Убийства мальчиков-посыльных - Перихан Магден

Когда ворота остались позади, я ускорил шаг, будто куда-то опаздывал. Сегодня вечером я не собирался терпеть надоевшие мамочкины разносолы и проводить мучительные часы за столом в поисках тайного смысла непонятых слов и попытках составить из них предложения. Я свернул на какую-то улицу, а затем на следующую. Передо мной очутились большие запотевшие окна одной закусочной, где собирались, в основном, холостые работяги. Я толкнул дверь и быстро вошел.

Часы, проведенные в той закусочной, на следующий день вспоминались мне по частям, по пути на работу. Воспоминания сопровождались тяжкой головной болью, свидетельствовавшей о количестве выпитого красного вина. Такое происходит всякий раз, когда я пью быстро и много. Поэтому мой рассказ о приключениях минувшего дня может оказаться либо не совсем полным, либо чересчур насыщенным. Но кто заметит, что реальность не соответствует моим отрывочным воспоминаниям? А я с головной болью прошу вас об одном: не ждите от меня точности.

Итак, я сел в укромном уголке за столик на четверых. Помню, что потом я, вместо того чтобы заказать котлету из свинины или печенки, которые обычно беру в столовых, заказал какое-то мясное блюдо с горохом и морковкой, съел все мясо, а после этого стал играть сам с собой во что-то вроде шахмат, выстраивая в шеренги горошины и морковь. При этом я так быстро пил жутко кислое красное вино, которое передо мной поставили, что, увы, не сумею поведать вам подробности игры. Помню только, что мне казалось, будто горошины — это души праведников, а морковка — души грешников.

Я не из тех, кто может долго сам себя развлекать. Когда вино в стеклянной чаше закончилось, я поднял голову и крикнул: «Сабартес! Сабартес, принеси еще чашу вина, пожалуйста!»

Этот Сабартес, хозяин закусочной, повидал многое на своем веку. Он был не из тех наивных простофиль, которые имеют свойство всю дорогу надоедать расспросами. К тому же, если злые и жадные до развлечений люди вроде меня, страдающие опасной болезнью вести себя только так, как им хочется, начинают скучать, такие, как Сабартес, всегда прекрасно чувствуют, кто и что может учинить. А я, хоть и был полупьян, тоже сразу почувствовал, какой замечательный человек этот Сабартес. Хотя в этом мире полно подобных закусочных, чьи хозяева вызывают подозрения своими каталонскими именами.

Сабартес поставил мне на стол новую чашу с вином, вдруг дверь открылась и вошел высокий широкоплечий карлик. Всегда, с самого детства, когда вижу карлика, не могу оторвать от него глаз. Как-то раз, много лет назад, я ехал в Пешавар и по пути встретил карлика. Так тот, заметив мой пристальный взгляд, как у притаившейся змеи, начал кривляться, размахивать руками и кувыркаться, будто говоря мне: «Разве не этого ты ждешь от карликов?! Любуйся!» Я здорово напугался и был хорошенько наказан за свою дурацкую привычку.

Волосы дыбом встают всякий раз, как я вспоминаю об этом случае. Но я все равно не отрываясь смотрел на вошедшего карлика, как на объятый пламенем небоскреб. К тому же этот карлик был необычно высок. Если бы ему пришлось писать о себе где-нибудь в газете для карликов, в разделе знакомств «Одинокие крошки-сердца», то, думаю, он написал бы так: «Я высокий, крепкий, широкоплечий карлик в самом расцвете сил». Его радостно встретили два хорошо одетых джентльмена, сидевшие за столиком как раз напротив меня. Ясно было, что этот карлик всеми любим. Но он же карлик. Черт, просто карлик. Карлик. Карлик.

Я так задумался, что не заметил, как табуретка рядом со мной отодвинулась, и туда кто-то сел; я обратил на это внимание, только когда почувствовал, что кто-то рядом уставился на меня. В этой закусочной, по-видимому, не было обычая спрашивать разрешения, когда подсаживаешься к кому-нибудь за стол. Человек поинтересовался прокуренным голосом:

— Это вы пишете словарь «Тайных значений непонятых слов»?

Он выкинул слово «некоторые», а вместо «истинные» употребил слово «тайные». А может, так было бы правильнее, так было бы лучше? Я растерялся.

— Вы не могли бы сесть напротив? — попросил я. — Мне неудобно на вас смотреть.

Он сел напротив меня. Это был смуглый и красивый мужчина с грязными, зачесанными назад волосами и колючими глазами. Верхняя губа у него была намного тоньше нижней, что придавало его лицу жадное выражение. Разговаривал он очень быстро и отрывисто, как обычно люди с прокуренными голосами не говорят. Еще я помню, что у него были изящные, длинные руки. Всегда стараюсь выглядеть серьезным перед людьми с изящными руками. Не знаю, почему — то ли из-за того, что у меня пальцы как сардельки, то ли еще из-за чего.

