По рукоять в опасности - Дик Фрэнсис

Он быстро преодолел двенадцать — или чуть больше — миль, отделявших его от Далвинни, и теперь стоял, основательный, квадратный, напротив той скамьи, на которой сидел я.

— У тебя лицо повреждено, — довел он до моего сведения. — И ты замерз.

Я не без труда встал со скамьи, и Джед, конечно, заметил, как я скривился от боли.

— У тебя в машине работает печка? — спросил я Джеда.

Он молча кивнул, и я пошел следом за ним туда, где он припарковал автомобиль. Я сел на переднее сиденье, на место рядом с водительским, завел двигатель и повертел ручки, чтобы в салон пошел нагретый воздух.

— Порядок! — сказал Джед, зажигая свет внутри салона. — Так что случилось с твоим лицом? Вот тут у тебя синяк, и глаз смотрит, как из преисподней. Слева — на лбу и на виске — шишка... — Он пробормотал еще что-то невнятное и умолк. Я и без того понимал, что не похож на себя всегдашнего.

Меня боднули головой, — сказал я. — И вообще — набросились, избили и обокрали, и не надо смеяться.

— Я не смеюсь.

Я рассказал Джеду о четверых псевдотуристах и о том погроме, который они устроили в моей хижине.

— Дверь осталась незапертой, — сказал я. — Они забрали мои ключи. Так что завтра ты возьми свой собственный ключ и запри хижину, хотя красть там больше нечего.

— Я возьму с собой полицейских, — твердо сказал Джед, удивленный и возмущенный тем, что услышал от меня.

Я неуверенно кивнул.

Джед достал блокнот и карандаш из внутреннего кармана своей куртки и попросил меня перечислить пропавшие вещи.

— Мой джип, — уныло начал я и назвал номер машины. — И все, что было в нем... Продовольствие и кое-какие запасы. Ну и так далее. Из хижины они взяли мой бинокль, камеру и всю мою зимнюю одежду, а еще четыре законченных картины и подъемное приспособление, шотландское виски... и клюшки для гольфа.

— Ал!

— Ладно, взглянем на дело с другой, светлой стороны. Моя волынка в Инвернессе в ремонте, а свой паспорт я отправил на продление. — Тут я сделал паузу. — Они забрали всю мою наличность и кредитную карточку... Ее номера я не помню, но он должен быть где-то в твоем компьютере. Ты предупредишь кого следует? И еще они сняли с меня старые золотые часы моего отца. А пока, — закончил я, — если твоя кредитная карточка при тебе, не одолжишь мне на билет до Лондона?

— Я отвезу тебя в больницу.

— Нет.

— Тогда поехали к нам. Я и Флора позаботимся о тебе, уложим тебя в постель.

— Спасибо, но... нет.

— Зачем тебе в Лондон?

— У Айвэна Вестеринга сердечный приступ. — Я дал Джеду время осознать значение того, что только что сказал. — Ты знаешь мою мать... Хотя, думаю, не очень... Она никогда не стала бы просить меня о помощи, но она не сказала «не приезжай», а это все равно, что сигнал SOS... Вот я и еду.

— Полиции понадобится заявление от тебя.

— Моя хижина лучше всякого заявления.

— Ал, не уезжай.

— Ты одолжишь мне на проезд?

— Да, но... — сказал он.

— Спасибо, Джед. — Я выудил карандаш из кармана своей рубашки и открыл альбом для эскизов, который всегда носил с собой. — Я могу нарисовать их, а не только описать их внешний вид словами.

Джед бросил на меня быстрый взгляд и с оттенком неловкости произнес:

— Они искали что-то определенное?

— Я не мог удержаться от улыбки:

— Один из них все время повторял: «Где это?»

— И ты сказал им? — озабоченно спросил Джед.

— Конечно, нет.

— Если бы сказал, они перестали бы избивать тебя.

— И, прежде чем убраться, удостоверились бы, что я мертв.

Я нарисовал четырех человек анфас, стоящих в ряд. Изобразил даже их колени, их башмаки, очки, выражение угрозы на их лицах.

— Во всяком случае, они не сказали, что ищут, — продолжал я. — Только повторяли: «Где это?» Так что «это» могло быть все, что угодно. Они могли требовать, чтобы я отдал им то, что мне особенно дорого, дороже всего. Так, наверное. Я выражаюсь достаточно ясно?

Джед кивнул.

— Они не называли меня по имени, но теперь знают, как меня зовут, потому что перерыли в джипе все вверх дном. — Я закончил эскиз и перевернул страницу. — Ты помнишь «туристов», что ограбили в прошлом году отдыхающих на озере Дистрикт? Они угоняли прицепы — дома на колесах.

— Помню, — кивнул Джед. — Полиция поймала их. Но они не избивали людей и никого не сбрасывали с горы.

