И отрет Бог всякую слезу - Гаврилов Николай Петрович

Парню тоже надо было выходить, но он не спешил, сидел, отвернувшись к окну, смотрел на тянущиеся окраины Минска. Слова женщины его разозлили, но ненадолго, он привык к подобным высказываниям. В голове крутились откуда-то всплывшие строки из «Короля Лира» Шекспира, — «Берусь тебе любого оправдать, затем что вправе рот закрыть любому….» Зачем кому-то что-то объяснять? Война была одна на всех, но для каждого своя, и Александр знал, что свою войну он выиграл.

За окном потянулись частные дома Куросовщины. В мае сорок первого здесь, как и во всех пригородах Минска, особенно сильно цвела сирень. Бело-розовые и фиолетовые гроздья расцвели как-то необычайно густо. На Сторожовке горожане ломали мокрую от утренней росы сирень в вазочки, перенося запах весны в свои квартиры, но ее все равно было очень много. Парень попытался вспомнить какую-нибудь картинку из того тихого, довоенного Минска и сразу увидел пыльную зелень, девушку в платье с короткими рукавами, и даже услышал патефонные звуки танго из открытого окна. Где-то в глубине двора приглушенно кричали играющие дети. Пахла сирень.

Тихий июньский вечер, который вспомнил Саша, был последним вечером перед открытием Комсомольского озера. Завтра утром, на рассвете начиналась война. И люди, которых он вспоминал так же ясно, как наяву, еще не знали, что очень скоро им предстоит мучиться и умирать….

Поезд дернулся и остановился возле вокзала.

— Простите, что живой, — уже про себя повторил Александр и, надев кепку, пошел к выходу.

Военнопленным Шталага номер триста пятьдесят два: солдатам, офицерам и гражданским, а так же всем военнопленным в годы Великой Отечественной войны посвящается.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Теплым летним вечером, 21 июня сорок первого года, в городе Минске. Три месяца добровольцы по призыву газеты «Советская Белоруссия» копали огромный котлован, чтобы уберечь от весенних разливов Свислочи любимый всеми парк и Пулиховскую слободу. За два дня до открытия в котлован пустили воду. Место под искусственный водоем выбрали самое живописное, озеро разлилось прямо посреди старинного парка, среди каштанов и лип. Повсюду зеленела свежая листва. Огромные глиняные кучи вывезли, на берегу поставили кабинки для купальщиков, а разлившаяся вода водоема отсвечивала лучами заходящего солнца так привычно, что, казалось, озеро находится здесь с самого сотворения мира.

По замыслу городских властей атмосферу праздника должны были создать плавающие по озеру лодки, на каждой из которых сидел баянист. Как только духовой оркестр умолкал, лодки поворачивали к берегу и над водой разносились звуки вальсов. Гуляющие по парку горожане с удовольствием наблюдали за последними приготовлениями к празднику.

В Минске вообще было очень много парков, садов, скверов. Из открытых окон по вечерам звучала музыка. По городу шло повальное увлечение танго, танго учились танцевать в каждом дворе, когда кто-нибудь выносил во двор патефон. Повсеместно звучала музыка из громкоговорителей. Жизнь в городе была тишайшей, и люди верили, что завтра обязательно будет лучше, чем вчера, потому что все плохое уже было; было и прошло, и больше нет ничего, кроме заслуженной спокойной жизни, и будущего, которое стоит того, чтобы его ждать.

В этот субботний вечер семнадцатилетний Саша Бортников пошел посмотреть на репетицию открытия Комсомольского озера…

Пошел, потому что дома делать было совершенно нечего. Высоко в догорающем небе чертили круги ласточки, с реки тянуло прохладой. Вступив на затемненную листвой тропинку, он прошел вглубь парка и уже собирался свернуть к берегу, к плавающим по вечерней воде лодкам, как вдруг увидел в конце аллеи знакомую фигуру. Девушка в светлой блузке стояла лицом к нему, а возле нее стоял какой-то мужчина, белея рубашкой в наступающих сумерках.

