Посол мертвых - Аскольд Мельничук

В то первое лето братья Круки также учили нас играть в секретных агентов. Нужно было тянуть жребий: кому быть шпионами, кому - агентами. О том, кто ты, знал только ты сам. Кому-то одному выпадала роль "объекта". "Объект" прятался - обычно в лесу, - сообщив лишь одному партнеру - это мог оказаться как агент, так и шпион, - где именно. И тот, кому местонахождение "объекта" было известно, должен был всеми правдами и неправдами привести к нему свою команду. Однако, что не было ему известно, так это то, кто с ним в одной команде, а кто - враг. Игра представляла собой высшую ступень образования по предмету, который правильней всего было бы назвать паранойей. Когда мне выпадало прятаться, я чувствовал себя забытым и брошенным всеми, ненавидел себя за это и в отчаянии твердил одну и ту же суровую, неистовую молитву, которую выучил в воскресной школе:

"...благословенна ты, матерь Божия, благословенна в веках и непорочна. Добродетелью превосходишь ты херувимов..."

Москиты не давали сосредоточиться. Я прихлопнул одного на колене, смахнул с уха другого, и мы с Алексом начали пятиться от толпы, скопившейся в естественном, ограниченном скалами амфитеатре перед часовней с блестящим куполом-луковицей. Высоченные сосны окружали богомольцев, стоявших на ковре из мерцающей медно-рыжей хвои, и всю эту сцену пронизывали острые солнечные стрелы. А что, если одна из них ударит в потир? За этим последует разряд молнии, небеса разверзнутся и... кто знает? В таком воздухе все возможно.

"...прими молитвы наши и вложи их в уши Сына Твоего, Господа нашего, чтобы ради тебя спас Он и просветил сынов наших..."

Несколько сотен людей восхищенно внимали бубнящему голосу лысого священника, только мы не участвовали в молитве. Я в последний раз взглянул на фигуру матери, заштрихованную перекрещивающимися солнечными лучами, на стоявшего рядом с ней отца, на чьем лице была написана крайняя сосредоточенность - видимо, для них происходящее действительно много значило, - и мы углубились в лес на поиски Человека из башни. Яркий свет дрожал от плотной тучи зависших в нем насекомых, которые, вероятно, могли быть миниатюрными ангелами. Мы карабкались по замшелым камням, перескакивали через кочки, все дальше уходя в сказку. Будет ли мир еще когда-нибудь казаться таким же изобилующим возможностями и насыщенным мечтой, каким он казался нам в то утро?

Когда эхо церковной службы окончательно перекрыли бодрые речи козодоев и черных дроздов, мы сбавили шаг.

- Вот знак, - сказал Алекс, указывая на полоску синей краски на сосновом стволе.

- А вон еще, - подхватил я, увидев такую же на дальнем дереве.

Ориентироваться по этим отметкам было так же легко, как идти по обычным городским улицам. Только вот пункт назначения вырисовывался смутно: мы знали лишь, что где-то недалеко есть водонапорная башня, которую знаменитый поэт сделал своей обителью. Он пережил две войны, Голод и теперь имел возможность сидеть в своей башне и писать благодаря поддержке друзей, веривших, что он делает очень важное дело. Однажды я видел его на концерте в Карнеги-Холле. Мне его показала мама, и почтительность, прозвучавшая в ее голосе, произвела на меня большое впечатление. Ходила легенда, что он пишет и молится дни и ночи напролет и ему незачем зажигать лампу, потому что свет излучает сама его голова. Говорили также, что по воскресеньям после службы он принимает посетителей. Мы не собирались разговаривать с ним, а надеялись лишь издали увидеть поэта в его берлоге.

Пройдя мимо кишевшего москитами болота и поднявшись по склону холма, мы вышли на поляну. Старая башня напоминала гигантский винный кувшин, установленный на треноге. Когда-то она снабжала общину водой. На будущий год мне предстояло учиться в шестом классе и столкнуться лицом к лицу с "грозной сестрой Капоне", как называли ее школьники, так что было нелишне проверить себя на храбрость.

Мы подходили медленно. Меня трясло от страха - страха, который я испытывал всегда, преступая границу. Но какую границу я преступал сейчас? Алекс поднял несколько камней.

- Ты тоже возьми, - посоветовал он мне.

Мы собирались кидать ими в башню, пока поэт не выглянет из окна. Наша миссия состояла лишь в том, чтобы увидеть его.

- Да благословит вас Всевышний, мальчики. - Голос, неожиданно раздавшийся за спиной, вонзился прямо в сердце. Мы обернулись. - Я рад гостям... - Он улыбался.

