Железная леди - Кэрол Дуглас

– Другое ущелье? Никто из разведчиков не докладывал об этом! Значит, нам грозит окружение, а у Аюба от десяти до пятнадцати тысяч человек против наших тысячи девятисот солдат! – Бригадный генерал неожиданно замолкает. Только теперь до него доходит, что, возможно, лучи солнца не осветят победу Британии.

– Пушки! – орет другой офицер, подъезжая к ним. – Во втором ущелье. Два артиллерийских орудия бьют по Шестьдесят шестому.

После этого бригадного генерала Барроуза поражает страшная новость: левый фланг, состоящий из потрепанного Шестьдесят шестого полка, несет катастрофические потери; батарее Е бригады Б Королевской конной артиллерии приказывают дать еще по одному залпу, но, находясь впереди пехоты, она уже почти окружена. Маклейну в авангарде не удается отвести свои орудия, они достаются врагу, а он отступает под залпами, которые бьют с расстояния всего в пятнадцать – двадцать ярдов.

– Нужно вернуть эти пушки! – рявкает бригадный генерал Барроуз.

– Позвольте дать приказ Наттоллу провести кавалерийскую атаку на захваченные орудия, – предлагает Лич.

Через несколько мгновений генерал наблюдает, как кавалеристы пробиваются сквозь завесу пыли в сторону окруженных афганцами орудий, но скоро атака захлебывается, и они отступают.

Подъезжает Наттолл; его лицо сплошь в песке.

– Атакуйте снова, – приказывает ему генерал.

– Невозможно, сэр, – отвечает Наттолл.

Генерал смотрит на облако пыли, заслоняющее поле боя:

– Если новая атака невозможна, то и победа тоже.

Наттолл встречается с ним взглядом, но ничего не говорит.

К половине второго дня у гладкоствольных батарей заканчиваются снаряды и их отводят в главное ущелье для пополнения боеприпасов. Серьезно раненный Блэквуд тоже отходит в тыл, а с ним и тяжело раненный Фаувелл. Вражеские солдаты треплют бока доблестного Шестьдесят шестого.

Через полтора часа бой закончен; широкая колонна британских солдат и сипаев, национальных отрядов индусов, устремляется на юг в сторону Кандагара, сопровождаемая конными афганцами, которые атакуют фланги.

Поле боя усеяно телами – тысячи воинов Аюб-хана в национальной одежде, сотни британцев в форме. Тяжело раненные попадают к врагам-афганцам и умирают, прежде чем их успевают спасти. Отступление не только позорно, но и мучительно, поскольку отовсюду грозят пули афганских снайперов и ножи местных крестьян. Хаос перемешивает людей и животных.

Среди них бредет ошеломленный и потрясенный лейтенант Гектор Маклейн. Этот человек провел много часов в сражении без отдыха, еды и питья. В сумерках Маклейн решается зайти в деревню в поисках самого главного – воды. Жители нападают на него и пятерых индийских солдат, взяв их в плен. Никто не замечает их пропажи.

Среди несчастных бегущих людей находится и разведчик, известный как Кобра. Отступление кавалерии, которое захлестнуло лагерь, привело его в чувства после мощного удара по голове. Шатаясь, он направляется в ту же сторону, куда двигаются британские войска: на юг к Кандагару, шестьдесят миль через холмы и по горным перевалам.

Кобра сомневается, что в своем нынешнем состоянии осилит такой маршрут, но он должен. Должен рассказать командованию о предательстве Тигра. Должен добраться до Кандагара. Должен сделать шаг одной ногой, потом другой, и еще раз…

Он падает, чувствуя знакомую пыль на лице. Теперь он уже вдыхает песок, а не воздух, и может ощутить жаркое дрожание почвы от бегущих по земле раздора людей и животных-тяжеловозов. Сквозь семь покрывал пыли, собирающейся в алый шлейф закатного солнца, Кобра видит фигуру из лихорадочного сна, которая направляется к нему: это мужчина в форме, несущий кожаную сумку.

Уже слишком поздно, хочет сказать Кобра, но его сухие, запекшиеся от жары губы почти не шевелятся. Человек с сумкой все ближе.

Глава третья

Вспоминая Афганистан

– Что ж, Уотсон, я вижу, вы снова думаете об Афганистане.

– Простите, Холмс?..

– Надеюсь, мне не нужно извиняться за свою наблюдательность?

– Пожалуй, следовало бы, раз вы способны без спросу проникать в мысли другого человека.

– Значит, вы признаете?

– Что признаю?

– Афганистан, конечно.

– Не то чтобы я представил, что вновь оказался на той неприветливой земле, но мои мысли, вероятно, устремились в том направлении. Не сомневаюсь, что вы скоро расскажете мне, как сумели их прочесть.

Холмс откинулся в бархатном кресле с довольным видом:

– А может, вы будете так любезны и сами объясните мне?