Девушку, а вернее молодую женщину звали Аллой. Она жила в соседнем подъезде их трехэтажного дома. Саша знал о ней почти все. Знал, что ей двадцать пять, что она успела побывать замужем за каким-то военным специалистом и теперь жила одна в двух комнатах; знал, что пока она жила с мужем, ее часто видели с другими мужчинами, и сейчас видят, и что бабушки во дворе называют ее пропащей. Но это слово его не отталкивало, наоборот, почему-то притягивало. При случайных встречах на улице он начинал волноваться и исподтишка провожал ее взглядом. Ее нельзя было назвать красивой, наверное, она была обычной молодой женщиной, которую не выделишь в толпе; со стрижкой каре, с чересчур большим ртом, невысоким роста, но Саша почему-то терялся, когда она мимоходом скользила по нему своими зелеными взрослыми глазами.

За все время жизни по соседству они даже ни разу не поздоровались, скорее всего, она его даже не замечала. Разница в восемь лет была огромной, они жили в разных измерениях, он был еще мальчишкой, только вступающим в сложный и запутанный мир взрослых, а она уже забыла, что такое детство. И никогда раньше Саша не осмелился бы с ней заговорить, и сейчас бы не смог, если бы не поведение незнакомого мужчины. В какой-то момент их разговора, он вдруг грубо схватил ее за руку, что-то резко сказал, затем оттолкнул, развернулся и быстро прошел по аллее, едва не столкнувшись с Сашей плечами.

Алла осталась стоять, сумерки скрывали выражение ее лица.

— Могу я вам чем-нибудь помочь? — сам того от себя не ожидая, спросил Саша, шагнув к застывшей женщине. Алла непонимающе взглянула на возникшего перед ней долговязого вихрастого паренька, вначале не узнала его, затем узнала, и неожиданно улыбнулась.

— Ты же в нашем доме живешь, да? В соседнем подъезде? — с улыбкой спросила она. — Ну, проведи меня домой, защитник.

На аллее больше никого не было, мужчина исчез, остальные посетители парка давно разошлись по домам. Совсем стемнело, кое-где загорелись фонари. Они пошли рядом, причем оказалось, что Саша выше ее ростом. В кустах звенели сверчки.

— Он вас не обидел? — спросил Саша, чтобы нарушить молчание. В темноте было плохо видно, но ему показалось, что Алла снова улыбнулась.

— Ну, взрослые иногда сорятся. Не обращай внимания, — сказала она. — К тому же он женатый…. Презирает себя, вот и бесится. А ты хоть школу закончил?

— В этом году, — почему-то краснея, ответил Саша. — Документы в Астрахань отправил. На речное судоходство.

Вдвоем они свернули на узкую тропинку, касаясь друг друга плечами. Саше мучительно хотелось сказать что-нибудь умное, взрослое, интересное, но от волнения все слова куда-то разбежались, и в голове осталась одна пустота. По молодости он еще не понимал, что Аллу нисколько не тяготит его молчание, наоборот, она забавляется его растерянностью.

— Кстати, а что ты в парке делал, защитник? — спросила она, когда они вышли на освещенный тротуар.

— На лодки хотел посмотреть. На озеро, которое выкопали…. — сказал Саша, чувствуя себя полным идиотом.

Возле самого дома Алла повернулась к нему, и вдруг взяла его руку в свою. Ладонь Саши мгновенно вспотела. Женщина смотрела ему прямо в глаза.

— А ты совсем еще мальчишка…. Ну что ты трясешься…? Видела я, какими глазами на меня смотришь…. Приходи ко мне завтра вечером. Я живу на втором этаже, комнаты отдельные, но соседка по коридору от двери не отходит. Завтра она в ночную смену. Мой звонок слева, звонить два раза, я сама тебе открою…. Только никому обо мне не рассказывай, обещаешь?

И от ее слов, от ее близости, а самое главное, от откровенного взгляда ее зеленых глаз, Саша совсем потерялся. Она уже исчезла в подъезде, а он все топтался на месте, совершенно не зная, что ему делать дальше. Затем пошел домой.

Лицо пылало, ему хотелось умыться холодной водой.

Когда-то в их доме располагалась пограничная казарма. Таких трехэтажных кирпичных домов по улице было несколько, дальше простирались палисадники и крыши частного сектора… Перед революцией капитальные, из красного кирпича дома перепланировали, поставили в гулких помещениях кирпичные перегородки, и получились коммунальные квартиры, с общими коридорами, кухнями и общими ванными комнатами. Две из таких маленьких, заставленных комодами и буфетами комнат, и занимала семья Бортниковых — отец, мама, сам Саша и его маленькая семилетняя сестра Ира.