Черная повесть - Алексей Хапров

— Ну, Ванёк, ты даёшь! — удивлённо восклицал Сергей. — А ещё такую недотрогу из себя корчишь. Да в тебе фарта побольше, чем в каждом из нас.

Попов краснел и смущённо улыбался. Было заметно, что его наполняло воодушевление.

Первым заподозрил неладное Тагеров. Когда Вишняков в очередной раз принялся перетасовывать колоду, он стал наблюдать за его руками с повышенной пристальностью. А когда тот приготовился начать новую раздачу, решительно проговорил:

— А ну-ка погоди. Дай-ка я раздам.

На лице Сергея промелькнула какая-то тень. Он немного замялся, но потом всё же протянул карты Алану.

— Возьми.

Тот принялся раздавать. При этом он изменил очерёдность, и Ваня с Лилей как бы поменялись местами.

— Я выиграла, я выиграла! — радостно захлопала в ладоши Ширшова.

Тагеров посмотрел на Вишнякова. Его взгляд был весел, пытлив и настойчив. Ответный взгляд Сергея содержал в себе осуждение. Ваня нахмурился, заёрзал, и стал пристально рассматривать пальцы своих рук. Первой напряжённость ситуации уловила Юля. Она перемешала карты и воскликнула:

— Да хватит вам картёжничать! Мы к Уфе подъезжаем. Собирайтесь. Стоянка тридцать минут. Хоть с вокзала на Уфу посмотрим.

Когда поезд остановился, и все пассажиры потянулись к выходу, Сергей тихонько притянул к себе Алана и произнёс:

— Зачем ты? Я специально хотел его ободрить.

— Да он по жизни такой угрюмый, — отмахнувшись, бросил тот.

В отличие от Попова, Тагерову повезло родиться баловнем судьбы. Его отец был очень уважаемым человеком, занимал весьма солидный пост, ввиду чего Алан никогда не сталкивался с такой проблемой, как нужда.

Его личность лучше всего характеризует один эпизод, который имел место ещё на первом курсе. В нашей группе требовалось избрать старосту. Не считая некоторых формальностей, староста главным образом был нужен для того, чтобы ежемесячно получать в кассе университета на группу стипендию. Кроме старосты, никто другой получить её не мог. Доверенность оформлялась только на него. Кто-то предложил Тагерова. Он не возражал, и мы единогласно проголосовали «за».

Наступило пятнадцатое число, которое мы в шутку называли «Днём студента». Все смотрят на Алана. Тот и бровью не ведёт.

— Алан, ты сходил за стипендией?

— Нет, не сходил. Сегодня некогда. Завтра схожу.

Наступает следующий день. Денег снова нет.

— Алан, где стипендия?

— Да успокойтесь вы! Получите вы свои деньги!

На третий день — то же самое. А на четвёртый вся стипендия нашей группы была зачислена бухгалтерией на депонент, и забрать её теперь можно было лишь в следующем месяце. Некоторым ребятам, как, например, Ване Попову, пришлось тогда очень туго, ибо стипендия являлась для них чуть ли не основным источником средств к существованию.

В этом и был весь Тагеров. Эгоизм и равнодушие, уверенность и самомнение пронзали его насквозь. Казалось, что в его внутреннем мире совершенно отсутствовало место для понимания других людей, настолько он был поглощён собственной персоной.

3

Утренний солнечный свет, бивший сквозь шторы из окна, настойчиво щекотал мои веки. Я открыл глаза, зевнул, потянулся и перевернулся на другой бок, намереваясь ещё немного подремать. Как приятно было снова спать на кровати, под тёплым одеялом, после холодной, сырой земли, на которой мне пришлось провести несколько ночей, укрывшись курткой и используя в качестве подушки собственный рюкзак.

Из коридора донеслись чьи-то голоса. Я прислушался.

— Вы, уважаемый, перед моим носом своей корочкой не махайте, — раздражённо выговаривал кому-то Виктор Михайлович. — Здесь командую я, и ваши регалии на меня не действуют. Он — мой пациент, который находится в довольно тяжёлом состоянии. Парень целую неделю плутал в тайге, не ел, не спал. Его психика нарушена и нуждается в восстановлении. Поэтому ему необходимо отдохнуть. Будить его я не буду. Как проснётся, я его осмотрю, и только после этого скажу, можно вам будет с ним поговорить, или нет.

Я понял, что речь шла обо мне. Кто это там ко мне рвётся? Наверное, милиция. Говорить с милицией мне сейчас хотелось меньше всего. Им ведь нужны мои показания. А мне было мучительно больно вспоминать всё то, что произошло в предшествующие семь дней. Как мы голодали, как мы мёрзли, какой мы испытывали страх, как поочерёдно, один за другим, гибли все мои спутники. Эти воспоминания тяжким грузом лежали на моей душе, и скребли её, не давая покоя.