— Может, эти из той же шайки, хотя, конечно, вряд ли. Наверное, связи тут нет. Так, случайная кража.

Я нарисовал голову парня, который все время повторял «Где это?». Его я запомнил особенно отчетливо и изобразил без очков.

— Вот их главарь, — объяснил я Джеду, тенями подчеркивая впадины и выступы на костистом лице. — Я не могу передать их голоса в акцент, но у этого, по-моему, нечистый выговор жителя юго-восточной Англии. И у остальных, кажется, такой же.

— Крепкие мужики?

— Да, я бы сказал, они кое-чему научились на боксерском ринге. Работали с грушей. — Я как будто снова почувствовал их удары и поежился. — Мне не по зубам.

— Ал...

— Я чувствовал себя полным болваном.

— Это нелогично. Никто не может драться сразу с четырьмя.

— Драться? Да я даже не рыпался. — Тут я запнулся, потому что вспомнил одну немаловажную подробность. — Хотя одну рожу я расцарапал. Тому, что боднул меня головой. Я еще раз перевернул в альбоме страницу и принялся рисовать физиономию с царапинами на щеке. Получилось. Злобные глазки сквозь круглые очки так и сверлили меня, готовые, кажется, вот-вот выпрыгнуть наружу.

— Уж его-то ты точно узнал бы снова, — сказал Джед так, словно любовался и восхищался моим рисунком.

— Я бы узнал их всех, — сказал я, отдавая Джеду альбом.

Некоторое время он разглядывал рисунки, переворачивая страницы. Его лицо сделалось огорченным и озабоченным.

— Поехали ко мне, — еще раз попытался он уговорить меня. — Ты плохо выглядишь.

— Завтра все пройдет.

— На следующий день всегда бывает хуже.

— Не пугай меня. Я должен ехать в Лондон.

Тяжело вздохнув, Джед вылез из машины и пошел на станцию. Вернулся он оттуда с билетом.

— Я взял тебе спальный вагон туда и обратный билет на любой день, когда надумаешь вернуться. Отправление в двадцать два часа, в Юстоне будешь в семь сорок три утра.

— Спасибо, Джед.

Он вынул из кармана деньги и дал их мне.

— Позвони мне завтра вечером.

Я кивнул.

— В зале ожидания включено отопление, — сказал Джед.

Я с благодарностью пожал ему руку и помахал вслед, когда он тронул машину с места, отправляясь домой, к своей заботливой Флоре, которая, наверное, уже заждалась его к ужину.

ГЛАВА 2

Не стоит вспоминать об этой ночи.

Физиономия, смотревшая на меня из продолговатого зеркала на дверце купе, пока поезд погромыхивал на стыках рельсов, понравится моей матери, насколько я мог судить, еще меньше, чем обычно, если учесть ее привередливость и требовательность. Фингал под глазом растекся многоцветной лужей, подбородок украсила щетина, и даже я не мог не признать, что типу, имеющему наглость быть мной, очень не мешало бы вымыть голову.

С помощью полученных от Джеда денег и привокзальной аптеки я, как смог, привел себя в порядок, но мать все равно неодобрительно осмотрела меня с головы до ног, прежде чем отмерить минимальную дозу объятий на пороге ее дома.

— Александр, — спросила она, — неужели у тебя действительно нет никакой одежды без пятен от краски?

— Что-нибудь, пожалуй, найдется.

— Ты похудел. Но выглядишь... неплохо. Не стой, однако, в дверях, лучше, если ты войдешь в дом.

Я последовал за матерью в чопорно-изысканную переднюю архитектурной реликвии, где обитали они с Айвэном в Кресчент-парке.

Мать, как всегда, была опрятна, изящна, женственна и строга на вид. Блестящие темные волосы, короткая стрижка. Осиная талия. Мне захотелось сказать ей, что я очень люблю ее, но я промолчал, потому что мать считала такие эмоции чрезмерными до неприличия.

Я с детства был приучен отцом заботиться о ней. Отец научил меня почитать мать, служить ей. И не потому, что так требует долг, а по зову сердца. Мне навсегда запомнился раскатистый, неудержимый смех отца и сдержанные, но счастливые улыбки матери. Отец жил достаточно долго, чтобы я почувствовал их общее изумление, когда мальчик, о воспитании и образовании которого они так заботились и которому старались привить умение шотландских горцев охотиться, ловить рыбу и незаметно подкрадываться к добыче, выказал первые тревожные признаки своеволия.

Мне было шестнадцать лет, когда в один прекрасный день я заявил:

— Папа, я не хочу идти в университет. (Ах, какая это была ересь!) Я хочу стать художником.

— Неплохое хобби, Ал, — сказал отец, нахмурясь.

Он давно уже не раз хвалил меня за ту легкость и непринужденность, с которыми я рисовал, но никогда не принимал моего увлечения всерьез. И так и не принял до самой своей смерти.