О тревогах не предупреждают - Леонид Петрович Головнёв

снисходительно улыбнулся мастер. — Мы живем в такое время, когда буквально на глазах девальвируют профессии военных. Когда их, не буду возражать, нелегкий ратный труд становится, извините за прямоту, просто ненужным. Отсюда-то и складывается наше отношение к вам, военным. Посудите сами. Если бессмысленна любая атомная война, то бессмысленна и любая военная профессия. В том числе, не обессудьте, и ваша — военных летчиков, если не ошибаюсь. Это же арифметика. Элементарная логика. Не правда ли?

— Нет, — спокойно возразил Сергей, играя в руках лампой от телевизора. — Согласиться с вами нельзя. Есть логика и Логика. Элементарная и диалектическая. Вы предпочитаете первую, я же — вторую.

— Какая разница? — усмехнулся мастер, потянувшись к лампе.

— Принципиальная, — не отдал лампу Сергей. — Смысл нашей службы в том и состоит, чтобы не допустить никакой войны. Никакой! И никогда! Это, думаю, как вы говорите, и ежу должно быть ясно. Как, впрочем, ясно и вот это. — Он повернулся к Виктору: — Лови! — И бросил, словно теннисный мяч, злополучную лампу: — Как ты думаешь, старина, сколько «четвертаков» может стоить такая стекляшка?

Виктор поймал лампу, изучил ее на свет и кинул в мусорное ведро.

— Не больше рубля.

— Вот вам, маэстро, карбованец за целую и не сгоревшую лампу, — протянул Сергей рубль. — Да, да, именно за ту, что лежит в вашем фирменном кейсе… Не смущайтесь, смелее… Спасибо!

Ясиновский взял из рук Сергея новую лампу и вставил в телевизор. Включил его и обратился к растерянной, ничего не понимающей Наташе.

— Все логично, Натали. Ты была права. Для танца живота нужен, как минимум, живот, а не голова. Живота у меня пока нет. Может, правда, потом и появится, — он выразительно посмотрел на мастера, — как у некоторых умельцев нашей замечательной службы быта…

— Как можно так, Виктор! — протестующе всплеснула руками Наташа. — Что за мальчишество? Вы уж извините его, уважаемый Владимир Аристархович.

— Извиняю, разумеется, — быстро отозвался мастер, пятясь к двери. — Пустяки. И на старуху бывает проруха. Ну, а я, стало быть…

— Задержитесь на секунду, — попросил его Сергей. — Мы еще не закончили разговор относительно маленькой, но важной детали…

— Работает! — ахнул Николай Николаевич. — Наташенька, смотри, телевизор заработал… А мастер, где же он?

За ним захлопнулась дверь. И только забытая им отвертка свидетельствовала о том, что он тут был.

Оживший телевизор бойко устами диктора возвестил: «Московское время двадцать часов тридцать минут. Начинаем…»

— А мы, к сожалению, должны заканчивать свой неожиданный визит, — поднялся из-за стола Сергей, так и не пригубив ни разу чашку с чаем. — До свидания, дорогой Николай Николаевич. Берегите себя. И не стесняйтесь. Звоните моей маме. Она, я знаю, давно ждет вашего звонка… А ты, Наташа, — он замялся, подыскивая нужные слова, но так и не нашел их, разволновавшись, махнул рукой: — Жаль, не получился у нас разговор. Не сказал самого главного. Но ты, уверен, знаешь, о чем я. Я все понимаю, Наташа. Сердцу, как говорят, не прикажешь. Но об одном очень прошу: не ошибись в выборе спутника в жизни. И… И вспоминай нас хоть иногда…

Она проводила друзей до лифта. Тихим, потускневшим голосом попросила:

— Напишите, как вы устроились там, в Кара-Там…

Напишет. Не сможет не написать ей Сергей. Как не смог не положить в чемодан ее фотокарточки.