Я провёл ещё где-то час-полтора в лёгкой полудрёме, после чего почувствовал желание двигаться. Я откинул одеяло, поднялся, и принялся натягивать на себя пижаму. Одевшись, я взял висевшее на спинке стула полотенце, вышел в коридор и, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не смущаться от чужих любопытных взглядов, отправился в расположенный по-соседству умывальник.

— Вот он, проснулся, — донёсся до меня тонкий девичий голосок. — Пойду, Виктору Михайловичу сообщу.

Когда я вышел из умывальника, врач уже поджидал меня возле двери.

— Ну, как мы себя чувствуем? — спросил он, крепко пожав мне руку.

— Нормально, — ответил я.

Мы зашли в палату.

— Время завтрака уже прошло. Но ты не переживай. Я попросил медсестру, чтобы она принесла тебе его сюда, — сказал Виктор Михайлович.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— Дай-ка я тебя послушаю.

Я расстегнул пижаму, вытянулся в постойке «смирно», и поёжился, ощутив прикосновение холодного металлического кругляша.

— Дыши глубже, — попросил врач.

Прослушав все участки моей груди, он заявил:

— Ну, хрипов вроде нет. Пневмонией пока не пахнет. Однако, рентген сегодня всё же сделаем. Сам какое-нибудь недомогание чувствуешь?

— Не чувствую, — ответил я.

— А что чувствуешь?

— Утомление.

— Ну, это пройдёт. Два-три дня, и всё придёт в норму. Отоспишься, отъешься, и снова почувствуешь вкус к жизни. У нас на втором этаже есть библиотека. В «красном уголке» — телевизор. Пользуйся. Твоим родителям уже всё сообщили. Скоро они за тобой приедут.

— Большое вам спасибо! — с чувством произнёс я.

— Не за что, — заметил Виктор Михайлович. — Отдыхай.

Вскоре из коридора, сквозь неплотно прикрытую дверь, донёсся его приглушённый голос.

— Сегодня задавать ему вопросы я вам не разрешаю. Парень крайне истощён. И морально, и физически. Нужно дать ему хоть немного прийти в себя. Так что, до завтра.

Я с аппетитом съел принесённый мне завтрак, улёгся на кровать, заложил руки за голову и закрыл глаза…

Мы стояли возле вертолёта, старенького МИ-2, и с опаской поглядывали на небо. Погода была ужасная. Весь верх затянули тяжёлые облака, моросил мелкий противный дождь, а прохладный ветер продувал нас буквально насквозь, заставляя беспрерывно ёжиться. Как это всё было не похоже на Москву, откуда мы уезжали два дня назад. Там уже вовсю гуляла весна, было тепло, светило солнце, на деревьях распускалась листва. Приехав в Иркутск, мы словно вернулись в глубокую осень. Столь резкая перемена климата в худшую сторону, конечно, не радовала.

— Чего нахмурились, студенты? — весело спросил лётчик, который должен был доставить нас в место базирования геологической экспедиции. Его звали Николай. Это был здоровенный, плечистый, румяный детина средних лет, пышущий здоровьем, с большими усами, озорными глазами и широким лицом.

— Да вот, погода, вроде, не очень лётная, — неуверенно отозвался Сергей.

— Погода здесь всегда такая, — разъяснил лётчик. — Это вам не Юг, не Центр, не Поволжье, и даже не Урал. Это Сибирь, край весьма суровый. Так что привыкайте. А беспокоитесь вы зря. Я уже десять лет за штурвалом. И не в таких условиях летал. Не волнуйтесь. Довезу в целости и сохранности. По лётным меркам здесь недалеко. Километров сто, не более.

— А мы высоко будем лететь? — спросила Лиля.

— Нет, — ответил Николай. — Вертолёты высоко не летают. Так что, сможете увидеть всю красоту тайги во всем её великолепии. Вид сверху будет потрясающим, это я вам обещаю.

Он открыл дверцу вертолёта, и сделал приглашающий жест.

— Входите, не стесняйтесь.

Мы залезли внутрь и стали с любопытством крутить головами по сторонам. До сегодняшнего дня никому из нас летать на вертолётах ещё не доводилось. Это было для нас в новинку. А всё новое, как известно, порождает жгучий интерес.

— Солидный «пепелац», — заметил Алан.

Дверца захлопнулась, лётчик занял место в кабине, щёлкнул несколькими тумблерами, и в наши уши ворвался свистящий рёв.

— Ну, что, поехали? — обернувшись, крикнул он нам. — Держитесь крепче.

Вертолёт оторвался от земли и стал медленно подниматься. Мы прильнули к иллюминаторам. Обозреваемый горизонт постепенно расширялся.

— С правой стороны по борту панорама города Иркутска, — снова раздался голос Николая.