Ужин в Санлисе - Жан Ануй

Филемон. Еще бы!

Мадам Монталамбрёз. Особенно женщины.

Жорж. И так как эта девушка, чистая, верящая в дружбу, удивилась однажды тому, что у меня, несмотря на мою молодость, нет друзей, то, не желая ее разочаровывать, я выдумал себе друга. И, разумеется, я постарался, выдумал самого лучшего друга на свете: искреннего, преданного, бескорыстного. Мне хотелось доставить ей удовольствие, и я не жалел красок, описывая его.

Филемон. Ах, любовь, любовь! И меня, смею вас заверить, она не раз заставляла изобретать небылицы. Представьте себе, однажды в Перпиньяне я убедил молоденькую швейку, будто я чемпион футбола.

Жорж (продолжает, не слушая его). Но, окружая себя этими вымышленными лицами, я не понимал, как неосторожно поступаю. Эта девушка, моя подруга, мало-помалу привыкла спрашивать меня, как они поживают. Потом, заинтересовавшись всем, что я рассказал про них, она стала удивляться, почему я не знакомлю ее со столь близкими мне людьми. Я долго придумывал всякие болезни и объезды, но завтра она сама уезжает в провинцию, где живет большую часть года. Я не мог больше оттягивать. Она приедет сегодня, чтобы пообедать с моими родителями и с этим таинственным другом, о которых я столько ей рассказывал.

Филемон. Я начинаю понимать. Вы хотите предложить нам сыграть роли ваших родителей и этого друга?

Жорж. И говорить за ужином то, что говорили бы они, если бы существовали.

Филемон. Браво!

Мадам Монталамбрёз. Браво! По-моему, это ужасно забавно!

Филемон. Ужасно! Но, скажите, кто будет играть друга?

Жорж. Я не хотел приглашать актера на эту роль. Родителей, ей-богу, сыграть нетрудно. С возлюбленными сына они всегда беседуют о том, какие смешные словечки он говорил в раннем детстве, и о том, как трудно было с ним, когда он стал расти. Девушки обычно от них больше ничего не узнают. Но друг… Мало ли о чем может его спросить женщина?.. И вот что я решил: для друга будет поставлен прибор, мы подождем его столько времени, сколько обычно ждут опоздавших, но его место так и останется незанятым. Он не приедет. (Добавляет тихо, как бы про себя.) И тогда он, безусловно, останется для меня идеальным другом…

Пауза.

Филемон. Очень жаль, что вы пришли к такому решению! У меня есть одни знакомый, очень талантливый парень, он отлично справился бы с этой ролью.

Жорж (улыбаясь). Не думаю.

Мадам Монталамбрёз. Позвольте сказать вам, дорогой мсье, что я ужасно довольна ролью матери. Это очень выигрышная роль. Особенно, когда женщина еще не очень стара, правда? Можно позволить себе и пококетничать…

Жорж. Нет, нет, прошу вас, не импровизируйте, пока мы вместе не уточним окончательно ваши роли. Надеюсь, вы догадываетесь, что я подробно рассказывал этой девушке про каждого и вас, и вашему незаурядному таланту будет где развернуться: с его помощью выдуманные мною люди, существующие лишь в воображении моей возлюбленной, обрекутся в плоть и кровь.

Филемон. Погодите-ка, дорогой мой! У меня как раз зародилась идея образа превосходного отца. Одну минуту! Все, что нужно, со мной. (Прежде чем Жорж успевает его остановить, уходит со своим чемоданчиком за ширму.)

Мадам Монталамбрёз (жеманно). Итак, я со своими большим мальчиком… Я, разумеется, его обожаю. Надеюсь, вы не уготовили мне роль плохой матери. Такую роль я неспособна сыграть.

Жорж. Нет, вы добрейшая мать и горячо любите своего сына.

Мадам Монталамбрёз. Гийотар советовал мне надеть черное платье. Ничего, что я в цветном? Ведь эта дама не в трауре?

Жорж. Нет.

Мадам Монталамбрёз. Тогда поверьте мне: играя еще не старую мать, важнее всего дать почувствовать, что, несмотря на возраст, она осталась очень женственной.

Жорж. Как раз наоборот, этого вовсе не нужно.

Мадам Монталамбрёз (недовольно). Как угодно! Но, полагаю, вы понимаете, что с моей наружностью я не могу играть старую клячу!

Жорж. Постойте, прошу вас, я сейчас подробно объясню, как вы должны себя вести.

Входит седобородый согбенный старик с морщинистым лицом.

(Отступает.) Кто это?

Филемон (это он). Это я, черт побери! Ха-ха-ха! Ужасно забавно! Я даже вас сумел провести!

