Сталь и шлак - Владимир Попов

До войны на рапорт никогда не собирались точно по гудку. По установленному порядку приходили на четверть часа позднее, неторопливо сдав свой участок, переодевшись и умывшись. Теперь же не успевал прозвучать гудок, как все спешили в рапортную, чтобы прослушать у репродуктора вести с фронта. На опаздывающих шикали, и они, войдя, застывали у двери, боясь нарушить тишину и пропустить хотя бы одно слово.

Сегодня диктор передавал сообщения о потерях фашистских войск за шесть недель.

— Сколько гадов уложили! Крепко! — с удовлетворением произнес Никитенко, приглаживая рукой опаленный чуб. — А все же прут и прут они на Смоленск, и на Умань, и на Белую Церковь. Когда же их, скаженных, остановят?

— Если начнем такие плавки пускать, как сегодня, — мрачно произнес Луценко, — и останавливать нечем будет.

Никитенко собрался что-то ответить, но дверь отворилась, и вошел начальник.

В комнате стало необычно тихо. Крайнев понял, что о неудачной плавке знают все.

— Дорогой вы у меня мастер, — сурово сказал он Шатилову, сидевшему с понурым видом, — очень дорогой. Больших денег заводу стоите. Снова вашу сталь в переплавку.

— Сергей Петрович… — начал было Шатилов, но Крайнев прервал его.

— Вы же танкист, Шатилов. Нас с вами на фронт не послали, чтобы мы сталь отливали для танков, а мы что делаем? Шесть танков можно было бы одеть броней из этой плавки. Вы понимаете, в чем ваша ошибка?

— Понимаю. Я неудачную плавку от Лютова принял.

— Вторично?

— Вторично, Сергей Петрович.

Крайнев с минуту помолчал, пытаясь подавить в себе вспышку гнева. Он ни себе, ни другим не прощал повторения сделанных ошибок.

— Вы получали от меня указание не принимать от мастера плавку, если он вел ее, нарушая технологию?

— Получал, Сергей Петрович. Виноват.

— Так что же, черт тебя побери, распоряжений не выполняешь? — крикнул Крайнев. — Брак льешь! «Получал, Сергей Петрович, виноват, Сергей Петрович!» Принял плавку — отвечай за нее головой. Почему принял?

— Ну как не принять? Лютов — мастер опытный, и вдруг не принять. Неудобно как-то.

— А-а, так тебе перед Лютовым неудобно, а брак лить удобно? Перед заводом удобно? Перед фронтом удобно? — Крайнев даже задохнулся на последнем слове.

Дверь рапортной слегка скрипнула, вошла девушка в белом берете и задержалась у входа, поправляя каштановую прядку волос, выбившуюся на лоб. По напряженному молчанию присутствующих она поняла, что рапорт сегодня необычный. Взглянула на начальника, затем на мастера, стараясь по выражению их лиц угадать, что здесь происходит.

— Товарищ Теплова, — обратился к ней Крайнев, — подготовьте распоряжение о том, что мастер Шатилов снимается с работы, и скажите художнику, чтобы он написал плакат: «Позор бракоделу Шатилову, выпустившему две плавки не по анализу!»

Крайнев вышел из комнаты и пошел в разливочный пролет. В канаве третьей печи медленно остывали слитки неудачной плавки. Четкие линии слитков, прекрасная, чистая поверхность их граней снова возбудили у него горькое чувство досады. Мелочь — несколько тысячных долей процента фосфора сверх допустимого — сводила на нет результат десятичасового напряженного труда шихтовщиков, печевых, канавных.

Но еще более досадовал он на себя.

— Значит, плохо учил, мало требовал, — сказал он вслух.

Ошибку мастера он переживал как свою собственную.

После ухода начальника цеха в рапортной долго царило молчание. Первым нарушил его Луценко — опытный сталевар, давно вышедший на пенсию и вернувшийся на завод в первые дни войны.

— Сколько раз я тебе твердил, Шатилов, — угрюмо произнес он, — прижимай ты Лютова при приемке смен, а ты все — «Николай Ваныч» да «Николай Ваныч». Вот тебе и Николай Ваныч. Он плавку, что сам выпускать будет, ведет так, что комар носа не подточит, а если видит, что другому эту плавку выпускать, — обязательно свинью подложит. Вот теперь и расхлебывай.

— Хуже нет, как от Лютова смену принимать, — громко сказал молодой, из ремесленников, подручный Сашка и зло посмотрел на мастера своими озорными глазами.

— А ты что понимаешь? — спросил его кто-то из глубины комнаты.

— Я, может, головой и не много понимаю, — огрызнулся Сашка, — зато моя спина понимает: как покидаешь после Лютова в печь известки, так до другого дня не разогнешься.

