Искушение Тьюринга - Давид Лагеркранц

Первой его мыслью было: «Нет, ни за что в жизни, я достаточно насмотрелся на это место». Но по здравом размышлении молодой помощник инспектора переменил свою позицию.

Бёрда он недолюбливал за высокомерие. Доктор говорил нарочито много и громко, при этом всячески давая понять, что последнее слово все равно останется за ним. И внешне Бёрд производил на Корелла отталкивающее впечатление. Белки его глаз заволакивала какая-то странная муть, походившая на въевшуюся грязь. Для Корелла он был самой нежелательной компанией. С другой стороны, возвращаться домой не хотелось. Да и осмотреть дом покойника еще раз было нелишне.

В результате несколько минут спустя Корелл снова брел по узким тротуарам в направлении дома на Эдлингтон-роуд.

Доктор Бёрд болтал без умолку, как будто вскрытия были единственным, что пробуждало его к жизни.

– Я уже говорил, что мой сын начал изучать медицину?

– Нет.

– Похоже, сегодня вы не слишком расположены беседовать?

– Возможно.

– Но вас интересуют небесные явления, если я не ошибаюсь… Вы, конечно, знаете, что грядет полное солнечное затмение?

– Как будто…

– Завораживающее зрелище, не так ли?

– Не уверен. Оно ведь быстро закончится, если я не ошибаюсь?

– Оргазм тоже быстро заканчивается, но это не умаляет его значимости.

В этом месте Бёрд зловеще расхохотался.

Корелл думал о своем. Между тем доктор продолжал рассуждения, незаметно перекинувшиеся на способы наблюдения за солнечными затмениями и тому подобными небесными явлениями. Наконец он шумно сглотнул.

– Однако я проголодался.

Корелл поежился от омерзения, представив себе, как Бёрд поглощает пищу. Но в этот момент в сумерках нарисовалась раскидистая ива – ориентир, указывающий на их близость к цели.

Виллы на Эдлингтон-роуд не имели номеров, только таблички с названиями домовладений. На воротах, в которые вошел Корелл, красовался щиток с небрежной надписью «Холлимид». Молодой полицейский задержал взгляд на мощеном отрезке тропинки, словно надеялся, что за время его отсутствия тот удлинился. Но все оставалось по-прежнему; плиточная кладка обрывалась, как ведущий в никуда след. Корелл отпер дверь полученным от старой горничной ключом и вошел.

В прихожей он боязливо принюхался. Что-то изменилось – Корелл почувствовал это сразу. Запах горького миндаля ощущался теперь не так остро, хотя все еще достаточно явственно.

– Цианид, определенно цианид… – пробормотал доктор и с гордостью знатока ступил на лестницу.

Корелл остался внизу, все еще борясь с искушением повернуть к выходу.

Дом, как и в прошлый раз, внушал ему странные, пугающие мысли. Помощник инспектора почувствовал, как его прошиб пот. Тем не менее он нашел силы перебороть себя и подняться в спальню, удивившую его еще больше.

За прошедшие со времени последнего визита несколько часов комната преобразилась и теперь имела вид по-своему изысканного богемного жилища – пусть неприбранного, но ни в коей мере не зловещего. Простыня и одеяло, скомканные, валялись на кровати поверх матраса.

– Ну и где ваше яблоко?

Доктор Бёрд склонился над половинкой плода и потыкал зубочисткой почерневший срез.

– Да, яблоко идеально подходит для того, чтобы отбить горький привкус.

– Мне кажется, вкусовые ощущения – последнее, что заботило мистера Тьюринга в тот момент, – возразил Корелл.

– В любой ситуации естественно стремление свести страдания к минимуму, – отвечал Бёрд.

– Да, но почему именно яблоко?

– Что вы имеете в виду, мистер помощник инспектора?

Но Корелл, по правде сказать, и сам не понимал, чего хочет от Бёрда.

– Что, если яблоко имеет какой-то символический смысл? – ни с того ни с сего предположил он.

– Символический?

– Именно.

– Вы намекаете на Библию? Грехопадение и все такое…

– Да, потерянный рай.

Последнее Корелл выпалил скорее по наитию.

– А… вы о Мильтоне…

«Пошел к черту», – подумал Леонард, но вслух ничего не сказал.

Пристыженный, словно Бёрд уличил его в неуместном юношеском снобизме, он удалился в коридор и свернул налево, в комнату, где нашел бутылку с цианидом.

У окна стоял письменный стол из красного дерева с обитой зеленым бархатом столешницей. Корелл любовно погладил позолоченные отверстия для ключей. Дорогая мебель пробуждала в нем ностальгию по родительскому дому. Когда же полицейский взял в руки тетрадь с расчетами и принялся водить пальцем по строчкам, в памяти, как живой, встал его старый учитель из колледжа «Мальборо».

