Посол мертвых - Аскольд Мельничук

Мне хотелось умыться с дороги. Этих рассказов о войне я не слыхал уже много лет и забыл, как они потрясали меня своей незавершенностью. Ада. Мое окно в прошлое. Мутное окно. Без нее прошлое осталось бы для меня серией крупных планов, музеем, заполненным исключительно портретами моей родни.

- Когда брат ушел, я попыталась читать, прислонившись к печке, но это оказалось невозможно. Тогда, закрыв глаза, я стала вдыхать запах рагу из овощей с крохотными кусочками мяса. Скорей бы кончились все мясные запасы, думала я, потому что уже несколько месяцев была вегетарианкой. И, разумеется, пацифисткой. Война - мужская забава.

Я попытался представить себе, что значит жить в состоянии непрерывной тревоги.

- Вечером отец вернулся из ратуши, где работал судьей. Пирог пекли в честь дня его рождения, но о торжестве начисто забыли, так как уже стало ясно: что-то случилось. Мама, пришедшая с работы чуть раньше, отправилась искать Виктора. Ей не впервой было обходить тюрьмы: во время предыдущей войны она вот так же искала своего отца. Поскольку тогда ей удалось его найти, она верила, что сможет найти и сына. Побывав в полицейском участке, находившемся на другой стороне улицы, прошерстив больницы, тюрьмы, добившись приема в тайной полиции, не побоявшись навестить скрывавшихся друзей, она вернулась домой, но отец уже снова ушел, чтобы постараться что-нибудь узнать, пользуясь своими связями. Ему удалось выяснить, что Виктора арестовали, - не за то, что он покупал сахар на черном рынке, а за то, что пытался перейти границу в нескольких милях от города. Его отправили в столицу. Ничего сделать нельзя. Надо немного поспать. Даже во время войны люди должны спать.

Спустя много лет мой брат вернулся, - продолжала Ада, - мы тогда уже жили в Нью-Джерси. Годы, проведенные в Сибири, не пошли ему на пользу. Двадцать лет. Вот и ты... - Она с едва заметной улыбкой повернулась ко мне. - Через сколько лет отсутствия появился ты? Наш блудный сын. Надеюсь, ты пропадал не в Сибири?

Она явно наслаждалась своей иронией, потому что вид у нее был сияющий.

В нижней квартире залаяла собака. Я осмотрелся вокруг. Снег лепил в окна, вечерело.

- Зачем вы мне звонили?

- Хочу рассказать тебе еще одну историю.

- Ада... - Я начинал терять терпение.

- Это интересная история. О проститутке. Тебе понравится.

- Я ее уже слышал - да, слышал, много лет назад, на курорте Блэк Понд1.

- Неужели?

- Если вы сейчас же не скажете, я уезжаю.

Ее лицо потемнело, я заметил признаки гнева.

- Столько лет, а ему жалко нескольких минут, - сказала она, ни к кому не обращаясь.

- Как давно?

- Что?

- Как давно вы не видите?

Она стиснула пальцы и, проигнорировав мой вопрос, сказала:

- Это связано с моим сыном.

- А что с ним?

- Он там, - махнула она рукой на дверь. - В моей комнате.

- Что?! - Я встал.

- Подожди, - остановила она, подавшись вперед, теперь ее голос звучал, скорее, просительно, чем властно. - Подожди, - повторила она. И еще раз: Подожди. Тебе следует сначала кое-что узнать.

Лошади, собаки, люди - все глазели на меня со стен. Наверняка и лиса, притаившись где-нибудь за кустом можжевельника или тисовым деревом, подглядывала за мной. На меня уставились все, кроме Ады. У меня запершило в горле. По-своему я любил каждого из Круков, они были моей маленькой украинской новел

лой - такие импульсивные и безудержные, что никогда нельзя было сказать, собирается ли кто-то из них тебя поцеловать - или укусить. С ними всегда приходилось держать ухо востро и быть готовым ко всему.

Я опустился на маленький, неудобный стул, ругая себя за то, что приехал.

II

Я познакомился с Круками тем летом, когда мне исполнилось десять и на каникулы меня повезли в Кэтскиллские горы. Тогда все еще были бедными. Даже то, что они могут позволить себе отпуск, вызывало изумление у иммигрантов, хорошо помнивших голод, войну и годы карантина, проведенные в Германии, в сборных бараках, в ожидании ответа из Вашингтона, от которого зависело их будущее. До того они оставались разменной монетой для дюжины враждующих группировок. Жизнь сильно потрепала их: они потеряли каждого четвертого из своих соотечественников. Разделенные войной и вновь соединившиеся в Штатах, за тысячи миль от дома, они скрупулезно собирали разрозненные осколки своей судьбы и родины и были связаны друг с другом теснее, чем предполагали. В конце концов, ведь слово "фамилия", семья, как я узнал позже, происходит от латинского "раб".

Курорт Блэк Понд  представлял собой группу дачных домиков, сгрудившихся на холме над огромной ямой, видимо, настолько хорошо подпитывавшейся вешними водами, что даже в разгар лета уровень воды не понижался. Кроме колонии лягушек пруд населяли змеи. Однако змеи знали свое место и охотились только у дальнего берега. Лишь изредка можно было заметить бороздку на поверхности воды - змейку, стремительно шмыгнувшую вдоль валуна, где мы любили загорать, по его краю натягивали от берега до берега бельевую веревку, за которую детям заплывать запрещалось.

Мы приехали в субботу днем и сразу принялись перетаскивать чемоданы и ящики с продуктами на застекленную веранду домика, рассчитанного на две семьи. Отец, высокий, угловатый, состоявший, казалось, из одних костей, снял шляпу и положил ее на блестящий черный капот машины, чтобы она не слетела с головы, пока он таскал тяжести.

Мама, все еще заплетавшая волосы в две длинные, до колен, косы, оттягивавшие голову назад, обосновавшись в кухне, вынимала из коробок рисовые хлопья, маринованную свеклу, замороженные пирожки и сгущенное молоко для своего коронного блюда - пирога с лаймом, который она пекла каждое лето. Пустые полки были заботливо застелены желтой бумагой, постели заправлены накрахмаленными до хруста простынями, а в вазе на столе пламенел букет оранжевых лилий. Поставив чемодан на койку в своей отдельной комнате, я вернулся к машине за сумкой с комиксами и юмористическими журналами, когда хлопнула соседняя дверь и мимо меня проследовал худенький длинноволосый мальчик в зеленых шортах и черных кедах с молниями по бокам.

С Алексом Круком мы познакомились за три года до того, когда перед конфирмацией посещали в Балтиморской воскресной школе бесконечные занятия по катехизису, переведенному и адаптированному для соблюдающих византийский обряд. Служба всегда проходила на старославянском - языке, которого никто не знал. Неясно было даже, понимает ли сам священник то, что произносит. Поэтому мы не прислушивались к словам. Тогда мы с Алексом - худощавым, почти тощим ребенком с острым подбородком и блестящими зелеными глазами - еще не подружились. Оказалось, что его фамилия по-украински означает - Ворон, но я, помнится, подумал, что похож он больше на муравья. На занятиях он сидел на задней скамье, в то время как я оккупировал переднюю. Помню, как он бубнил Малую рождественскую молитву, а дьякон с двойным подбородком гремел: "У тебя что, камни во рту, парень?" - и ставил в пример меня, что было несправедливо, поскольку Алекс посещал всего лишь бесплатную среднюю школу, в то время как я учился в частной школе св. Клемента.

На полпути к подножию холма он остановился и крикнул:

- Хошь посмотреть на игру?

Я вопросительно взглянул на отца.

- Иди, Николас, - разрешил он.

Это означало официальное открытие летнего сезона. Я побежал за Алексом сначала вниз, потом вверх по насыпи, откуда открывалось футбольное поле, там шел матч. Восемь мужчин и мальчиков - по четверо с каждой стороны - бегали по солнечной лужайке, поросшей молодой травой. Большинство лиц - с худыми щеками, острыми скулами, большими носами и плохими зубами - были знакомы мне по церкви, хотя сейчас, в пылу игры, на них и в помине не было того сурового выражения, которое появлялось во время службы.

Играли жестоко. Друзья ставили подножки друзьям, братья сбивали с ног братьев, с неподдельной яростью тараня друг друга плечами. Особенно отличалась одна пара, принадлежавшая, как ни странно, к одной команде: высокий прыщавый парень в гавайской рубашке и вратарь - крепкий мускулистый мужчина в голубой кепке аэропортовского носильщика.

Алекс остановился возле женщины в широкополой соломенной шляпе, контрастировавшей с платочками, покрывавшими другие женские головы. В ней я узнал Адриану Крук, мать Алекса, о которой мои родители частенько шепотом рассказывали друг другу разные истории - из числа тех, что вызывают острое любопытство, - причем разговор прекращался тут же, стоило мне войти. У нее были квадратный, как у терьера, подбородок, высокие славянские скулы, мясистые губы и нос, а удлиненные глаза сверкали золотисто-зелеными искрами. Она была похожа на Марлен Дитрих, только крупнее.

Крики снова привлекли мое внимание к полю. Там вратарь опять сцепился с прыщавым парнем. Ничего необычного в этом не было: в нашей окрэге дворовый футбол служил основой закалки характеров. Но в данном случае ссора вышла за привычные рамки: вратарь завалил парня, а тот, просунув ногу, как распорку, между его ног, петлей накинул другую ему на шею, прижав неприятеля к земле. Они мутузили друг друга, пока мужчине не удалось ткнуть подростка лицом в траву и, оседлав, вывернуть ему руку за спину. Их губы беспрерывно шевелились. Наконец мужчина встал и, напоследок пнув парня ногой, отвернулся. В тот же миг мальчишка прыгнул ему на спину и схватил за шею.