— Здорово сработали: шесть танков недодали, сто карбованцев премии потеряли, сколько материала извели, когда теперь его переплавят! Сами осрамились, мастера своего потеряли, та ще и в получку грошей недосчитаемось, — сказал Никитенко, грустно глядя в угол.

— Шатилов! — окликнул Матвиенко. — Ты помнишь, как Гаевой на активе говорил: «Иногда одного пожалеешь, а весь коллектив обидишь».

— Да ну вас к чертовой матери! — вскипел молчавший до сих пор Шатилов. — Мало того, что от начальника попало, так и вы все накинулись… — И он вышел из комнаты, сильно хлопнув дверью.

— Слабоват ты на расплату! — крикнул ему вслед Никитенко и выскочил из рапортной.

За ним ушли и остальные.

В опустевшей комнате осталась одна Теплова. Несколько минут она сидела, сосредоточенно о чем-то раздумывая, затем взяла журналы плавок и, торопясь, начала делать из них выборку. Чем больше цифр выписывала она на бумагу, тем серьезнее становилось ее лицо.

Раздался телефонный звонок. Это Крайнев напомнил о необходимости представить ему материалы о работе цеха за истекшие сутки. Когда она, наконец, появилась в кабинете начальника цеха, до общезаводского рапорта у директора завода оставалось не более двадцати минут. Крайнев с укоризненным видом взглянул на часы. Теплова извинилась и добавила, что раньше прийти не могла.

Сергей Петрович занялся просмотром сводок. Каждый раз его приятно удивляла тщательность, с которой они были подготовлены. Сводки содержали не только данные для рапорта, но и ряд других сведений о работе людей и агрегатов: выполнение норм, расход материалов, длительность отдельных операций по бригадам и сменам. Каждый мастер имел свой лицевой счет, в котором значились все плавки, выпущенные им с начала года. На заводе, где Крайнев работал раньше, такой подробный анализ делался один раз в месяц, а здесь благодаря строгой системе учета, заведенной Тепловой, он имел эти данные ежедневно. На рапорте у директора из всех споров с транспортниками, снабженцами и энергетиками начальник мартеновского цеха всегда выходил победителем, так как самые точные оперативные данные имелись только у него. Трудно было понять, как эта девушка успевала все приготовить.

Сегодня сводка была далеко не исчерпывающей. Но времени для ознакомления с ней у Крайнева оставалось мало, и он просматривал материалы наспех.

— Шатилов пострадал зря… — сказала Теплова.

Крайнев посмотрел на нее с удивлением.

— Почему это Шатилов нашел в вашем лице защитника? — резко спросил он.

— Видите ли, Сергей Петрович, Шатилов — молодой мастер, комсомолец и…

— Как секретарь комсомольской организации, вы бы лучше заботились о том, чтобы комсомольцы не становились бракоделами, — прервал ее Крайнев.

— Об этом-то я и забочусь. Сергей Петрович, кого вы считаете лучшим мастером цеха? — спросила она.

— Конечно, Лютова, — нетерпеливо ответил Крайнев, взглянув на часы: ему хотелось поскорее кончить разговор.

— Сегодня, после вашего нагоняя Шатилову, я осталась в рапортной, — торопясь, начала Теплова, — и слышала, что говорили ребята. Своему мастеру они крепко всыпали, но и Лютова сильно ругали за плохую сдачу, смен. Я решила их проверить. Действительно, у Лютова все плавки выпущены по заданию, но обе бракованные плавки выпущены в сменах после Лютова на тех печах, где он начинал вести процесс. И еще я должна сказать… Если плавки и были удачными, то они продолжались на этих печах дольше обычного. Вот цифры. — И она показала колонку цифр, над выборкой которых просидела все утро.

Выводы были неожиданными, и Крайнев задумался. Телефонный звонок напомнил ему об опоздании, он сунул выборку в карман и вышел.

Рапорт уже начался. Пришлось просить разрешения войти. Когда Крайнев явился в кабинет, начальник доменного цеха уже отчитался и спокойно закуривал папиросу. О работе прокатных цехов докладывал Нечаев. Дубенко расхаживал вдоль своего стола, заложив руки за спину. Его сухое, нервное лицо выражало недовольство. Один глаз был прищурен, бровь над другим высоко приподнята, что не предвещало ничего хорошего.

— Опять брак льете, — перебил он Крайнева, когда тот в обычном порядке начал докладывать о работе цеха за истекшие сутки. — Мастера снимите и переведите на другую работу!

Затем последовало длинное нравоучение. Дубенко приводил те же аргументы, что и сам Крайнев в разговоре с Шатиловым, но у директора они были пространнее и резче выражены. Чувство раздражения начало овладевать Крайневым. Он легче перенес бы суровый, но короткий выговор, а эта медленная «распиловка на доски», как он называл директорские нотации, начала его бесить. Наконец он не выдержал: