Механический апельсин - Энтони Берджесс

Потом мы увидели молоденького малтшика с его вострушкой они делали льюбофф под деревом; мы остановились и поздоровались с ними, а потом дали каждому по паре маленьких толтшков, те заплакали, а мы уехали. Что нам теперь хотелось, это нанести кому-нибудь нежданный визит. Это взбадривало, можно было посмеяться и применить насилие. Наконец, мы подъехали к чему-то вроде деревни, а немного в стороне был маленький коттедж с садиком. Луна теперь стояла высоко, и коттедж виднелся четко и ясно, когда я сбавил ход и затормозил, а трое других хихикали, как беззумены, и мы смогли разглядеть название на воротах коттеджа: "ДОМАШНИЙ ОЧАГ" — такое убогое название. Я вышел из авто и велел моим другерам заткнуться и вести себя серьезно. Открыл калитку и подошел к передней двери. Я постучал тихо и вежливо, но никто не подошел; я постучал еще, и в этот раз было слышно, что кто-то идет, потом отодвинули засов, дверь открылась на дюйм, и я мог видеть чей-то глазер, смотрящий на меня: дверь была на цепочке. "Да? Кто там?" Это был голос вострушки, молоденькой дьевотшки, судя по звуку, поэтому я сказал в изысканной манере, голосом настоящего джентельмена:

— Пардон, мадам, мне очень неприятно беспокоить вас, но мой друг и я гуляли, и моему другу внезапно стало плохо, очень плохо, сейчас он там на дороге лежит как мертвый и только стонет. Не будете ли вы так добры позволить мне воспользоваться вашим телефоном, чтобы позвонить в скорую помощь?

— У нас нет телефона, — сказала дьевотшка. — Я — очень сожалею, но у нас нет. Вам надо пойти в другое место.

Было слышно, что в маленьком коттедже кто-то печатал на машинке: клак-клак-клаки-клак-клакити-клакклак. потом он остановился, и голос этого вэка спросил: "Что там, дорогая?"

— Тогда, — сказал я, — не будете ли вы столь добры дать ему стакан воды. Это что-то вроде обморока. Он потерял сознание.

Дьевотшка вроде колебалась, а потом сказала: "Подождите". Она ушла, а мои три другера вышли из авто тихо-тихо и подкрались вэри хор-рошо, надев свои маски, и я тоже надел, а потом оставалось лишь просунуть рукер и снять цепочку, ведь я так успокоил эту дьевотшку своим джентельменским голосом, что она не закрыла дверь, как должна бы сделать ночью перед чужими людьми. Тогда мы четверо с ревом ввалились в дом, а старина Дим, как всегда, валял дурака, прыгая и горланя грязные слова.

Это был приятный малэнки коттедж, я вам скажу. Мы ввалились со смэхингом в комнату, где горел свет, там была эта дьевотшка, вся съежившись, молоденькая миленькая вострушка с вэри хор-рошими грудяшками, а с ней был этот тшеловэк, ее мудж, тоже довольно молодой, в очках с роговой оправой, а на столе была машинка, и всюду разбросаны бумаги, и еще кучка листов, которые он, видно, уже напечатал. Так что это был тоже интеллигент книжного типа, как тот, с кем мы дурачились несколько часов назад, но этот был писатель, а не читатель. Как бы то ни было, он сказал:

— Что это? Кто вы такие? Как вы смели войти в мой дом без разрешения?

Его голос дрожал и рукеры тоже. Я сказал:

— Не бойтесь. Если страх в твоем сердце, о брат, изгони его прочь.

Джорджи и Пит пошли поискать кухню, а Дим стоял рядом со мной, разинув ротер. и ждал указаний. "А это что? — спросил я, беря со стола кипу отпечатанных листов, а этот мудж в роговых очках сказал, весь трясясь:

— Это я хочу спросить, что это такое? Что вам нужно? Убирайтесь отсюда, пока я вас не выкинул.

Тут старина Дим в маске Пиби Шелли издал свой громкий смэхинг, будто зверь заревел.

— А, это книга, — сказал я. — Это книга, которую вы пишите, — я заговорил очень строгим голосом. — Я всегда чрезвычайно восхищался теми, кто может писать книги.

Потом я взглянул на первую страницу, и там было название: "МЕХАНИЧЕСКИЙ АПЕЛЬСИН". Я сказал:

— Это вэри-глупо. Разве бывает такой апельсин?

