чтобы каждому его любимый, отец кромсал колбасу на бутерброды, кусками с палец толщиной, а дед доставал жестянку с конфетами. Огромную, наверное, трёхлитровую с надписью «Мука», древнюю и грязноватую, но Настя считала её волшебной. Там всегда были конфеты, много, разных. Дед сам по выходным катался в торговый центр, набирал по горстке таких и сяких, чтобы дома ссыпать в эту бездонную банку, перемешать, потрясти, изображая какой-то музыкальный инструмент.

Пока пили чай, дед собирал у всех фантики, складывал вот так же полосочками, а потом они с Настей сворачивали из них чудные косички: длинные тонкие или, наоборот, пошире, их использовали как книжные закладки или просто вешали поверх штор, красиво. Только были они недолговечны.

Глотая упрямый ком, Настя берёт фантик и сворачивает в полосочку. Незнакомый чудной старик берёт у неё полосочку и вплетает в общую косу. Настя больше не видит перед собой ни детской площадки, ни ошалевшей мамаши, которая смотрит на неё круглыми глазами и, кажется, что-то говорит, и даже кричит, её больше нет. Насте кажется, что она помнит у деда и эту футболку с мишкой, и треники, а халат – это чтобы на солнце не обгореть, он только что в огороде работал, там солнышко злющее, Настя тоже вон обгорела с утра. Новенькая, ещё пахнущая краской лавочка превращается в покоцанный кухонный стол, оставшийся в прошлой жизни. Настя даже видит вытертые цветочки на клеёнке. Все хорошо. Всё как надо, как должно было быть, всё, как будто не случалось того, что не должно было… Она складывает фантики в тонкие полосочки и, кажется, даже чувствует послевкусие конфет. Такие она ещё не пробовала, дед всегда покупал что-то новенькое.

…Миллионам девчонок и мальчишек миллионы взрослых по миллиону раз талдычат: «Не разговаривай с незнакомыми». Они болтали, наверное, несколько часов. Настя не помнит, о чём. Ни слова. Помнит, что было спокойно, что было легко, как раньше, а больше ничего. Даже не помнит, как этот старик ушёл, она как будто проснулась на лавочке с книжной закладкой, сплетённой из фантиков. Это был хороший сон.

Мамаши уже не было, Настя и не заметила, как она ушла, вокруг носились дети, радостно перекрикиваясь, как будто рубильник включили, ведь секунду назад была тишина. Может, она правда уснула? Но косичка из фантиков лежала в руке.

Зазвонил телефон: мать. Толком не проснувшись, Настя слушает, что ещё там, кроме канцелярщины, надо купить. И запоминает сразу, она умеет запоминать, для этого надо сочинять стихи, как дед учил. Забавный старикан. Чокнутый он там или нет, а Настю он утешил. Надо было хоть спросить, как зовут, да ушёл он незаметно.

* * *

Поход в канцелярский магазин здорово прибавил настроения. Разве есть на свете человек, которому не нравится запах новеньких тетрадок, не нравится подолгу эти тетрадки перебирать, рассматривая рисунки на обложках, щёлкать кнопочками новеньких ручек, расписывать их на специальной бумажке рядом с кассиром и обязательно нарисовать там какую-нибудь ерунду, чтобы все смеялись.

Дома Настя перебирала покупки и напевала под нос, раскладывая на столе новенькие ручки-тетради. Она даже прикупила красивых закладок для книг, они лежали отдельно в верхнем ящике, ждали своих