Цветок Америки - Жеральд Мессадье

Первый сын, Франсуа де Бовуа, родился от любви грязной и мучительной, но она сумела дать ему честное имя.

Второй сын, Деодат де л'Эстуаль, родился от человека, которого она любила больше, чем вообще можно кого-то любить, от Жака, похищенного корсарами и возвращенного в ее объятия в последние мгновения его жизни.

Младшая, Об де л'Эстуаль, дочь того, кто был ее деверем и стал мужем, — Жозефа.

Она всем пожертвовала, не остановилась даже перед тем, чтобы натравить волков на любимого некогда брата Дени, угрожавшего убить Франсуа. Она спасла от смерти Исаака Штерна, потом убедила его креститься и стать Жаком де л'Эстуалем, ибо знала, что он станет подлинным ее духовным отцом. Она сбросила в реку двух человек, угрожавших сорвать план создания печатни, ибо предвидела, что книгоиздание окажется золотой жилой для ее семьи. Она обеспечила благосостояние всем, кто хранил ей верность, за исключением двоих — поэта и развращенного брата, которые ее предали. Бедный Матье процветал бы, если бы не покончил с собой, зато Гийоме, Сибуле и Итье давно уже твердо стоят на ногах. Последний только что прислал ей приглашение на свадьбу своей дочери Корнели с мелким дворянчиком, живущим по соседству. Легко угадать, кто тут больше выиграл — Корнели или дворянчик.

Даже став баронессой, нормандская крестьянка продолжала пасти свое стадо.

Ей хотелось большего. Но чего? Самое мучительное желание — то, объект которого неизвестен. Особенно если оно выходит за пределы возможного, как это было в данном случае.

Создав свой клан, она часто оставалась одна, поскольку Жозеф весь год, за исключением зимы, был в разъездах: продавал и покупал шелк, бархат, слоновую кость, кораллы, жемчуг, перья и бог знает что еще. Теперь его почти всегда сопровождал Деодат.

С годами женщины часто проникаются страстью к семейным владениям, прежде всего — к домам. Но из всех домов во Франции она сохранила только анжерский, поскольку в Париже почти не бывала. Сидони с мужем занимали квартиру на улице Галанд, а Гийоме — дом на улице Бюшри. Особняк Дюмонслен служил штаб-квартирой Жозефу, Франсуа, Жаку Адальберту, Деодату и Феррандо, когда дела призывали их в столицу. Замок Ла-Дульсад выкупил у нее Итье, управляющий фермами. Когда Жанна приезжала в Милан, ее принимали в палаццо Сассоферрато или — чаще всего — на вилле, которую Феррандо с Анжелой прикупили на берегу озера Маджоре, с видом на Борромейские острова. Наконец, в Пфальце она останавливалась в замке Гольхейм, суровом жилище, где утренний визит в отхожее место требовал немалого мужества. Ибо эту клетушку насквозь продувало ветром — не случайно и само поместье называлось, словно в насмешку, Vierwindhof, Усадьба четырех ветров.

Нет, Париж ее больше не привлекал. Вечные мятежи принцев против королевской власти, к которым втайне подстрекал очередной безрассудный дофин или другой предполагаемый наследник, становились утомительными: после дофина Людовика, а потом герцога Беррийского, брата короля, за дело взялся дядя монарха, герцог Орлеанский, который возглавил заговор, бесславно провалившийся в 1487 году по завершении трехлетней Безумной войны.

Кроме того, близость принцев была попросту опасна, поскольку их настроение менялось в зависимости от успехов на поле брани. Меч в руках слепой Фортуны!

Франц Эккарт все-таки пожаловал на ужин. Граф Гольхейм сел рядом с Жанной, которая оказалась справа от него.

— Значит, тебе удалось оторвать его от звезд! — воскликнул Франсуа.

Юноша улыбнулся, но ничего не сказал. Ему стали задавать вполне ожидаемые вопросы. Он отвечал уклончиво. Угадывая его недовольство, а порой и замешательство, Жанна пожалела, что настояла на своем ради удовольствия его видеть.

— О чем же говорят звезды? — шутливо спросил один из участников охоты графа Гольхейма, Алоизий фон Брекендорф.

— О том, что грядут великие перемены, мессир.

— Какие?

— Небо не альманах, мессир, и его сроки не сопоставимы с протяженностью наших жалких дней.

— Но все же?

— В этом году будет избран папа, сын которого нанесет величайший ущерб власти понтифика.

— Папа, у которого есть сын? — негодующе вскричал граф Гольхейм.

— Как я и сказал, дедушка.

Брекендорф и некоторые дамы втихомолку посмеивались. Все знали, что обильная пища приближает понтификов к земле несколько более, чем подобает.

— Но ведь наш святейший отец Иннокентий Восьмой крепок как дуб! — насмешливо воскликнул Брекендорф.

— Долго это не продлится, — парировал Франц Эккарт.

— Что еще? — спросил граф Гольхейм.

— Будет открыт новый мир, который изменит судьбу старого.

Об неотрывно смотрела на него.

— Какой еще новый мир? — спросил Франсуа. — Мы знаем Землю столько веков, сколько живут на ней наши предки! За Геркулесовыми столбами[1] ничего нет, и сведения, полученные нами из Азии, подтверждают это.

— Мой благородный отец, мне крайне неприятно противоречить вам, — ответил Франц Эккарт, — но в папках печатни, которой вы владеете в Генуе на паях с моим дядей Феррандо, находится карта, показывающая совсем другое.

Франсуа повернулся к Жаку Адальберту, который заметно смутился.

— Мы напечатали карту в Генуе?

— Нет, отец, пока нет. Нам принес ее некто Паоло Тосканелли, который попросил сделать гравюру, однако затем передумал. Впрочем, я успел выгравировать ее на дереве и сохранил эту заготовку и один пробный оттиск. Тосканелли забрал оригинал.

— Ты изучил эту карту?

— Да, на ней и в самом деле показаны земли, будто бы существующие за Геркулесовыми столбами.

Франц Эккарт сопровождал Франсуа во время одной из поездок в Геную. Увлекаясь всем, что имело отношение к книгопечатанию, он совал нос повсюду и обнаружил в архивах карту.

Франсуа не мог скрыть удивления.

— И звезды говорят, что эти земли будут открыты? — спросил он Франца Эккарта.

Кроме Жанны и Об, никто больше не слушал разговор, поскольку звезды и география мало кого интересовали.

— В нынешнем году, — ответил юноша.

Он выглядел очень утомленным. Жанна положила руку ему на плечо.

Это был вечер в канун Иванова дня.

После ужина гости вышли посмотреть на костры, разведенные на холмах в честь самой короткой ночи в году.

Жанна, Жозеф, Франсуа, Жак Адальберт, Об и Франц Эккарт поднялись на вершину холма, чтобы полюбоваться огненным празднеством. Босоногие юноши и девушки плясали вокруг костров.

Пылающие искры взлетали вверх и превращались в звезды. Небо походило на бархатный плащ, усеянный золотыми и серебряными блестками.