Данэя. Жертвы прогресса II - Борис Мир

– Но разве люди не созрели для воплощения идеала, превращения его в норму?

– Мне совершенно не понятно, о чем ты грустишь. Ну: мы позабыли слово «любовь», в основе которого, всё-таки, лежит физическое влечение мужчины и женщины друг к другу – страсть, дарящая радость. Мы совершенно свободны в отношении её: сплетай пальцы и будь близким с тем, кто тебе сейчас нравится. Ты всегда имеешь возможность поступать так, не думая ни о чем кроме своего желания. Разве это не прекрасней того, что было когда-то? – Рита победоносно улыбнулась.

– Нет, – тихо ответила Лейли. – Это не дает тех душевных переживаний, какие давала любовь.

– Но кто испытывает потребность в таких переживаниях?

– Есть такие.

– Никто им не мешает сохранять длительную связь друг с другом, хоть всю жизнь. Я таких не знаю: ни одного. Да их и есть – крайне мало.

– Я, всё-таки, знаю их.

– И они тебе нравятся больше остальных?

– В их отношениях больше, гораздо, душевного тепла, чем у других – но они не имеют естественного завершения: любовь без детей не полна.

– Этот вывод – твой собственный?

– Нет. Конечно, нет. Его когда-то сделал Лал. Дан и Эя смогли убедиться в его правоте: они рассказали мне, как появились на свет и росли их дети.

– И сумели убедить тебя?

– Сумели. Ведь я видела их всех вместе.

– Лал. Значит, он. На него это похоже.

– Рем, он же был тебе почти ровесником?

– Да. И его выступления я помню хорошо. Лалу слишком многое не нравилось в современной жизни: считал, что немало из существовавшего у людей былых эпох совершенно незаслуженно забыто. Что ж, тогда всё гораздо понятней.

– Что тут может быть понятным? – запальчиво вновь вступила Рита. – Современная женщина, сама рожающая детей вместо того, чтобы целиком отдаваться работе; теряющая время на то, что может сделать неполноценная! Совершенно не оправданный анахронизм. Да! По-моему, это нельзя ни понять, ни оправдать.

Лейли почему-то не хотелось спорить. Она встала и ушла.

…Спектакль вечером прошел с обычным успехом, хотя играла хуже, чем в предыдущем. Но публика этого не замечала: выручило её профессиональное мастерство.

А после спектакля мучительно не хотелось возвращаться домой: панически боялась второй бессонной ночи, того, что мрачные мысли совершенно загрызут её. К счастью, усталость свалила её – в тяжелый сон.

В том же спектакле была занята и Рита.

Домой она отправилась не одна – со своим новым знакомым, молодым докторантом-генетиком. Познакомилась с ним на пиру в прошлый четверг, – их пальцы сплелись тогда. Они и сейчас желали друг друга и сразу же поехали к ней.

Он был умел и очень пылок; ласкам его не было конца, и они снова и снова возбуждали её.

– У тебя тело богини, – говорил он, неотрывно глядя на нее потемневшими от страсти глазами, и пальцы его непрерывно блуждали, касаясь плеч, груди, живота, бедер. Они без удержу отдавались друг другу.

«До чего хорошо! О-о-о! До чего же хорошо!» думала она. «Эта Лейли – она статуя, не женщина. Просто статуя, хоть и прекрасная: красивей всех других, настоящих, женщин. Таких, как я. Что она понимает? Она же не способна на настоящую страсть: может только изображать её на сцене».

– Послушай, мой желанный, а хотел бы ты быть со мной всю жизнь? – вдруг спросила она его.

– Боюсь, что да! – не задумываясь ответил он.

Она засмеялась:

– Ты не понял: я не имела в виду только заниматься этим. Спросила о другом: хотел бы ты всю жизнь быть близким только со мной и не знать других женщин?

– Зачем? – удивился он.

– Вот именно: зачем?

– Прости: не понимаю.

– Так: продолжение одного сегодняшнего разговора – кстати, довольно любопытного. Рассказать?

– Потом!

– Успе-ешь! Послушай, всё-таки. Разговор – о любви.

– О чем?

– Это то, во что когда-то облекли романтики прекрасную, язычески радостную потребность физического слияния мужчины и женщины. Её, любви, непременными атрибутами были верность, то есть недопустимость физического общения с другими, и ещё многое, туманно-возвышенное. И всё это, судя по литературе тех времен, в основном оставалось идеалом и, в действительности, было редкостью.

– Ну, бывает и сейчас. Кое-кому почему-то нравится жить вместе и довольствоваться почти исключительно друг другом.

– Ты с такими сталкивался?

– Ни разу. Да и какое нам с тобой дело до них? Разве нам будет хуже, если мы будем близки ещё с кем-то?

