Идолы театра. Долгое прощание - Евгения Витальевна Бильченко

люди оказались практически в той же ситуации, что и жертвы их украинской армии на Донбассе, на которых они долгое время закрывали глаза, барахтаясь в тисках постправды и самоцензуры. Но это не вызвало в большинстве киевлян, харьковчан, черниговцев, которые ранее знали всё и теперь пережили то же самое, ни сочувствия к донбасским жертвам, ни чувства вины по отношению к ним, ни понимания подлинной причины событий. Наоборот: возросли ксенофобия, злоба, реваншизм и ненависть. Потому что одним «можно» страдать, а другим «нельзя», одних «можно» обстреливать, а других «нельзя»: одни – побочны, другие – избраны. Фантазм оказался сильнее не только знания, но и жизненного опыта, непосрественного здравого смысла эмпирики. Постмодерный релятивизм, кроме всего прочего, рождает чудовищный двойной стандарт, двойную кодировку морали. Отсюда произрастают корни современного фашизма и нацизма как трагических, мнящих себе «пострадавшей стороной», сшивок приспособившегося сознания.

Глобальный мир, символом которого является безжалостный гротескный Отец транснационального контроля, который и есть в нашем понимании «Тень», самым, что ни на есть, изощренно дьявольским и по-своему талантливым (ибо зло может быть одухотворено) способом осуществляет селекцию катастроф: он отбирает для себя «правильные» и «неправильные», «удобные» и «неудобные», «нужные» и «ненужные» катастрофы, подобно тому, как отбираются режимы, идентичности и общественные движения. Жертв «нужных» катастроф надобно жалеть, даже если они – не такие уж жертвы, а сами катастрофы – гиперболизировать. Жертв «ненужных» катастроф можно не замечать, отменять, винить во всём, а сами катастрофы – затушевывать.

В любом случае несокрытие правды приводит к тому, что, выражаясь языком Жака Лакана, Реальное трансформируется в Воображаемое при помощи Символического[2]: событие превращается в реалити-шоу посредством экрана. Но происходит это по-разному. Нужное для глобализма событие преувеличивается. Ему придаются красочность и пестрота в подробностях. Смерть начинает играть роль перформанса, она сама становится перформансом. Её разыгрывают воистину с садистским вкусом, чтобы вызвать приступы ярости, ненависти, мстительности, истерии и паники у зрителей. Так рождается обсессивная невротическая активность – следствие глубокого расстройства психики, возникшего благодаря интерпассивному взаимодействию, передаче Другому своей способности критически мыслить и переживать самостоятельно. Гиперболизации события противостоит его маргинализация. Ненужное, неправильное событие не скрывается, но представляется чем-то побочным, неинтересным, далеким, незначительным, а также таким, в осуществлении которого, безусловно, виновата сама жертва как вызвавшая на себя огонь. К таким событиям у зрителей и слушателей воспитывается невротическая пассивность – также следствие нервного расстройства, но вызванного уже интерактивностью: передачей Другому своей способности действовать инициативно и самостоятельно.

В результате в мире современной информационной войны мы не имеем ничего общего с правдой и ничего общего с ложью. Никто ничего не скрывает, но скрыто всё. Нет более никакого спектакля, никаких отражений и метафор, исчезли все дистанции и иносказания, все зеркала и сцены. Но нет ничего подлинного, истинного, правдивого. Нет ничего Воображаемого, иллюзорного, вымышленного, его роль выполняет сама травматическая реальность, обрастающая новыми и новыми символическими кодами. Катастрофы тасуются в нишевом маркетинге, предаются селекции, ретушируются. Отношение к ним формируется при помощи «мягкой силы» общества переживания, экономики переживания, культа бренда и тренда. Для примера приведем катастрофу в Мариупольском роддоме в 2022 году, отчасти постановочную, эстетизированную, заигравшую на экране «новыми красками», и того же года катастрофу в Донецке, удаленную со всех сайтов Фейсбука, сохранившую реалистичную бытовую неприглядность и потому стигматизированную как hate speech.

Традиционное общество Эдипа, для которого верной является формула У. Шекспира: «Весь мир – театр», – будучи господствующим во времена классического модерна, никуда не делось с приходом постмодерна, неклассического общества анти-Эдипа. Оно просто извращенным образом трансформировалось. Действительно, никто же не говорит, что маски спали, что более нет никакого театрального занавеса. Просто, если раньше в театре заключался целый мир, неискусно подражавший своему идеальному образцу, то теперь театр завершился, но театром стал весь мир. Именно так: не весь мир – театр, когда правда повсеместно скрывается под спудом табу на желания. А театр – весь мир, когда правда играет роль лжи или, что еще хуже, искаженную роль самой себя, будучи освобожденная от всех табу, но навеки плененная самим актом освобождения. Классическая, командно-административная, директивная цензура дисциплинарного общества сменилась на изощренную, манипулятивную цензуру либеральную общества риска. Закрытые швы табу (границы дозволенного и недозволенного) стали открытыми швами трансгрессии – бесконечного перехода границы. Паноптикон превратился в Синоптикон, вертикальный контроль принял горизонтальные формы.

Есть такое удобное для либерал-демократии слово «тоталитаризм», напоминающее нам о знаменитой критике режимов прошлого века от X. Арендт, Э. Фромма и многих других. Это слово сейчас модно употреблять по отношению к репрессивным режимам прошлого, чтобы отвлечь население от репрессивных режимов настоящего. При этом прошлое искусственно реанимируется в воображении пользователя глобальным экраном: имеем обратный эффект – не овременения пространства, а опространствования времени: не «там, как тогда», а «тогда, как там». Локацией «там», на которую переносятся качества «тогда», становится любая неугодная глобализму страна, например, Россия.

Глобальная система играет не только с различными пространствами, придавая им черты мифологического времени, хаоса или космоса. Чтобы утвердить себя, она играет со временем, перенося его хаотические и космические мифологические черты на разные пространства. Так «воскресает» традиционный тоталитаризм XX века, чтобы не мешать новому тоталитаризму века XXI-го. Если в прошлом источником тоталитаризма было дисциплинарное командно-административное общество, то в настоящем источником тоталитаризма является манипулятивное либерал-демократическое общество. Однако последнее тщательно скрывает свою имплицитную тоталитарность и в качестве выбора предлагает пользователю вариант из её существующей и несуществующей версии, так что выбор приходится делать между единственным (демократия, какая бы она не была) и отсутствующем («тоталитаризм коммунизма» и т. д.).

«Они всё знают», потому что постправда в обществе информационной навязчивой прозрачности исключает любую ложь, тем самым, исключая и надежду спасения от лжи. Больше никто ничего не скрывает, но всё потеряло смысл. Всезнание и симуляция знания делают наивной, беспомощной и бездейственной мечту Сократа о Просвещении. Не нужно рассказывать заблудшей душе, что есть добро, а что зло. Она и так всё знает, но всё равно будет поступать по-своему, потому что её желание испытывать комфорт и приспосабливаться оказывается сильнее её знания. Больше не надо разрывать закрытые швы запретов. Швы – открыты. Рана зияет и становится предметом смакования. Наверное, если библейский конец света когда-нибудь наступит, если ещё не наступил, он будет называться чем-то трангрессивным и миловидным вроде «конца истории», «начала начал», «дивного нового мира», где «всё впереди», стоит только захотеть «позитива» и не обращать внимания «негатив», то есть, на то, что ближний смертен от твоих рук.

1.2. Род, пещера, рынок, театр: кривляния масок

Фрэнсис Бэкон в