Потом я малэнко почитал вслух, вэри-торжественно, как проповедник: "Попытка применить к человеку, существу растущему, которому суждено в конце пути блаженство лобызать бородатые уста Бога, попытка применить, говорю я, законы и условия, пригодные для творения механического против этого я подъемлю свой мен-перо… "

Тут Дим сыграл на губах, так что я не мог не засмеяться. Потом я начал рвать листы и швырять куски на пол, а этот мудж, писака, стал вроде безум-мен, сжал зуберы, пожелтел и был готов вцепиться в меня когтями. Уж тут была очередь старины Дима; он подошел, ухмыляясь, и эх! эх! ах! ах! ах! по трясущемуся ротеру этого вэка, крак! крак! сначала левым кулаком, затем правым, и пошло из нашего старого другера красное-красное вино, как из бочки хорошей фирмы. Пошло литься и пачкать этот чистенький ковер и клочки этой книги, которую я все рвал, разз-резз, разз-резз. А дьевотшка, его любящая и верная фрау, все время стояла, будто примерзнув к камину, а потом стала вскрикивать, будто в такт той музыке, что старина Дим наигрывал кулаками. Тут Джорджи и Пит явились из кухни, что-то жуя, хотя в масках (одно другому не мешает), Джорд с чем-то вроде окорока в одном рукере и полбуханкой брота в другом, а Пит с бутылкой пива, из которой шла пена и хор-рошим куском кекса с изюмом. Они заржали, видя как Дим танцует и кулачит писаку, а писака принялся плакать "бу-у-у!", будто погиб труд его жизни, разинув ротер, весь в крови. Они хохотали с полной пастью, так что было видно, чем она набита. Мне это не понравилось, это грязно… неряшливо, так что я сказал:

— Хватит жевать. Я не разрешал. Ну-ка, подержите этого вэка, чтобы он все видел и не мог смыться.

Они сложили свои жирные кусы на стол среди всех бумажонок и взялись за этого вэка, писаку, его роговые брили треснули, но еще висели на носу. Старина Дим все приплясывал, так что безделушки на камине тряслись (потом я их сбросил, чтобы они не тряслись, братцы) и все забавлялся с автором "МЕХАНИЧЕСКОГО АПЕЛЬСИНА", сделав его фас таким пурпурным и мокрым, словно какой-то особый сочный фрукт.

— В порядке, Дим, — сказал я. — Теперь за другое дело, Богг в помощь.

Он взялся за дьевотшку, которая все продолжала свой кричинг, заломив ей рукеры за спину, вэри хор-рошо, пока я сдирал с нее то и другое, а они продолжали свое: " Хо-хо- хо", и вэри хор-рошие грудели предстали их нескромным взорам, пока я расстегнулся, готовясь к броску. Сделав это, я услышал отчаянные крики истекавшего кровью писаки, которого держали Джорджи и Пит; он вырвался, вопя, как безумный, самые грязные слова, какие я знал, да и другие, которые он сочинял тут же. Когда я сделал, что надо, пришла очередь Дима, и он сделал это, как скотина, сопя и рыча, не сняв маски Пиби Шелли. Потом мы поменялись: Дим и я схватили этого вэка, слюнавого писаку, который почти перестал бороться, а только что-то бормотал, а Пит и Джорджи получили свое. Потом все стихло, и пришла какая-то ненависть, и тогда мы разбили все, что еще не было разбито — машинку, лампу, стулья, а старина Дим (это было для него типично) помочился, затушив огонь в камине, и хотел нагадить на ковер, полный бумаги, но я сказал — не надо. " Аут — аут — аут- аут! " — заорал я. Этот вэк, писака, и его фрау были, по сути, в ином мире, в крови, растерзанные, издававшие какие-то звуки. Но живые.

Потом мы сели в наше авто, я отдал руль Джорджи (я был малэнко не в себе), и мы покатили обратно в город, по пути наезжая на что-то пищащее.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Мы гнали в город, братцы, но не доехав, недалеко от Индустриального Канала (так его называли), мы усекли, что из строя вышла игла, как и наши собственные (ха-ха-ха) иглы, и авто закашляло кашэл-кошэл-кашэл. Но не стоило беспокоиться: совсем рядом мигали синие вспышки рейл-станции. Мы решали, бросить ли авто, чтобы его подобрали роззы, или, при нашем убийственном настроении, дать ему хор-роший толтшок в воду, чтобы добрым звонким "плеском" пропеть отходную этому вечеру. Остановились на последнем, и поэтому сняли тормоза и вчетвером подтолкнули авто к краю грязной воды, густой как патока, смешанной с людскими отбросами; потом один хор-роший толтшок — и оно свалилось. Мы отскочили, боясь, что грязь забрызгает наши шмотки, но "сплаш! глопп!" и авто исчезло без следа. "Прощай, старый другер!" — крикнул Джорджи, а Дим угостил нас своим шутовским "хах-хах-хах-ха!" Потом мы двинулись к станции, чтобы проехать остановку до Центра, как называли середину города. Мы купили билеты, мило, вежливо и спокойно ждали на платформе, как джентельмены. Дим забавлялся с автоматами: его карманы были полны монеток, и он был готов, если надо, раздавать шоколадки бедным и голодающим, но таковых здесь не нашлось. Тяжело подошел старина Эспрессо-рапидо, и мы забрались в него. Поезд казался почти пустым. Чтобы убить три минуты пути, мы занялись мягкими сидениями, делая хор-роший разз-резз и выпуская им кишки, а старина Дим колотил цепью по фенстеру, пока стекло не рассыпалось брызгами в зеленом воздухе. Но мы чувствовали себя усталыми и потрепанными, братцы, потратив за вечер малэнко энергии, братцы, и только Дим, шутовская скотина, был полон радостью жизни, хотя был весь в грязи и слишком вонял пóтом, что мне в нем весьма не нравилось.