Жорж (пораженный). Но эти морщины… Эта фальшивая борода… Надеюсь, вы не собираетесь ужинать в таком виде?

Филемон. Нет, нет, успокойтесь! Я все прилажу как следует. Сейчас я хотел дать вам только общее представление.

Жорж. Но это невозможно, послушайте! Мы не поняли друг друга!

Филемон (внезапно рассердившись). Но, черт побери, мсье, вы сказали, что нужно сыграть отца! И я создал для вас отличный образ! Уж не собираетесь ли вы учить меня моему делу?

Жорж. Но это бог знает что! Таким, каким вы были сначала…

Филемон. Надо наконец столковаться. Вам нужен актер на амплуа отца или на амплуа первого любовника? Если я не ослышался, вы говорили об отце. Так вот вам отец!

Жорж. Но сколько вам лет, мсье?

Филемон. Пятьдесят два года и из них тридцать четыре на сцене! Я не мальчишка, мсье!

Мадам Монталамбрёз (пытаясь его успокоить). Мой дорогой друг… Мой дорогой друг…

Жорж. Послушайте! Вам пятьдесят два, мне двадцать восемь, думаю, что вы и без бороды прекрасно можете сойти за моего отца, и, откровенно говоря, это не будет насилием надо природой.

Филемон (сердито срывая бороду). Ах, зачем только я старался! Если вам угодно, чтобы отца играл актер с наружностью первого любовника, — извольте! В конце концов нас мало интересует, удастся ли то, что вы задумали. Но знайте, я уступаю лишь потому, что все это не больше чем ваша прихоть. Я уважаю свою профессию, так-то, мсье! Если бы речь шла о настоящем искусстве, я бы вам так легко не уступил, тут уж был бы совсем другой разговор, можете не сомневаться! (Идет за ширму разгримироваться, возвращается. Во время следующей сцены настроен весьма мрачно.)

Жорж (с внезапной резкостью). Вы должны, наконец, понять: я пригласил вас не для того, чтобы вы изображали, как вам вздумается, каких-то вымышленных родителей. Эти персонажи существуют. Они уже наполовину живые люди. Ведь кто-то в них верит, что-то ожидает от них определенных слов, определенных поступков, определенного отношения ко мне. Если вы обладаете тем профессиональным чутьем, которое делает честь большинству актеров, то вы подчинитесь мне, как самому требовательному режиссеру, изо всех сил будете стараться создать именно таких родителей, каких эта девушка предполагает здесь увидеть.

Актеры, удивленные его тоном, подходят ближе. Они озадачены.

Я знал, что мое поведение покажется вам сумасбродным. Вы привыкли к театру, где жанры строго разграничены, и с недоумением смотрите на молодого человека, желающего, чтобы вы играли водевиль с серьезными лицами и с трепетом душевным. То ли дело трагедия: чуть кто уехал или случился какой-нибудь пустяк, можно достать платок и выплакаться всласть на глазах у взволнованной публики. Со мной же случилось так, что из спектакля своей жизни я должен сделать водевиль. Ну, вот и все. (Встает расстроенный.) Итак, будьте на высоте! Помогите мне на один вечер вдохнуть жизнь в воображаемые персонажи, которые будто бы обитают в этом нанятом доме! Поверьте, я жду их так, как никто никогда не ждал возвращения настоящего отца, настоящей матери и настоящего друга из самого дальнего путешествия!

Актеры откашливаются, они растроганы.

Мадам Монталамбрёз. Не сомневайтесь, дорогой мсье, женщина всегда готова помочь любящим…

Филемон. Мы в вашем распоряжении, дорогой мсье. Простите мою недавнюю горячность.

Жорж (останавливает их жестом). Благодарю. Но, прошу вас, не зовите больше друг друга по фамилии и перестаньте называть меня «мсье». Нужно сейчас же начать: у нас так мало времени, чтобы научиться разговаривать между собой с той сдержанностью, с какой говорят люди, связанные давнишней нежностью; чтобы создать ту атмосферу интимности, когда каждый понимает другого без слов.

Филемон. О, знаете, дорогой мсье, сцену без слов сыграть легче всего. Лучше скажите, что нам нужно будет говорить?

Жорж. Сейчас скажу. Что это ты вообразил, папа, будто у тебя должна быть борода, как у старого классного наставника? Правда, ты пожилой человек, но ты очень мил и еще довольно моложав, той моложавостью, с которой годы ничего не могут поделать. Ты идеальный отец, ты отказался не только от бороды, но и от устарелых традиций, сумел вовремя стать для меня старшим братом. И даже не столько старшим братом, сколько товарищем. Да, папа, ты мой товарищ! К тому же ты и одеваешься, как я, и даже — что вполне естественно в твоем возрасте — как еще более молодые люди.