Пододвинув поближе к себе чашу с вином, я потянулся за его стаканом: «Надеюсь, вы не откажетесь от стаканчика вина».

Он слегка улыбнулся, кивнув в знак согласия. Не сказать, что он был особенно улыбчив: явно не из тех, кто часто улыбается. Налив вина, я поставил стакан перед ним. Вдруг к нашему столу подошел Сабартес и дал ему и мне по паре шерстяных носков.

— Такова традиция в этой закусочной, — сказал человек. — Клиенту ночью всегда выдают шерстяные носки, чтобы у него не мерзли ноги.

— У меня только одна ночь на все традиции, — сказал я. — Завтра отправлюсь в долгое путешествие.

— Значит, вы бросаете бумажную фабрику, — заключил человек.

— Эта работа никогда ничего не значила для меня.

Прищурившись, он вновь изобразил нечто вроде улыбки. Он, видимо, знал, что для меня вообще работа не важна — ни эта, ни какая-либо другая.

— Откуда вы все знаете? — спросил я.

— Я дорого заплатил, чтобы все знать, — ответил он.

— Дорого, — пробормотал я себе под нос. Для меня нет ничего лучше бессмысленных бесед. Часами могу разглагольствовать, переливая из пустого в порожнее. Но когда кто-нибудь принимается вести осмысленные речи, я и двух слов связать не могу.

— Вы часто путешествуете, — заметил человек. — Постоянно бываете в долгих путешествиях.

— А вы, кажется, не можете улыбаться, — ответил я. — Это и есть плата?

Ох уж эта моя неизменная манера вылезать, где надо и не надо! Однажды я умру со стыда от этой неприличной привычки. Я густо покраснел, опустил голову и уставился перед собой.

Мне было так стыдно, что я больше ни секунды не смог бы высидеть с ним за одним столом. Вскочив со стула, я отдышался лишь у столика, где сидели два степенных джентльмена с карликом.

— Господа, могу ли я сесть за ваш стол? — поинтересовался я. — В данный момент мне крайне необходимо где-нибудь укрыться.

— Будем очень рады, — улыбнулся один из джентльменов, седовласый, с голубыми глазами и толстой шеей. Настоящий лев.

— Гейши обычно развлекают собеседников разговорами о музыке, политике и поэзии, — выдал я. — А о чем вы бы хотели поговорить со мной?

— Мы и так вели приятную беседу, — заметил карлик.

Это было уже слишком. Мне и без того уже опостылел этот мир, а еще всякие карлики будут тут меня жизни учить. Подозвав Сабартеса, я заказал крем-карамель.

Человек-лев попросил: «Простите моего брата. Откровенность можно извинить».

— Вашего брата?! Вот это да!!! Этот карлик — ваш брат? Карлик со львом! — вырвалось у меня.

— Как вы замечательно выразились! — хохотнул карлик. — А может, вы — Шахерезада?

Я едва сдержался, чтобы не сказать: «Вам лучше знать, вы ведь лучше в сказках разбираетесь». А вместо этого произнес: «Как вам угодно, сударь. А теперь, с вашего позволения, мне бы хотелось съесть мой десерт».

Однако от крема-карамели печаль моя проходить вовсе не собиралась. Пришлось подозвать Сабартеса и заказать еще картофельный салат. Когда мне грустно, мне всегда хочется сладкого. А после сладкого — чего-нибудь солененького. Карлик и двое джентльменов увлеклись беседой. Разговор был о Бирме, о ценах на лазуриты, о жирафах и прочем. А я старался незаметно разглядеть смуглого человека за моим столом. Он съел свиную отбивную.

Забирая у него тарелку, Сабартес удивился: «Поразительно, сударь! Разве вы обычно не заказываете что-нибудь с горохом и морковкой, чтобы поиграть овощами в шахматы?»

— Сегодня вечером нет, Сабартес, — отозвался смуглый красавец.

Сабартес? Но разве не я придумал это имя? Он оплатил счет, встал из-за стола и ушел. И сердце мое ушло вместе с ним. А со мной осталось лишь страстное желание отмыть в какой-нибудь реке мою грязную душонку. Или все это мне только показалось — каких-то пять минут.

Не успели эти пять минут истечь, как второй джентльмен, друг брата высокого карлика — человека-льва — проговорил: «Не расстраивайтесь, пожалуйста. Он же пытался вас изменить. Вы только подумайте: вам отдают немножечко любви — не огромной и безграничной любви, а такой же крохотной, как они сами, любви и немножечко нежности — а в ответ на это вас хотят замесить по-своему. И не для того чтобы сделать вас лучше или хуже, а только лишь для того, чтобы вы сделались таким, как им хочется».