Идолы театра. Долгое прощание - Евгения Витальевна Бильченко

поступить аналогичным образом, что усилило конфликт Запада и Востока, не только в цивилизационном, но и в классовом и хронотопическом смысле слова, спровоцировав войну цивилизации времени с цивилизацией пространства, Запада с Востоком. Мизерного количества креативных элит Запада явно не хватает для всей планеты, чтобы угомонить или запудрить эту травму. И этого не нужно делать. Глобальный мир мечтал бы о том, чтобы небольшая группа креативно продвинутых личностей управляла всем человечеством в построенном для него кибернетическом концлагере. Ситуация последних лет показала, что это – невозможно: время и пространство, как две льдины, начинают раскалываться, провоцируя немыслимые сдвиги в культуре и архитектонике человеческого общения, во всех приоритетах и ценностях, которые насаждались временем – органической стихией идолов театра.

1.5. Топос и локус

Итак, в движении капитала всё подчинено времени. Время поглощает пространство и покоряет его себе, неумолимо двигаясь вперед. Любые попытки создать радужную прогрессивистскую картину глобализации как движения вперёд смыслов, значений и знаков, тотально вовлеченных в циркуляцию денег, разбиваются об это оставшееся «лишним», избыточным, пространство простого трудового человека, или же, пространство цивилизационного очага, пространство архетипов культуры, провоцирующего «мигание» ладно скроенной символической сшивки глобализма, В глобальной матрице человек и его культура – это всегда нечто лишнее, мешающее, не предусмотренное, которое необходимо оседлать, освоить, назвать «приличным» туристическим именем. Как только пространство становится частью глобального движения, оно из топоса превращается в локус.

Попробуем объяснить. Топос – это нечто целостное и духовное, имеющее отношение к синтагме. Это – сгусток исторической памяти, культурное ядро, Логос. Топос как «место» цивилизации предполагает гештальт и опирается на архетипы. Топос – это статика и синхрония, он имеет отношение к социологии пространства, к структуре художественного произведения. В топосе происходят плодотворные диалоги культур. Совершенно иная ситуация с локусом. Локус не имеет укоренённости в цивилизационные глубины. Эта пространственная единица нанизана на временную ось капитала: локус является главным понятием в философии темпоральности. Локус, будучи внутренне статичным, движется во времени вместе с капиталом. Он как бы «насажен» на стремительный прогресс. Он – капсула, летящая с космической скоростью в виртуальном цифровом пространстве. Локус рождает истории, мемы и медиа-вирусы, туристические бренды и имиджи. Локус – это место, которое перестало быть местом, а стало овремененным экзотом некой территории, где «всё хорошо» или «всё плохо». Глобализм превращает в локусы целые области, регионы, государства.

В основе образования локусов лежит фантазм об идеальной мировой культуре, связанной взаимными трансферами, субтитрами и переводами. В мире google maps, освоенном и подчиненном колониальной и постколониальной парадигмами, топосов больше нет, как нет необитаемых островов, остаются одни локусы. Механизм их образования – предельно прост. Там, где больше нет бытия, избыточные черты бытийственности необходимо куда-то «деть». Они вхоят в режим «время», ведь пространство порабощено, синтагма поглощена парадигмой. Происходит перенос синтагмы на парадигму, осуществляется онтологизация истории, пространство накладывается на время и обретает черты времени, причем, времени мифологического, хаоса или космоса, Золотого века или первобытного ужаса. Овременение пространства состоит в том, что посреди двадцать первого века, в эпоху абсолютной информационной прозрачности, «вдруг» образуются якобы непроницаемые, закрытые, «таинственные», идеализированные или демонизированные, искусственные пространства, подобные диковинным или монструозным странам из далёкого прошлого, о которых «никто ничего не знает». «Русский мир» стал одним из таких пространств.

Эти пространства вызывают отдаленные пейзанские ассоциации с аборигенными культурами «где-то не здесь», «где-то там», «там, как тогда» – Чужого, подлежащего аккультурации, приручению, одомашниванию. В мире, в котором больше нет ничего неосвоенного, в мире виртуализированном и поглощенном тотальным цифровым контролем, вдруг возникает что-то, что предусмотрено этим же миром как «свое другое» – нечто пугающее, несущее какие-то перверзивные, извращенные, хронотопы. Естественно, они не являются таковыми, но представляются так: при этом игнорируется реальная травма этих культурных пространств, их онтология и быт, их живая и кипучая повседневность, их метафизическое ядро и общественные коллизии. Локус представляет собой легитимированное отличие пространства в рамках царства времени.

Если воображаемые локусы – непроницаемы, они однородны, они лишены внутренних противоречий и конфликтов, там «всё ужасно» или «всё прекрасно». Чего стоит только создание образа России как воображаемого пространства и монструозного локуса, где всё «однородно и ужасно». Альтернативой России провозглашается просвещенная Европа, где «всё прекрасно», где действуют права и свободы человека. И этот черно-белый бинаризм действует прямо посреди мира, где, казалось бы, победили релятивация, плюральность и толерантность. Лишний раз мы получаем подтверждение, что под маской карнавала многообразия скрывается очень жесткий мир дуальности своих и чужих. В мире, где время обязано подчинить себе пространство, последнее дробится подобно мозаике. Оно делится на ряд герметичных локусов путем фрагментации. В глобализме еще существует понятие «фрагмеграция» для обозначения осознанного дробления мира как нишевой аудитории для маркетинга. Вот – истинные задачи постколониального (на самом деле гиперколониального) постмодерного регионализма: создать как можно больше таких локусов, которыми легко будет управлять.

Отдельно хочется сказать, что символическое насилие, которое политика регионов осуществляет над отдельными цивилизационными и культурными пространствами, не сводится к дистанциированию от них как от замкнутых образов Чуда или Чудовища. Существует более тонкая, связанная с фрагмеграцией, форма либерального насилия, предусматривающая дробление идентичности локуса, а не с отдаление от нее, кога вместо герменевтического замкнутого круга полной «непонятности» мы имеем некое приручивание, одомашнивание Чужого. Туристический эрзац символического Другого предполагает его членение на «выгодные» и «невыгодные» идентичности внутри самого культурного поля Другого.

Ж. Ваарденбург на примере феноменологии религии «нового стиля» показал движение от традиции к отдельным группам, а от них – к индивидуальным сознаниям[14]. Казалось бы, что ж удивительного в том, что изучаются не объективные факты, а субъективные феномены? Это нормальная задача для представителей трансцендентализма, феноменологии, психоанализа, релятивизма. Но подтекст состоит в том, что под видом поиска очевидной расколотости Другого, его внутренней неоднородности и гетерогенности, поиска, который, казалось бы, говорит нам о высшей степени адекватном и объективном, бережном, отношении к Другому как к Реальному, а не Воображаемому, осуществляется его насильственное членение на «удобные» и «неудобные» для себя элементы.

Вспомним опыт культурной антропологии Запада. М. Мид, Р. Бенедикт, Дж. Гершкович, Р. Роршах и Л. Фробениус выделяли в аборигенных культурах фундаментальных и маргинальных субъектов, к числу первых относя базовых носителей ценностей старшего поколения, которые сопротивляются вестернизации, а к числу вторых – «продвинутую» и ориентированную на либеральный Запад молодежь[15]. Аналогичным образом Л. Харрисон и М. Грондона выделяют «токсичные» и «полезные» для капитализма регионы, отдельные участки в тех или иных регионах, отдельные группы людей, пригодных для нишевой аудитории воздействия коллективного Запада[16]. Членение потенциальных