– Конечно! Но послушай ещё. Интересная подробность: любовь должна завершаться образованием семьи и рождением детей. Вот!

– Бред какой-то! И кому теперь это нужно?

– Самой красивой женщине Земли – Лейли.

– Как стремление великой актрисы к необычным душевным переживаниям?

– Если бы! Как следствие воочию виденного примера.

– Какого?

– Такого: Дана с Эей и их детками! Ей разрешили вчера посетить их.

– Она лично знакома с ними?

– Ещё бы! Лейли ведь много снималась в фильмах Лала, была его другом. Кстати, именно Лал и вдохновил их на этот подвиг – рождение детей: они сами сказали Лейли.

– Вот это – уже интересно. Ну и…?

– Всё. Больше ничего не знаю. Тебе этого мало?

– Пожалуй, предостаточно. Гм, симптом мало приятный.

– Это так серьезно?

– Может быть, – он сел на постели. – Было уже кое-что ещё. Среди педагогов, в основном тех, кто имеет дело с детьми раннего возраста, были женщины, выражавшие желание родить ребенка. К счастью, кроме одного случая дело дальше слов не пошло: они знали, что мы к ним тогда потребуем применения бойкота, и при судебном разбирательстве им нечего надеться на поддержку достаточного большинства человечества.

– И всё же: один случай был?

– Только попытка. Одна из тех, кто активно выступал против отбраковки.

– Что она попыталась сделать?

– Забеременела. Но её заставили беременность прервать. Тоже перспективой бойкота. К тому же, она знала, что ребенка у нее заберут, и он сразу будет считаться неполноценным – как рожденный без соблюдения правил воспроизводства.

– Есть прямая связь между её попыткой и прежним движением против отбраковки?

– Точно не скажу. Но если так, то это слишком серьезно. Кстати, она тоже была близка с Лалом. Как единомышленница.

– Когда Лейли ушла, Рем сказал, что Лал выступал чуть ли не против всего. Даже против использования неполноценных вообще.

– Ему не очень-то дали это делать.

– Но Дан? Чего хочет он?

– Это мы пока не знаем. То, что ты сказала мне, со слов Лейли, – что дети их появились под влиянием Лала, заставляет подозревать, что Дан хочет того же, что и Лал. Слишком близкими друзьями были они. Приятного мало. В нашем кругу, генетиков, к Лалу всегда относились без особой симпатии; пожалуй, я слишком мягко выразился. – Он задумался. – Дан уже нарушил установленные законы воспроизводства. Нас это сразу насторожило, когда мы увидели его детей.

– Но ведь без того самого, против чего был Лал, Дан не жил бы сейчас, вторую жизнь.

– Конечно! Его тело – тело донора.

– И, кстати, гены, переданные детям, тоже принадлежат не ему, а неполноценному. Его дети – автоматически – потомственные неполноценные: неполноценные с рождения без всякой отбраковки.

– Ты напрасно стала актрисой. Говоришь прямо как член Совета воспроизводства.

– Слушай, но они – эти их дети – полноценные по своему развитию?

– По-видимому.

– Так что же, всё-таки, ждет их?

– Не знаю. Дан, наверняка, не даст признать их неполноценными.

– Ещё бы! Особенно после всего, что рассказала Лейли.

– Дан ведь не та женщина – ему-то обеспечена поддержка почти всего человечества.

– Детки под надежной защитой авторитета своего отца.

– Да! Отец. Патриарх. Глава рода. Род Дана, колено Даново. Совсем по Библии.

– Ты даже Библию знаешь?

– Слегка.

– М-да! Не нравится мне это, очень.

– Заметно.

– Что, если, глядя на них, осмелеют, решатся на рождение детей те женщины, педагоги? Если это станет повальным явлением? Вообще, превратится в норму? Меня такая перспектива не устраивает. Я современная женщина: мое дело – сцена театра; детей пусть рожают неполноценные. И наслаждаться с мужчиной желаю, не думая ни о чем другом. – Она заметила, что он её почти не слушает.

– Рождение детей Дана и Эи стоит в прямой связи с влиянием на них Лала. Ценное сведение. Надо немедленно сообщить профессору Йоргу.

– Сейчас? Ведь ночь!

– А, да!

Она видела, что ему уже не до неё. И не стала его удерживать у себя.

Он еле дождался утра. Но пока не кончилось время завтрака, вызвать профессора Йорга не посмел.

… – Доброе утро, учитель!

– Отличное утро, Милан!

– Не совсем.

– Что-нибудь случилось?

– Да. Мне удалось узнать нечто важное: говорить?

– Лучше приезжай ко мне в лабораторию. Жду.