* * *

Поезд, отгромыхав на стрелках, счел ниже своего «фирменного достоинства» останавливаться у разморенного зноем кишлака. Промелькнул пестрый базарчик с огромными, как подвесные топливные баки на «мигарях», желтыми дынями, ведрами красных яблок, пузатыми банками кумыса… Все — мимо! Три невозмутимых верблюда, возлежащие у последней саманной мазанки, даже не повернули головы к грохочущему скорому, неторопливо жевали жвачку и думали о чем-то вечном. И снова — пески, пески, пески…

Щелкнула дверь соседнего купе, с трудом пропустив в коридор мужчину — настолько он был широкоплеч. В общем-то высокий, одетый в синий спортивный костюм, он казался приземистым из-за могучей косой сажени в плечах.

«Ну и квадрат! — подумал Сергей. — Штангист, что ли?» — И подошел к нему с сигаретой:

— Не найдется ли, простите, спичек?

«Квадрат» протянул руку в купе, снял с вешалки китель. Мелькнули голубые погоны с двумя просветами и майорской звездой. В лучах солнца ало вспыхнул орден Красной Звезды и знак военного летчика первого класса.

Сергей не мог скрыть удивления:

— И это все ваше?

— Так точно, товарищ лейтенант, — улыбнулся «квадрат», чиркнув спичками. — Прикуривайте. И топайте в тамбур. Между прочим. — Он дружески положил руку на плечо Сергея, аккуратно поправил лейтенантские звездочки на погоне: — Вот из этого корня и выросло все, что вас так удивило.

— Даже орден?

— Конечно.

— Когда? И за что?

Майор усмехнулся:

— Помните слова из песни Высоцкого «Кони-привередливые»? Правильно, попридержим коней. А то — сразу вскачь! — Он кашлянул, рукой разгоняя дым: — Что касается меня, то я их «Кенту» предпочитаю нашу «Приму». Не тот, понятно, аромат, но зато крепость…

Смутившись, Сергей заспешил в тамбур.

В окнах — та же знакомая картина: справа и слева — пески. Сплошные пески. «И ты — как песчинка, — подумал он. — Маленькая, крохотная песчинка, опаленная безжалостным солнцем…»

Только сутки назад, когда поезд еще собирался тронуться в свой дальний путь, он, Сергей, был одним из «граждан отъезжающих», предупрежденный вокзальным громкоговорителем о строгой обязанности «не забыть билеты». И без маминой подсказки он, большой и взрослый, конечно же не забыл бы билет. Впрочем, так нельзя сказать наверняка. Ведь это же факт: в тот момент, когда ему показалось, что в толпе мелькнуло лицо Наташи, он от радости забыл все на свете. Хотел броситься к ней, но прозрел — то была незнакомая девушка.

«Граждане отъезжающие…» В чем прелесть этого временного состояния человека? В том, наверное, что его окружают провожающие. Первыми машут вслед поезду чьи-то мамы и папы, симпатичные девушки. Потом, уже за окраиной города, чумазые от вишни мальчишки с завистью мчатся полевыми дорогами на велосипедах, стараясь изо всех сил не отстать от поезда. Куда им, пострелятам! А дальше бегут, но уже навстречу, телеграфные столбы, кружатся, как в танце, деревья светлой березовой рощи, спешит-летит за поездом солнце…

Здесь же, у самого финиша пути, все застыло в жарком мареве. И словно не за тысячей верст, а за тысячей лет остались где-то там «граждане провожающие», а с ними — мама, Николай Николаевич, Наташа… Пустыня. И в душе Сергея сейчас нечто такое же: пусто-пусто…

Горько вздохнув, Сергей вернулся в коридор. Тут после гремящего дымного тамбура была тишина и прохлада. Мерно работали кондиционеры. Майор все так же стоял у окна. Загар на скуластом лице был под цвет черных глаз.

— Не оттуда ли? — спросил Сергей, кивнув