Писчий отдел НКВД 1. Мама - Яна Анатольевна Спасибко

Зина встала, и, не отводя взгляда от темноты, попятилась в глубину двора.

— Зиночка, ты что тут, одна? — Окликнули ее со стороны дома.

Зина от неожиданности подскочила, как облитая водой кошка.

— Не спится тебе? — баба Паша с участием смотрела на женщину. — Бывает такое с дороги.

— Что-то не хочется пока, действительно. — Зина потерла глаза руками, приходя в себя. — Там в темноте какое-то животное, у вас есть волки?

— Тю, откуда волки в Крыму. Нет, и уже давно[1]. Вот лисы – есть, курей таскают, я даже тютика[2] привязала у курятника, а все без толку.

— Нет, это точно была не лисица. У лисы нет таких глаз.

— Глаза говоришь? Тогда филин. Бывает, идешь себе домой в потемках, а он как зыркнет из темноты, или хуже того ухнет – средце в пятки уходит. А коли дримлюга[3] где закричит – так вообще жуть.

— Да, козодоя я слышала. — Зина выдохнула, прогоняя остатки страха.

— Ну, коли не спится тебе, пойдем, посидим по-бабски за чаркой смородиновой наливки для крепкого сна? Сама в том году делала.

— А давайте. — Неожиданно для самой себя согласилась Зина.

Баба Паша повела ее в обход дома, по едва видимой в темноте дорожке.

За домом темнели длинные силуэты хозяйственных пристроек.

Старушка почти на ощупь подвела Зинаиду к добротному уличному столу с двумя скамейками.

Где-то рядом послышалось тихое позвякивание цепи и лениво гавкнула собака.

— Тютик! А ну-ка цыц! — Лидия Никифоровна топнула ногой на невидимую в темноте собаку, и, повернувшись к Зине, сказала: — Посиди пока тут. Может, платок тебе вынести? А то зябко на улице – хоть плечи укроешь.

— Нет, не стоит. Давайте помогу.

— Да что там. Это я свое хозяйство знаю, а ты, того гляди, еще ноги в темноте переломаешь. Сиди, я быстре́нько.

Вернулась она действительно очень шустро. В руках у нее была уже зажженная керосиновая лампа, небольшой графинчик с темной, почти черной наливкой, а на локотке висела плетеная корзинка.

Керосинка выхватывала из темноты фруктовый сад, мощенную камнем дорожку, ведущую к будке туалета. Почерневшие от времени, коряжистые ветви старой мертвой яблони почему-то заставили Зину поёжиться. Дерево тянуло ветви к дому, словно хотело прижаться, обнять, но не успело. На фоне остальных, ухоженных деревьев оно смотрелось чужеродно.

Баба Паша быстро расставила свою поклажу на стол, доставая из корзинки две рюмки и, завернутое в тонкий хлопковый платок блюдце с молодым домашним сыром.

— У вас и корова есть?

— Да нет, коза – сейчас на случку отвела ее в Октябрьский, там козёл больно гарный.

— Не далеко отсюда?

— Октябрьский-то? Дык, соседний хутор, часок где-то, ежели ногами, в одну сторону.

Наливка оказалась сладкой, ароматной, тягучей, и очень крепкой. Зина, едва пригубив, почувствовала, как от желудка разливается горячее тепло по всему телу.

— Видела фотографии. Дети ваши? — Спросила Зина, чтобы поддержать разговор.

— Да, мои. — Как-то не весело отозвалась старушка.

— В город подались?

— Да нет… — Голос у Бабы Люды дрогнул. — Сына, Серёньку, призвали на фронт в сорок втором… Гарный такой хлопец был, работящий. Дочка, Асенька, все места себе не находила, каждое письмецо ждала. Прочитает – и в шкатулочку. А потом, в сорок четвертом он приехал… в гробу. Погубила фашистская пуля под Брянском… в тот год наши как раз Крым от немцев освободили, мы только смогли в дома свои вернуться, а Аська, как узнала, что брат ее сгинул, ушла со двора, и больше не вернулась…

Прасковья Никтична закрыла глаза сухонькими ладошками, тихонько всхлиаывая.

Зина почувствовала, как защипало в носу, очки запотели, и по щекам ее тоже побежали горячие, горькие слезы.

— Бабушка Паша… — Она положила руку на плече своей собеседнице, голос Зины дрожал от комка в горле. — Нет у меня для вас слов утешения, знаю я, как вам больно. Мой Алексей тоже, вот, не вернулся из Афганистана… все хотел сначала отслужить, а потом в институт идти, чтобы не быть самым взрослым среди молодежи. Я только через пол года узнала, где он, а еще через два месяца похоронка пришла…

Нос у Зины заложило, и она шумно шмыгала им при каждом порывистом вдохе. Этот рубец на сердце болел как в первый день, даже спустя четыре года, и, глядя на Бабу Пашу, женщина понимала, что боль не утихнет никогда.

— Да что ж это делается… — Всхлипнула старушка, обнимая свою товарку по несчастью. — Почём молодых, сильных от нас забирают? Я б лучше-б сама туда пошла, все равно жизни мне нет без них…

— Не знаю, как вы держитесь… — Зина утешающее гладила бабушку по спине. — Если б не Алиска, дочь моя, я бы на себя, наверное, руки наложила. Она у меня умница, красавица, — Зина нежно улыбалась сквозь слезы. — Институт только что закончила, в конце лета замуж собирается…

Вторую рюмку выпили молча, не чокаясь.

[1] Последний волк в Крыму был убит в 1922 году Э.В. Вагнером. Популяция стала восстанавливаться только к 2010 году.