– Леонард, ты так быстро отвечаешь… Ты вообще считаешь?

– Нет, сэр, я вижу…

Когда-то он умел это – видеть. Теперь же рассеянно следил пальцем по строчкам с чужими расчетами.

Корелл обвел глазами комнату. В этот момент она и весь дом показались ему головоломкой, возможно имеющей самое отдаленное отношение к расследованию и интересной скорее психологу или писателю, чем полицейскому. Тем не менее требующей разгадки.

Все вокруг – и лаборатория, и записные книжки, и профессорские калькуляции – указывало на то, что Тьюринг был полон планов. Хозяин этого дома устал от жизни и в то же время оставался погружен в нее с головой. Собственно, Корелла это не удивляло: всем нам, так или иначе, приходится жить, пока не пробьет наш час.

Странным в своей замысловатости представлялся разве сам способ ухода, если он действительно был выбран самим Тьюрингом добровольно. Вместо того чтобы просто взять и выпить яду из бутылочки, самоубийца зачем-то устроил целое представление – с булькающим котелком, свисающими с потолка кабелями и половинкой яблока. Логично было предположить существование некоего заложенного во всем этом сообщения. Мысленно послав Бёрда ко всем чертям, Корелл принялся один за другим выдвигать ящики письменного стола и просматривать их содержимое.

Как полицейский, он делал свою работу, тем не менее чувствовал себя некомфортно. Особенно когда снаружи послышались шаги доктора, а в левом нижнем ящике обнаружилась коробочка, судя по всему тщательно припрятанная там Тьюрингом и потому показавшаяся Кореллу подозрительной.

В коробочке, обитой изнутри бархатом, лежал орден – серебряный крест с красным эмалевым медальоном посредине и надписью: «За Бога и Империю»[4]. За что мистер Тьюринг мог получить такое? Совершенно очевидно, что это была не спортивная медаль. Корелл, взвесив находку на ладони, попытался представить себе подвиг, за который героя могли удостоить такой награды, но не смог, потому что мало знал о войне и орденах. Пристыженный, помощник инспектора убрал коробку на место.

Кроме нее, в ящиках лежали бумаги и папки с документами, несколько камней песочного цвета, транспортир, счеты и перочинный нож с коричневой рукояткой. В верхнем правом ящике, под конвертом из Уолтонского атлетического клуба, обнаружилось несколько исписанных от руки листков – письмо некоему Робину, которое Корелл, сам не зная зачем, сунул во внутренний карман, прежде чем выйти из комнаты.

В коридоре он столкнулся с доктором Бёрдом, в глазах которого стоял лихорадочный блеск. Пальцы доктора сжимали пузырек с ядом.

– Отравление цианидом, намеренное и хорошо продуманное, – объявил он. – Хотя вы, конечно, поняли все с самого начала.

– Ничего я не понял, – возразил Корелл. – И вообще пока воздерживаюсь от каких-либо выводов.

– Это делает вам честь, – Бёрд уважительно закивал. – Но осторожность хороша лишь в меру… Пойдемте отсюда. Я отдал бы полжизни за рюмку шерри.

Доктор схватил Корелла за рукав и потащил вниз по лестнице, на улицу, освещенную тусклыми фонарями.

У ворот, рядом с папоротником и зарослями ежевики, они простились, и Корелл побрел дальше, втайне надеясь избежать встречи с Блоком, которого послал допрашивать соседей. Но время было позднее, на улицах ни души. Тишину нарушал разве шум дождя да по временам раздававшийся из какого-нибудь двора собачий лай.

Дойдя до парка Уилмслоу, Корелл ускорил шаг, а потом вдруг побежал, как будто боялся не успеть домой к условленному сроку.

Глава 4

Леонард Корелл почти не спал. Если только бессонные ночи и в самом деле различаются по степени мучительности, то это была одна из самых страшных. Дело даже не в том, что Корелл до рассвета не сомкнул глаз, а в одолевавших его мыслях и кошмарных фантазиях.

В пять утра помощник инспектора сидел в постели, жадно глотая воздух. Ему чудились витавшие по комнате пары цианида и забивающий ноздри едкий миндальный запах, хотя окна в квартире были открыты, а ночь, как снаружи, так и внутри, благоухала дождем и мокрой сиренью.

Корелл поднялся с кровати. Свет утреннего солнца несколько прояснил сознание, но даже он не мог скрыть убожества этой комнаты с висевшей на стене замызганной репродукцией картины Гогена «Мечта». Унылость обстановки скрашивали разве коричневый кожаный диван да отреставрированный белый стул эпохи королевы Анны.