– Не вижу смысла, ведь вы наверняка выбьете почву из-под моих скромных умозаключений, как обычно и поступаете, – проворчал я.

– Что вы, Уотсон, не стоит недооценивать собственные способности. Подумайте, дружище! Ведь предполагается, что я прочел именно ваши мысли. Или опровергните мои умозаключения, или объясните их.

Я оглядел слишком знакомую гостиную на Бейкер-стрит, стараясь восстановить ход мыслей, которые праздно блуждали у меня в голове, пока я смотрел через выступающее окно эркера на моросящий дождь пасмурного летнего дня.

– Полагаю, – начал я, – я остановил взгляд на каком-то предмете, который меня и выдал.

Однако на стенах гостиной не было ни одного сувенира, напоминавшего о днях, что я провел в качестве военного хирурга в Афганистане. Наберись я наглости, я бы сказал, что Холмс сентиментален. И уж во всяком случае он походил на запасливого хомяка, потому что его домашнюю обстановку заполняли вещи, ясно говорящие о профессии детектива-консультанта, и не последним среди них был пунктирный рисунок из дырок от пуль, которые изрешетили дальнюю стену в виде восхитительного вензеля «V. R.»[10].

– В этих комнатах можно найти много предметов-улик, – с улыбкой произнес Холмс, наблюдая за мной. – К счастью, большинство из них уличают других, а не нас. Продолжайте.

– Гм. – Куда точно я смотрел, когда Холмс прервал мои мечтания? В окно? Не совсем. Ага. – Фотография генерала Гордона привела вас к мысли об Афганистане, верно, Холмс?

– Да неужели? Гордон вел кампанию в Китае и умер в Египте; и то и другое достаточно далеко от Афганистана, чтобы иметь очевидную связь.

– Но все же я смутно припоминаю, что рассматривал расшитую золотом форму старика. Он, по крайней мере, представляет ту часть глобуса, где находится и Афганистан.

– Очень хорошо, Уотсон, очень хорошо! Признаю, вы действительно любовались покойным генералом, а он является симпатичным объектом для наблюдения с этой его феской и орденскими звездами, украшающими восточный мундир. Но вы сами в первую очередь подсказали мне направление ваших мыслей.

– Я ничего не говорил.

– Нет, но вы рассеянно массировали левое плечо в том месте, где получили ранение при Майванде, что и стало причиной увольнения из армии. Эта сырость вас беспокоит?

– Не столько сырость, сколько сухость ваших умозаключений, – пробормотал я, ерзая на стуле и только теперь понимая, что плечо действительно ноет, как и нога.

Холмс быстро проследил за моим взглядом на ногу:

– Вторая рана, Уотсон?

Я неловко пошевелился, уязвленный назойливостью, которую редко ощущал в общении с Холмсом при всей его бесконечной и поразительной проницательности.

– Всего лишь несчастливое сочетание сырого дня и определенного возраста, – сказал я, – обычное для обитателей нашего чудесного, но слишком туманного города. Тело затекло от сидения.

– Вот как, – прокомментировал Холмс с вежливым скептицизмом терапевта, который слышит перечисление симптомов самим больным. – Без сомнения. Однако я и раньше видел, что вы бережете ногу.

– Я был ранен в плечо, Холмс. Вы это знаете! И хирург, лечивший меня в Афганистане, тоже знает! Эта чепуха по поводу ноги – полная профанация, которую вы состряпали, чтобы потешить свою дедукцию. Я знаю, о чем думаю, и мне не требуется перевод находящегося рядом наблюдателя, даже самого блестящего.

– Разумеется нет, дорогой друг, – покаянно пробормотал детектив. – Мне просто было любопытно, почему вы снова начали думать об Афганистане в последнее время. Очевидно, – натянуто закончил он, – я ошибся.

Я не произнес больше ни слова. Дружба с Холмсом нечасто доводила меня до приступов раздражения, но сегодня был один из тех редких случаев. Нелепо было предполагать, что мне нравится вспоминать об Афганистане после серьезного ранения и долгого утомительного лечения – всего того, что мне пришлось перенести в тех несчастных местах.

Раздробившая плечевую кость и разорвавшая подключичную артерию вражеская пуля должна была стать смертельной, если бы мой ординарец, Мюррей, не взвалил меня на вьючную лошадь и не домчал до британских позиций. Когда я уже поправлялся в индийском Пешаваре, меня свалил брюшной тиф. Несколько месяцев я балансировал на грани жизни и смерти. В 1881 году, когда от меня осталась только тень, я добрался домой в Англию на военном корабле «Оронт». Тот человек-тень и познакомился с Шерлоком Холмсом. Когда мы решили снять квартиру на двоих, я вряд ли догадывался, что меня ожидают непредвиденные изменения в жизни и что я стану свидетелем поразительных дедуктивных способностей своего нового друга. Но меня вовсе не радовало, когда его острый и неутомимый ум принимался за чтение моих мыслей.