На нем был хлопчатобумажный комбинезон - как у пасечника из детской книжки о Хранителе тайных цветов. Седые волосы росли у него, казалось, отовсюду - даже из ушей. В руках он держал трубку.

Мы стояли, готовые в любой момент дать деру. Вблизи поэт оказался крохотным. Мы вдвоем могли бы легко унести его. Я толкнул в бок внезапно онемевшего Алекса.

Старик подошел настолько близко, что я ощутил его табачное дыхание. Зубы у него были желтые, как лепестки подсолнуха.

- Знаете, что говорили в таких случаях древние греки? Продолжай молчать, если не можешь сказать ничего, что оказалось бы лучше молчания. Он почесал нос. - Хотите посмотреть башню?

- Да, сэр, - выдавил наконец Алекс.

- Хорошо.

Он повел нас по лестнице. На высоте приблизительно пятнадцати ступенек находилась площадка, но, прежде чем мы ее достигли, я учуял какой-то ужасный запах и услышал жужжание множества мух. Когда мы приблизились к двери, мне показалось, что за ней - гигантский улей.

Помещение было темным, и вонь там стояла такая, что у меня сперло дыхание; из-за жужжания невозможно было расслышать, что говорит старик. В полоске света, падавшей из-за двери, видны были громадные стопки книг и бумаг.

- Да будет свет! - провозгласил старик и распахнул окно.

Мухи и так были повсюду, но через открывшееся окно в комнату устремились новые полчища.

Я не сразу понял, что привлекало их, поскольку, отшатнувшись, свалил стопку книг, бумажных листков и чернильниц с торчащими перьями. Такими стопками были уставлены весь пол и поверхность стола, на каждой сверху лежали не то какие-то муфты, не то свернутые боа. Потом я разглядел, что эти меховые шкурки имеют носы, головы, ноги и хвосты, а то, что я вначале принял за перья, на самом деле было стрелами. Вокруг нас громоздились кучи мертвых и расчлененных белок, енотов, кроликов, птиц и прочей живности. Пол был черным от запекшейся крови и муравьев.

Старик, похоже, не обращавший никакого внимания на весь этот кошмар, стал подталкивать нас в глубину, но я уже принял решение. Пулей вылетев из комнаты и скатившись кубарем по ступенькам, я рванул в лес и бежал без оглядки, пока не увидел часовню, возле которой уже никого не было. Только там я остановился и, оглянувшись, увидел, что Алекс следует за мной по пятам.

Задыхаясь, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет у меня из груди, я присел на камень. Мы молча смотрели друг на друга. Что мы могли сказать? Нас ведь предупреждали, чтобы мы туда не ходили, и теперь мы поняли - почему.

Святая Мария, Матерь Божия, избави нас от лукавого ныне и присно и во веки веков.

Почувствовав себя на каникулах, Алекс первым делом принялся рисовать комиксы на длинных листах желтой бумаги, которые он потом разрезал на отдельные кадры и скреплял в нужной последовательности, превращая в самодельные кинопленки. Прорезав желобки в противоположных концах коробки для обуви, он продевал сквозь них свою ленту и представлял нам собственную версию телевидения. Некоторые его "фильмы" были об отце: отец в виде одноглазого великана-людоеда; отец с рогами; отец, орудующий ножом. Для меня Алекс предварительно устраивал персональные просмотры. В конце "фильма" я неизменно аплодировал.

- Я люблю своего отца, - объяснил Алекс, когда я попросил его объяснить мне эту загадку.

- А как ты хочешь, чтобы кто умер раньше - твой отец или твоя мать? Это была игра, которой я научился в школе. Ответить на такой вопрос невозможно, но задать его и поставить собеседника в тупик - забавно. Мы сидели на берегу пруда, закинув удочки в воду.

- Они не умрут, - ответил он после долгой паузы.

- Как так?

- Они вознесутся на небо.

- Туда не все возносятся.

- Мой отец говорит, что никакого ада нет. И чистилища тоже.

- Ну, тогда как ты хочешь - чтобы кто первый туда вознесся?

Было ясно, что ответа я не получу.

Подбежал знакомый мальчик и крикнул:

- Айда, там уже играть начинают!

III

Оказалось, что тем летом я последний раз в жизни видел "старого революционера". На следующий год Адриана Крук оказалась в положении, неслыханном для иммигрантских кругов: ее муж, Лев, развелся с ней и стал жить с девятнадцатилетней девушкой, вахтершей с местной фабрики.

По воскресеньям, возвращаясь из церкви, мои родители рассуждали о Хрущеве и Кеннеди. А также - очень часто - об Аде, которая, судя по всему, решила шокировать остальных прихожан своими странными шляпами и юбками с длинными разрезами. Шли шестидесятые годы, но она, похоже, была единственной в нашем кругу, кто уловил дух перемен.